"Чу, гой еси, добрый молодец, кто ты"? - А-а-а, это второй радист рядовой Степанов кулибит над своей радиостанцией и что-то бормочет, но очень тихо, не разберешь что именно. Отключается и крадется в мою сторону.
-Товарищ прапорщик! - шепот Степанова растворяется в ночных шорохах, и я скорее догадываюсь, чем на самом деле разбираю сказанное.
-Чи?* - отзываюсь я, стараясь вложить в это короткое слово все свои матерные мысли, мол, какого черта тебе от меня надо! А, впрочем, меня терзает смутное сомнение, что я предвижу его слова. Но я уже пригрелся, и мне вовсе не улыбается этой ночью становиться пророком.
-Товарищ прапорщик, "Сатурн" приказал выдвигаться в заданный район.
Ну, вот о чем и говорилось. Так и должно быть. Не смогли дойти засветло, не захотели идти с вечера, так, значит, попрёмся ночью. Странно, если бы было иначе. Во всяком случае, я бы тогда высших командоров не понял. Но надо же, даже мне уже не хочется никуда идти!
-Буди Бидыло. И тыльной фишке тоже скажи, пусть собираются.
-Понял. - Радист растворяется в темноте, а я скидываю с плеч плащ-палатку и поднимаюсь на затёкшие ноги. Вот ведь, ядрёна вошь, я даже не подумал о том, что наша командира может принять решение оставаться на месте. Да нет, едва ли он станет игнорировать прямое указание свыше. Пойду будить Рогоза, пусть собирается.
По глухим матюкам за моей спиной понимаю: Женьке мысль идти ночью в точку рандеву тоже не кажется столь уж чудесной, но что он может изменить? Ему остаётся только материться. Как не хочется мне переодеваться, но переться в свитере еще хуже. Промокнешь насквозь от пота, а потом на месте засады будешь давать дуба. Медленно начинаю раздеваться...
-Как пойдем? - появившийся в ночи Бидыло со сна гнусавит, его голос еле слышен из-за доносящегося отовсюду шороха. Бойцы укладывают шмотки. Блин, странный у нас всё-таки командор! Так спрашивает, словно мы это вопрос не обсуждали. Пути всего два: можно идти наискосок по лесу и сопкам. Поплутаем - мать, мать, мать! А можно, как и шли: по дороге, километр на север, затем повернуть строго перпендикулярно и продираться прямёхонько на пункт Н... Вряд ли в час ночи "чехи" будут устраивать на дороге засаду, но столкнуться с ними в лоб, пожалуй, можно, но тут уж как повезет. Отвечаю коротко.
-Как шли. - Групник* согласно кивает головой и уходит к своему лежбищу, ему тоже надо укладывать пожитки.
Через пять минут спускаемся вниз на дорогу. Тяжелые рюкзаки давят на ноющие плечи. Мышцы, задеревеневшие и не успевшие отдохнуть за короткий привал, не хотят двигаться, но мы всё же идём. Стертые до крови ступни горят, словно жарятся на раскалённой сковороде. Пологий подъем, уходящей на север дороги, уже не кажется столь пологим. Считаю шаги. Этот километр отчего-то такой долгий. То и дело останавливаемся. Все устали. Бойцов бы не растерять! Все, пора поворачивать в лес. Останавливаюсь.
-Женя, передай по цепочке, уходим вправо в лес, сократить дистанцию.
Кажется, все подтянулись. Медленно начинаю движение. Компас даже не достаю. Огни села, словно маяк, высвечивают мне путь. А вон тот фонарь, что прямо передо мной, будет служить мне основным ориентиром. Теперь главное - тишина. Идти-то всего ничего, даже с учетом подъемов - спусков, мизер. Пересекаю примыкающую к дороге опушку и оказываюсь под пологом леса.
