— Так. Это пока самый большой дом. Когда же дворец Приама?
4Весна была ранняя. К середине марта Троада покрылась цветущим ковром—шафран, багровые соцветья чеснока. На деревьях лопались почки, но теплело так быстро, что болота после зимы без дождей стали пересыхать и пошел мор на лягушек. Малярия десятками косила рабочих. Наученный опытом, Генри основательно запасся хинином. Он увеличил дозы себе, Софье, десятникам и художнику Лемпессису. Рабочий день еще удлинился, и он снова поднял жалованье—до десяти пиастров (сорок центов).
В эти дни ровной, размеренной работы Генри сделал удивительную находку: навершие скипетра в форме львиной головы из прозрачного горного хрусталя. Дождавшись утреннего перерыва, он, не скрывая торжества, показал вещь Софье.
— Раньше мы здесь не находили хрусталь, — заметил он. — В древности ближайшие горы кишели львами. Гомер много говорит о них. Только имея возможность часто наблюдать их, он смог так живо передать особенности этих зверей.
Каждый час приносил поразительные находки. Неподалеку от львиной головы нашли граненый шестиугольник из горного хрусталя, пирамидку из мрамора с черными, белыми и голубыми прожилками. Какой-то медный инструмент, похожий на удила, медные ножи, каменные наконечники копий. На верхней площадке башни впервые нашли части музыкальных инструментов: украшенная орнаментом трубочка слоновой кости и пустотелая плоская кость с тремя дырочками сверху.
— Если так будет продолжаться дальше, — радовался Генри, — то мы и впрямь составим картину троянского быта.
Изменив немного направление раскопа, Генри открыл большую выемку перед входом в их каменный дом. На глубине десяти футов рабочие отрыли несколько больших, красиво сделанных сосудов. Софье приглянулась изящная черная ваза в форме супницы, которую она сразу забрала себе.
— В первый же вечер дома, — пообещала она Генри, — я приготовлю тебе баранью похлебку с овощами.
Чуть ниже в траншее нашли лохани, одна была с ручками и имела два фута в высоту.
— Ты орудуешь в чьей-то кухне, — заметила Софья. — Остается только найти барашка на вертеле.
На глубине между тринадцатью и двадцать шестью футами, пройдя стены прямоугольного в плане дома, рабочие наткнулись на целый склад утвари. Все вазы были оригинальной формы. Софья особенно выделила блестящую черную вазу с женскими грудями и двумя ручками.
Она попросила Генри соорудить на крышах их каменного и деревянного домов аистовы гнезда. В турецких деревнях водилась пропасть аистов, иногда они гнездились по нескольку на одной крыше.
— В Германии считается, — сказал Генри, — что аисты приносят счастье дому.
— Вдобавок они поедают насекомых и лягушек. Я рассчитываю с их помощью извести сороконожек.
Генри подрядил хорошего плотника, турка Мастроянниса, и тот на совесть сделал гнезда, но аисты их почему-то забраковали.
— Выходит, в наши дома не придет удача, — сумрачно заключил Генри.
— Чепуха, — возразила Софья, — На холме бывают сильные ветры, и аисты боятся, что их гнезда снесет.
В конце марта рабочие разошлись по домам: пришла пора подрезать виноградные лозы. Работы на холме, по существу, прекратились, и нашли совсем мало: золотое блюдо, формой напоминавшее наконечник стрелы, хорошо сохранившийся женский череп в цельной терракотовой урне. На дне вазы сохранились пепел и кости, бронзовая шпилька для волос.
Опять задул пронизывающий северный ветер. Даже в доме не удавалось согреться. Долгими вечерами Шлиманы вели записи, Генри писал и переписывал статьи, а руки коченели от холода. Они снова уступили каменный дом десятникам и перед сном жарко топили очаг в их прошлогоднем пристанище. Это едва не стоило им жизни, поскольку очаг был выложен прямо на деревянном полу. Однажды Генри проснулся среди ночи от запаха гари. С ужасом увидел он, что уже горят несколько ярдов пола и занимается стена. Он закутал Софью в одеяла, схватил на руки и выбежал из дома. Тут она проснулась.
— Что случилось?..
— Пожар!.. Вся комната горит. Оставайся здесь. Я побегу за людьми.
Прибежали десятники. Генри плескал водой на дымящуюся стену. Фотидис хлестал по полу мешком, сбивая пламя. Капитан Цирогианнис и Деметриу разобрали пол и влажной землей засыпали тлеющие головешки.