В лесу тьма кромешная, под ногами абсолютно ничего не видно, бреду на ощупь. Как бы не улететь с какого-нибудь обрыва. Бойцы протестуют. Шума от нас... Иду по какой-то просеке, впереди темнота, справа, слева в нескольких шагах деревья. Шагать в ожидании падения вещь не самая приятная. Блин, как бы на самом деле не улететь в Тартарары. К черту, возьму левее, лучше продираться сквозь ветки, чем всё время ждать, когда разверзнется твердь земная. Блин Клинтон, ветка по морде, хорошо не в глаз. Сзади еле ползут, но при этом умудряются стучать, греметь и материться.
Если бы не мы, какая стояла бы вокруг тишина! А так кажется, что треск ломающихся под ногами сучьев способен перебудить все живое. Но на самом деле вряд ли его слышно далее ста метров, сучья мелкие, а матерятся почти про себя. Всё, встали. Боже мой, сколько мысленной брани летит сейчас в мой адрес! Бойцы идти не хотят, да и Бидыло что-то не слишком пышет комсомольским энтузиазмом. А вот и он сам, выкарабкивается из темноты, прямо пред мои светлы очи.
-Колян, останавливаемся!
- Мы же едва в лес вошли?! Надо идти дальше, если тормознуться здесь и сообщить свои координаты, то нас всё равно поднимут. А если дать координаты того места, куда нас посылают, то своя же артуха накрыть может. Да тут идти- то осталось метров триста. Полчаса - и мы будем на месте. Надо идти!
-Ладно, Колян, давай двести метров - и всё!
-Добро! - похоже, только вовремя упомянутая артиллерия и возымела двигательное воздействие на нашего лейтенанта. Насчёт "артухи" я немного сгустил, но это не суть важно. Медленно начинаем движение.
Кто сказал, что ночью значительная группа людей может двигаться совершенно бесшумно, тот никогда не ходил по ночному лесу. Треск сучьев под ногами как грохот орудий, тяжелые ниспадающие ветви граба бьют по лицу и, кажется, торчат повсюду, норовя выколоть глаза. И темнота, темнота, темнота, или надо сказать иначе? Сначала темнота, темнота, темнота, а потом всё остальное. Конечно, если идти по ровной местности да со скоростью пятьдесят метров в час, то, пожалуй, можно и ночью пройти бесшумно, да и то, сколько надо тренироваться?
Итак, командор сказал: двести метров. Двести метров - это почти дойдём. До заданного квадрата чуть больше, но это мелочи: сто метров сюда, сто метров туда - значения не имеет. Считаю шаги: десять, пятнадцать, двадцать пять... Один шаг - это пятьдесят сантиметров. Пятьдесят пять шагов, шестьдесят пять, семьдесят, маленькая полянка... Опять тормозят, ну, задолбали...
Под ногой хрустнуло, на мгновение заглушив наше тяжелое дыхание и чью-то приглушённую брань. Словно досадуя на наше присутствие, за спиной ухнул филин и призрачной тенью заскользил по своим делам дальше. Взгляд, брошенный вверх, едва различает вершины деревьев, что на фоне ночного неба кажутся черными мазками. Судя по ним, мы и впрямь выползли на небольшую полянку. На мгновение наступает тишина, тут же нарушенная звуками приближающихся одиночных шагов.
-Всё, садимся здесь! - стаскивая с плеч опостылевший за день рюкзак, зло шепчет Бидыло.
-Мы не дошли! - пробую возразить я, отчего-то будучи уверен, что мои слова - глас вопиющего в пустыне. - Осталось идти ещё метров двести пятьдесят. Если пойдем не торопясь, то можно будет пройти без шума. Скоро дойдём.
-Всё, я сказал - садимся здесь! - в голосе лейтенанта звучит злость. Тон резкий, не терпящий возражений. Командир. Великий полководец. Но что скрывается за его грубостью? Только ли усталость? Может, там таится неуверенность в себе и страх? Кто знает?! Только будущее может дать на это ответы. Сейчас же мне ясно одно: спорить бессмысленно. Досадно, но ничего не поделаешь.
-Здесь так здесь. - Я даже не пытаюсь скрыть от него своего неудовольствия, на которое ему, впрочем, наплевать. - Только пройду чуть вперед, осмотрюсь. - Женя, - это я уже стоящему рядом контрактнику, - когда я буду возвращаться, смотрите не пристрелите. - Мой шёпот растворяется в ночной тишине, а я, не дожидаясь Бидылинского согласия и, даже не снимая рейдового рюкзака, ухожу вперед, растворяясь в объятьях ночи. Земная твердь под ногами идет под уклон. Я, ежесекундно ожидая подлянки в виде разверзшегося под ногами обрыва, ступаю как можно осторожнее. Надо признать, ощущение не их приятных. И хорошо будет, если обрыв окажется два- три метра, а если с девятиэтажный дом? В данном случае извечная мечта человека летать аки птаха не кажется мне такой уж прекрасной, но посторонние мысли в сторону. Сколько я прошёл, тридцать - сорок метров? Пожалуй, не больше. А вот и узенькая лощинка, тянущаяся с севера на юг. Всего шагов шесть, и она переходит в довольно крутой, поросший лесом склон, ребро одного из бесчисленных хребтов Чечни. Всё, дальше не пойду. Царапаться вверх, а затем обратно нет смысла. Да, лощинка удобная, сквозь темь видны её расползающиеся в стороны рукава. Неторопливо возвращаюсь обратно к занимающей позицию группе. Со всех сторон доносятся приглушённые шорохи, но еще минут пять - и над этим местом раскинется тишина, нарушаемая лишь тихим, едва уловимым дыханием спящих да шелестом листьев под лапками обнаглевших от безнаказанности мышей. Бидыло, уже прикорнувшего под деревом, нахожу почти безошибочно. Рядом, разворачивая радиостанцию, суетятся полусонные радисты.
-Сергей, - я почти физически ощущаю, как тот открывает глаза и недовольно морщится, наверное, не стоило и подходить, - было бы не плохо спуститься чуть ниже, там лощинка удобная, вправо - влево всё хорошо просматривается. Поставим МОНки...
-Сидим здесь! - раздраженно отмахивается групник и, давая понять, что разговор окончен, поворачивается на правый бок. Мне так просто отступать не хочется, и хоть надежды на то, что удастся переубедить нашего лейтенанта почти нет, но всё-таки надо попытаться.
-Сидим здесь! - раздраженно отмахивается групник и, давая понять, что разговор окончен, поворачивается на правый бок. Мне так просто отступать не хочется, и хоть надежды на то, что удастся переубедить нашего лейтенанта почти нет, но всё-таки надо попытаться.
-Может быть, я со своей тройкой вперед выдвинусь?! - как эхо в омут.
-Колян, ты задолбал! - вот и весь ответ. А, черт с ним, в конце-то концов, мне хоть и не нравится, как расположилась группа, спорить об этом в три часа ночи нет никакого желания. Остаётся только мысленно материться. Махнув на всё рукой, иду к своей тройке...
-Не спишь? - едва слышно спрашиваю я у обернувшегося на мои шаги Рогоза.
-Угу, - вот и весь ответ на мой дурацкий вопрос.
-Я постою, иди ложись, - кажется, звуки создаются одним движение губ, и не вполне ясно, как при этом мы ещё умудряемся друг друга слышать. Зябко. Рюкзачок поудобнее под спину. Вот так - и нормально. Под нависшими над нами ветвями деревьев темно. Силуэт отстоящего на пару метров граба едва угадывается. До рассвета всего ничего, через полтора часа могу смениться, но время бежит к утру и ложиться спать не имеет смысла. Высплюсь днем, а сейчас немного посижу, понаблюдаю, послушаю. Слух в такую темь - самый важный источник сведений об окружающем мире. В ночник - ночной бинокль, или если уж быть совсем точным и до костей военным, в БН-3, ничего не видно. Ему нужна хоть какая-то, хоть от туманного глаза луны, но подсветка, а сегодня ночь темная, без проблесков сознательности, без луны и звезд. А если они и есть где-то, то надежно спрятаны от моего взора пологом леса. Вслушиваюсь в лес, или даже скорее сказать, вживаюсь в него, погружаюсь в ночную жизнь, кипящую под его покровом. Где-то на западе наши извечные спутники - кабаны, гортанно хрипя, спешат догрызть выкопанное за ночь что - бы еще до рассвета укрыться в густых зарослях на днёвку. Тихо потявкивает, то ли местная лисица, то ли виденная мной ещё днем енотовидная собака. А под ногами по-прежнему шуршат мыши, в своей простоте не боясь ни нас, ни летающего над головой и изредка ухающего филина...