Кутаясь в одеяла, Софья смотрела с порога на учиненное разорение. Стена осталась, хотя вся почернела. Пол чуть не наполовину выгорел, только кусок под их постелью не был тронут огнем. Поликсена приготовила чай.
— Яннакис, — распорядился Генри, — отнеси мою постель в каменный дом. Мы уложим там госпожу Шлиман. А сами давайте одеваться и, как рассветет, настелим здесь новый пол.
Холода держались шесть дней.
В начале апреля установилась чудная погода. У Генри снова работало сто пятьдесят человек. Над башней обнаружили дом, в нем было больше восьми комнат; среди находок были тигель для плавки меди с остатком металла на дне, формы для отливки медных брусков, множество черных, красных и бурых черепков. В одной из комнат был гладкий известняковый пол. В других комнатах стены были все в черных пятнах.
— А здесь полы были деревянные, — заметил Генри. — Когда они выгорели, то стены снизу почернели.
Наступила пасха, греки разошлись по деревням праздновать. В великий четверг Софья встала затемно и вывесила в окна, смотревшие на восток, красные полотнища. Поликсена сварила яйца и выкрасила их в красный цвет. Софья испекла просвиры. Вечером она открыла Библию, опустилась на колени перед иконой и читала из Евангелий о страстях. В страстную пятницу постились. Утром в субботу она собирала на равнине цветы для божницы. К вечеру испекла кулич. Яннакис зарезал барашка, специально выхоженного в загончике рядом с кухней. В воскресенье она зажгла свечу перед иконой и упросила Яннакиса уступить ей и Поликсене готовку праздничного обеда.
После праздников бригада Софьи сделала важную находку: пятифутовой высоты жертвенник из серого гранита; верхняя его часть, предназначенная для заклания, была в форме полумесяца, внизу был зеленый сланцевый желоб для стока крови. Жертвенник превосходно сохранился.
— Оставим его in situ, — решил Генри, — пусть его видят приезжие.
Софьин участок казался перспективным, и Генри подбросил ей десяток рабочих и сам работал с нею бок о бок. Их старания были вознаграждены: они обнаружили два цельных скелета— видимо, это были воины, поскольку рядом лежали шлемы с гребнями из конского волоса, медное копье. Генри открыл «Илиаду».
Пришел смотритель, разрешил оставить жертвенник на месте.
— А один скелет вы возьмете? — спросила Софья, заранее уверенная в ответе.
— Нет, не надо.
— Очень хорошо. Тогда мы заберем их оба в Афины. Генри вызвал столяра, тот сделал большой ящик. Днем скелеты осторожно поместили в него и отнесли в рабочую комнату. Вечером, срисовывая скелеты воинов, Лемпессис обратил внимание Генри на одну особенность:
— Какие крупные и в то же время удивительно узкие головы. Впервые вижу такие головы. Доктор, может, их деформировали эти тяжелые медные шлемы?
— Не думаю. Они ведь носили их только в сражениях. Видимо, еще одна отличительная черта троянцев, так же как мелкие зубы в женском черепе.
Отпустив Лемпессиса и Фотидиса, Генри выложил Софье свои догадки и предположения:
— Воинов мы нашли на самом верху башни. Известно, что дворец Приама был неподалеку от башни и что от него вела мощеная дорога, спускавшаяся к двойным Скейским воротам и дальше на равнину и к месту сражений. Жертвенник и скелеты находились с восточной стороны башни. Дорога и Скейские ворота должны быть с западной ее стороны, со стороны Троады… Завтра же поставим туда рабочих.
Через четыре дня, 9 апреля, на глубине тридцати футов они наткнулись на дорогу. Раскопав в обе стороны, они установили, что мощенная булыжником дорога была семнадцати футов в ширину. Генри от радости потерял голову. Его возбуждение передалось рабочим, тем более что за хорошую работу и интересные находки он частенько приплачивал им. Зачарованная его поразительной интуицией, Софья опустилась на край стены и смотрела, как стремительно нагружаются и снуют во все стороны тачки с грунтом и мусором.
— В какую сторону ты будешь расчищать дорогу, — спросила она, — вниз до равнины или кверху, к дворцу Приама?
— В обе стороны. Дадим Фотидису шестьдесят человек, пусть копают вниз, к основанию холма: там должны быть Скейские ворота. А я с сотней людей пойду вверх. Столь красиво вымощенная дорога безусловно должна вести к большому зданию на вершине холма.
— В обе стороны. Дадим Фотидису шестьдесят человек, пусть копают вниз, к основанию холма: там должны быть Скейские ворота. А я с сотней людей пойду вверх. Столь красиво вымощенная дорога безусловно должна вести к большому зданию на вершине холма.
Фотидису потребовалась чуть не неделя, чтобы расчистить тридцать три фута мостовой и выйти на равнину. Никаких ворот не было и в помине! Положим, они сгорели, но скобы или болты должны были сохраниться!
Вечером Шлиманы пришли на кухню, где ужинал их штат, и сели за общий стол.
— Итак, никаких ворот нет, — сказал он. — Почему?! Если бы я командовал армией, которую прижимают к самым стенам крепости, я бы поставил двойные ворота у подножия холма, чтобы прежде врага в них проскользнули мои солдаты и колесницы.
Утром Генри прикинул, сколько ему предстоит подниматься вверх по холму до места предполагаемого начала дороги; там же будет и местонахождение «большого здания», в котором он видел ни больше ни меньше как дворец Приама. Выходило, что раскопать ему предстоит семьдесят восемь квадратных футов — все еще на турецкой стороне. Попутно он вскрыл три ряда городских стен, беспорядочно громоздившихся одна на другую: ясно, что позднейшие строители и не подозревали, что у них были предшественники. Копаясь в руинах позднего греческого города, Генри нашел вазу с египетскими иероглифами, чем подтверждались торговые связи между Троей и Египтом. Потом на свет явилось блюдо с барельефным изображением целующихся влюбленных; над скульптурой трудилась точная рука. На глубине двадцати футов Генри нашел глиняную ручку от большой чаши, ручку украшала искусно выполненная голова быка. Софья захлопала в ладоши.
— Вспоминаю «волоокую Геру богиню»!
Он уже выбрал около семи тысяч кубических ярдов земли, когда обнажились остатки двух больших домов: сверху помоложе, нижний постарше. Оба сгорели в пожаре и лежали среди пепла и перегоревшего мусора. Стены нижнего дома были толще, массивнее, и дом стоял на самой дороге.
— Значит, дорогой пользовались, когда этот древний дом был еще обитаем.
— Раз дорога отходит от дворца Приама, — рассуждала Софья, — то не кажется ли тебе…
— Нет, еще не кажется. Где двойные Скейские ворота?! Они должны быть у подножия холма.
— Да почему же обязательно там? — попыталась она успокоить его. — Мы еще вверх не всю дорогу открыли.
Он взглянул на нее затравленными глазами.
— Все равно она приведет не туда, куда нужно.
— Да, если доверять Гомеру, а он писал спустя двести лет после войны. За двести лет здесь все перестроили. Сам Гомер уже не мог видеть ворота. Не нарушая исторической правды, народная память могла переместить ворота на сорок-пятьдесят футов в сторону.
— Справедливо. Ведь и название их удержалось через предание…
Несколько дней провозились, разбирая верхний, более поздний дом. Выяснилось, что нижний дом стоял на возвышении, что свидетельствовало о его важности. Вдруг стены его разошлись в стороны, и в проеме лежали огромные медные засовы… Генри тотчас послал за Софьей. Ее рабочим приходилось нелегко: то и дело на пути вставала какая-нибудь стена, и расчистка дороги подвигалась медленно.
Когда она подбежала к нему, он сжимал в руках засовы и молча указал ей на углубления в каменной стене, где некогда были петли, державшие створы ворот.
— Боже мой! — воскликнула она сквозь слезы. — Ты нашел Скейские ворота!
— Пока одни. Нужно найти вторые.
Он вряд ли даже видел ее — в такое он пришел возбуждение. Пройдя вдоль стен семнадцать футов вверх, Шлиманы нашли и место, где крепились вторые ворота, — в пяти футах от древнего здания.
Рабочие столпились вокруг Генри, внимательно осматривая место.
— Почему они пробиты в стене, ведущей прямо в древний дом? — спросила Софья. — Не могли же воины и колесницы с лошадьми проходить сквозь дом.
Генри и минуты не раздумывал над ответом.
— Вторые ворота вели в большой внутренний двор. Отсюда улицы разбегались по всему городу. Помнишь, у Гомера:
Ночью смертельно усталый Генри не мог заснуть.
— То, что здание стоит выше ворот и что это капитальное сооружение, не оставляет, думается, никаких сомнений: оно — самая значительная постройка в Трое. Черт возьми, это должен быть дворец Приама!
— Если это дворец Приама, то под ним должен быть клад, сокровищница.
— Мне нужно съездить в Чанаккале за Зибрехтом — сфотографировать дорогу и все признаки ворот. Я дам телеграмму мосье Пиа, чтобы он прислал Лорана снять планы наших раскопок и подготовить следующий этап — расчистку всего акрополя.