Утром мы поднялись ни свет - ни заря и, попив горячего чаю с таком, продолжили свой путь. Мой меч, впавший в очередную спячку, едва слышно посапывал и, естественно, молчал. Остальные тоже не стремились поговорить, и мы двигались молча. Ближе к полдню прямая как стрела дорога, углубившись в ольховый лес, изредка перемежающийся с небольшими, густо поросшими осокой полянами, пошла по дуге, огибая огромное Проклятое болото, простирающееся своими трясинами с запада на восток и доносящее до нас тухлый запах. Запах столь гнилостный и противный, что он напрочь отбивал всякое желание сделать привал и передохнуть. Мы шли ускоренным шагом, не ни на минуту не замедляясь весь день. Лишь под вечер, когда Проклятое болото осталось позади, а его ароматы выветрились из наших ноздрей, мы, выбрав место посуше, наконец-то остановились, чтобы сделать привал на ночь.
-Жрать-то как хочется! - отец Клементий почесал свой, за последнее время весьма убавившийся в размерах, животик. - Хоть бы кусок курочки какой али говядинки, да и свининка с разварочки подошла б.
-Брат мой, что же Вы всё об искушениях и искушениях! Такова наша печальная доля! И ежели спутник наш, - он кивнул в мою сторону, - не озаботится нашим пропитанием, так и уляжемся мы спать, с голоду подыхаючи. А ведь мог бы исстараться и зверюшку какую- никакую изловить. Чай, в лесу-то олени там, кабаны какие, поди - то водятся.
Я промолчал. Уж какие тут водятся зверушки, я наслышан. Только встречаться с ними мне никак не хочется. Хотя, конечно, идея заманчивая. Выживать-то меня, слава богу, учили в любых условиях. Так что, как соорудить простейшую ловушку, я знаю. Но есть ли тут подходящее зверье? Как бы отвечая моим мыслям в орешнике, заросли которого заполонили весь восточный склон небольшой возвышенности, раздалось негромкое сопение. Я прислушался: непонятная возня, продолжавшаяся где-то в глубине кустарника, была похожа на суету каких-то зверюшек, вышедших на кормежку. Немного подумав, я расплел одну из бабки Матрениных веревок, выбрал с дюжину наиболее длинных волосянок, связал их по три и приготовил четыре одинаковых петли. Затем попробовал их на разрыв и, оставшись доволен результатом, запихал новоявленные силки в карман куртки. Теперь осталось найти приманку. Ещё бы знать, чем эти зверины питаются. Хотя, с другой стороны, разносолов у меня всё равно нет, а были бы, я бы их сам съел, а не стал бы расходовать на приманивание чёрт те знает кого. Не слишком-то надеясь на успех собственной затеи, я пошарил у себя в котомке, вытащил оттуда несколько завалявшихся сухариков и, мысленно пожелав себе удачи, направился в сторону доносившихся звуков. На установку петель у меня ушло от силы минут пятнадцать. Раскрошив сухари, я поспешно ретировался. Возвратившись к своим спутникам, я уселся на нарубленные кем-то из них еловые ветки и приготовился ждать. Через полчаса в кустах орешника послышалась возня отчаянно дерущихся меж собой за кусочки лакомства зверюжин. Затем раздался пронзительный визг. Звуки драки стихли, и мы услышали топот десятка звериных ног, поспешно удирающих вниз по склону. Наконец, топот стих, наступила тишина. И только сердитое похрюкивание и сопение, раздававшееся в кустах, свидетельствовало о том, что одна зверюга всё еще оставалась на месте. "Кажется, сработало", - подумал я, прислушиваясь к доносившимся звукам и, поднявшись, кивнул рыцарю, приглашая его следовать за мной. Тот понимающе кивнул и, вытащив меч, заторопился к подножию возвышенности.
Закованный в броню рыцарь сунулся в кусты первым. И тут же чьи-то острые зубы проскрежетали по его латам. Он вскинул меч, но удар пришелся мимо, остриё рассекло воздух и вонзилось в землю. Рыцарь споткнулся и упал. Пока он, громко и нехорошо ругаясь, поднимался и обтирал перепачканный землёй меч, я, действуя более осторожно, и наученный его горьким опытом, прежде чем приблизиться, раздвинул ветви и осмотрелся: в полутора метрах от меня, злобно ощерив здоровенные, кривые клыки, и всё больше и больше запутываясь в петлях, скакало странное существо. Увидев нового противника, зверь выгнулся, ощерил клыки и кинулся в мою сторону. Второй удар, уже оправившегося от падения рыцаря был точен.
Мертвый зверь более всего напоминал помесь кабана и дикобраза. Его-то мы и изжарили на ужин. Получилось почти как в той песенке:
Вчера поймали кошку,
Пожарили с картошкой.
Да здравствует спецназ,
Что вкусно кормит нас!
Ночь прошла на удивление спокойно. Мои насытившиеся спутники спали без задних ног. Я же, которому почему-то ни один кусок не полез в горло, полночи просидел на страже. А затем, разбудив никак не желавшего подниматься Клементия, еще долго ворочался, а уснул лишь тогда, когда на востоке уже стало светлеть небо. Проснулся я, тем не менее, выспавшимся и бодрым. Еще не успела обсохнуть на траве выпавшая за ночь роса, когда мои спутники, перекусив оставшимся от вечерней трапезы холодным мясом и подгоняемые утренней свежестью, заторопились в путь. Я же, следуя многолетней привычке, прежде чем уходить, тщательно замаскировал следы нашего пребывания, и только после этого махнул рукой.
- Вперед.
И мы нестройной цепочкой двинулись дальше. Время от времени на нашем пути стали попадаться тянувшиеся вдоль дороги небольшие полуразрушенные деревеньки, населенные лишь бегавшими под ногами мышами да одичавшими серыми кошками. Только ближе к вечеру на нашем пути встретилась первая деревня со всё ещё жившими в ней людьми. При виде нашего отряда из старых избушек вышли все её обитатели: два старика и три старухи. Одеты они были убого: старые одежды пестрели заплатами, а на измождённых старческих лицах отражалась смиренная безысходность.
-Здравствуйте! - поприветствовал я их, проходя мимо.
-И вы будьте здоровы, сыночки! - скрипучими голосами поприветствовали они, по-доброму глядя на нашу разношёрстную компанию.
-А водицы у вас не найдется? - спросил я, внезапно вспомнив про давно уже томившую меня жажду.
-Найдется сынок, как не найтись, без воды какая жизня-то, - ответил мне самый молодой из стариков и, покряхтывая, направился к стоявшему неподалеку срубу. За ним двинулись сразу две старухи. Самые же древние, сгорбившиеся старик и старуха, опираясь на кривые палки, так и остались стоять на месте.
Старики добрались до колодезного журавля и совместными усилиями опустили ржавую цепь с привязанным ведром в воду. Я застыл на месте и какое-то время стоял и оцепенело смотрел, как эта троица со стонами и кряхтением тащит ведро с зачерпнутой в него водой вверх, затем хряпнул себя по лбу ладонью и бросился помогать изнемогающим от этого нехитрого труда старикам. Вслед за мной потрусил и качающий головой Клементий.
Вода из их колодца была чистая и такая сладкая, что хотелось пить и пить. Утолив жажду, я подошёл к усевшимся на скамеечку старикам, самого молодого дедка с ними не было.