— Сейчас мы на турецкой половине, а если акрополь захватит участок Фрэнка Калверта? — забеспокоилась Софья.
Он быстро взглянул на нее и нахмурился.
— Я буду искать примирения с ним. Ты обойдешься без меня день-другой?
— Попрошу Яннакиса дать мне для компании Поликсену. Генри выехал затемно: дорога неблизкая. Софья поднялась рано и целый день следила за раскопками внутри дворцовых стен. Обедала она в одиночестве, развлекаясь болтовней Поликсены, а ужинать села со всеми на кухне. Подождав, когда Поликсена уберет со стола, она вернулась с ней в каменный дом и села за письма домой, записала в журнал новые находки. Пришел Яннакис и около одиннадцати принялся безудержно зевать.
— Вам пора спать, — распорядилась Софья.
— Хотите, я останусь с вами? — предложила Поликсена.
— Спасибо, не нужно. Веди Яннакиса спать.
В полночь она легла, и сон сразу сморил ее. Она не могла понять, сколько времени проспала, когда проснулась внезапно, как от толчка. Кто-то был рядом с нею в постели, а кто — в темноте не поймешь. И тут она почувствовала резкий запах: Фотидис был у них известный грязнуля. На минуту она оцепенела от ужаса, Фотидис потянул ее к себе, и тогда она стала яростно отбиваться. Он лез к ней слюнявым ртом, она хлестала его по щекам, рука была липкой и теплой от крови. Крутя головой, он несколько раз выругался.
— Яннакис! — крикнула Софья. — Сюда! Помоги! Фотидис корявой лапой закрыл ей рот. Она пальцами попала
ему в глаза, и он завыл от боли.
— Яннакис! — кричала она. — Проснись! На помощь! Выругавшись, Фотидис стал выламывать ей руки. Она
сопротивлялась отчаянно, из последних сил.
«Господи боже, — обмирая, подумала она, — этот ненормальный еще изнасилует меня».
Распахнулась дверь. Вбежал полуодетый Яннакис, за ним Поликсена. Увидев Фотидиса, он рванул его из постели, словно куль муки, поднял над головой и с силой швырнул на пол.
— Оставайся с госпожой Шлиман, — приказал он Поликсене, — присмотри за ней. — Потом поднял потерявшего сознание Фотидиса. — Эту скотину, — обратился он к Софье, — я возьму к себе. И не отпущу, пока не вернется хозяин. Если хозяин прикажет, я из него дух вышину.
Забрав Фотидиса, он ушел. Поликсена придвинула к постели стул и, шепча утешения, взяла Софьины руки в свои.
Софья дала волю слезам и проплакала всю ночь. Сначала ее бил озноб, потом поднялся жар. Поликсена дала ей умыться, легкими движениями щетки расчесала волосы. Но голова пылала, как в огне, ее тошнило. К утру началась рвота.
— Поспите, — умоляла ее Поликсена. — Я никуда не уйду. Она впала в оцепенение, заменившее ей сон, но и тогда ночной кошмар обжигал ее сознание и она с воплем срывалась с постели.
Генри выехал из Чанаккале до рассвета и ни на минуту не остановился передохнуть. В полдень он был дома. Увидев Софью, он с болью в голосе вскричал:
— Что здесь произошло?! Поликсена выскользнула за дверь.
Софья бросилась к мужу на шею и в голос разрыдалась. Прошло немало времени, прежде чем он уяснил, что случилось без него. Когда, запинаясь, она кончила свой рассказ, он был вне себя.
— Где этот негодяй? Я убью его.
— Не надо, — слабо шепнула она. — Ему уже досталось от Яннакиса. Он в его комнате.
Вскоре он вернулся, дрожа от гнева.
— Яннакис сидит на этой скотине. Он сказал: «Когда он поднимает голову, я даю ему хорошую затрещину». Я послал к Драмали за арбой. Яннакис его сейчас связывает. Мы отправим его в Чанаккале, в тюрьму. Пусть погниет лет десять в какой-нибудь яме. Там ему самое место.
Сделав над собой усилие, она попыталась собраться с мыслями.
— Нет, Генри. Я не хочу, чтобы об этом знали. Я и так не знаю, куда деваться от стыда.
— От какого стыда? Чего ради?
— Не хочу, чтобы обо мне говорили… О том, что случилось. Я этого не переживу.
— Никто ничего не будет говорить! Я тебе обещаю. Прижавшись к его лицу щекой, она умоляюще шепнула: