Вода из их колодца была чистая и такая сладкая, что хотелось пить и пить. Утолив жажду, я подошёл к усевшимся на скамеечку старикам, самого молодого дедка с ними не было.
-И давно вы здесь одни живёте?
-Да годков тридцать, милок. Как молодежь деревенская в города да крупные селения подалась, так одни и выживаем. Помаленьку-то обихаживаемся.
-И что, так никто вам и не помогает? Внуки там, правнуки?
-Так наши-то детки все сгинули, ни следов, ни весточек не осталося. Кто с молодых устроился да хозяйством каким обзавёлся, те стариков своих позабрали, а горемычные, вроде нас, здесь помирать остались. Теперь уж не долго, - отвечавшая мне старушка смолкла. А из-за заскрипевшей жалобно двери вышел всё тот же старичок что помоложе, неся на вытянутых руках большой медный котелок.
-Угощайтесь, гости дорогие! - дед, устав держать, поставил котел на землю. В нём лежало десятка два небольших картофелин, варенных в кожуре. - Не побрезгуйте, чем богаты, тем и рады.
Я взглянул на картофель, краем глаза успев заметить, как судорожно сглотнула набежавшую слюну ближняя ко мне старушка. (По всему видимо, эти картохи были приготовлены на весь день) и отрицательно покачал головой. При виде этих несчастных мне вспомнились наши российские старики, едва выживающие на свою мизерную пенсию, и сердце сжало от накатившей жалости и бессилия.
-Спасибо за угощение, но мы только что откушавши. В дороге сытое брюхо только помеха.
-И то верно, и то верно, - закивала снова сглотнувшая слюну старуха.
-Не говори глупостей, Ефросинья, а вы не стесняйтесь, кушайте!
-Спасибо от всего сердца, - я приложил руку к груди и низко поклонился, - сытые мы. А за доброе слово и угощение в том краю, откуда я родом, принято благодарить. - С этими словами я запустил руку за пазуху и, вытащив оттуда большой сверток с завёрнутым в него кошелем, наполненным золотыми монетами, положил его рядом со стоящим на земле котлом. Затем еще раз поклонился и поспешил поскорее ретироваться, пока старики не догадались развернуть свёрток. Оставленных денег им должно было хватить, что бы прожить оставшиеся им дни если уж и не безбедно, то наверняка и не голодно.
-И как смел ты, ирод окаянный, никого не спросившись, деньги наши обчие отдать все до копеечки? Нет на тебе креста, ирод! Нам-то что теперь, самим с голоду помирать, смерть принимать лютую по твоей милости?! - отец Иннокентий разошелся не на шутку. Попробовавший его увещевать и стыдить Клементий, был обозван предателем и христопродавцем, с наущения дьявольского ересь несущим.
-Во-первых, не ирод и не окаянный; во-вторых, вы же сами говорили, что бог делиться велел; в-третьих, деньги не общие, а мои. Яга мне их дала, и я могу делать с ними что захочу. А в четвертых, идите Вы к черту! И если не пойдете сами, то я Вам и дорогу показать могу.
-Что ты себе позволяешь, раб божий! - Иннокентий сердито потряс кулаками. - На святого отца грозишься!
-Грожусь, грожусь, а не заткнешься, по лбу так припечатаю, что всякая ересь благой вестью покажется! - зло огрызнулся я, не в силах дальше терпеть его визгливые выкрики, и совсем не двусмысленно взялся за рукоять меча.
-Нехристь!- буркнул Иннокентий и, не дожидаясь моего ответа, поспешно ретировался за спину идущего позади рыцаря.
На берегу большого озера, огибая его правильным полукругом, раскинулся стольный город, центр всей Заболотчины, славный Лохмоград. А сама Заболотчина или по - другому, Заболотный край, являла собой всего лишь мелкий осколок древней империи россов Рутении, глупостью своих правителей доведенной до нищеты и разорения. Уже давно здесь никто не помнил славные деяния своих предков. Даже имя свое исконное ими забылось. И звались они теперь не иначе как хорочевцами, лохмоградцами и кривцами. А в деревнях и селениях прозывались и вовсе по имени человека, их местечко основавшего.
Лохмоград, не в пример Трёхмухинску, был городом большим и зажиточным, даже его защитные стены носили следы свежего ремонта. Огромные золоченые ворота были гостеприимно распахнуты, у ворот стояла, позёвывая, многочисленная стража. При нашем появлении ворота поспешно захлопнулись.
Я стоял перед воротами и озирал жадным взглядом высившиеся передо мной каменные стены. Пропуска в город у нас не было, золотых монет, что бы дать взятку страже, тоже. И если я не хотел спать под забором, то мне следовало что-то придумать.
-Чаво приперлись? - обратился ко мне самый красномордый (Опять???) "воитель". Может, их тут отбирают по принципу: чем шире и краснее рожа - тем лучше? И почему везде так: как охрана или ментовка - то откормленные тридцатилетние хомячки, как льющая кровь пехота или лазающий по горам спецназ - так тощие от недокорма командиры и восемнадцатилетние пацаны? В Чечне я насмотрелся на этих сытых, самовлюблённых бездельников. Хотя насчет кормёжки я, может быть, и не прав. Кто знает, может у них (у ментов) просто меньше воруют? Да и бездельники они отнюдь не все...
...Лениво облокотившись о выступающий из стены камень, он с наслаждением потягивал из прозрачной бутыли какую-то розовую бурду и закусывал её здоровенным малосольным огурцом, заметно убывающим под его крепкими белыми зубами.
-Господа стражники! - как можно почтительнее проговорил я, - не могли бы вы пропустить в город мирных пилигримов, сопровождающего их рыцаря, его оруженосца и меня, безобидного путешественника?
-Бесплатный проход только по святым пятницам! - стоявший на воротах стражник лениво отмахнулся от летающей у его носа мухи.
-А позволено ли будет мне спросить, сколь часто бывает столь благословенный день? - я незаметно погрозил кулаком отцу Клементию, попытавшемуся было открыть рот.
-Ха-ха-ха! - весело расхохотался стражник и, посчитав, что разговор окончен, вернулся к прерванному занятию.
На этот раз мне пришлось останавливать рыцаря, совсем было уже шагнувшего к явно потешающемуся над нами, красномордому. У меня осталась последняя карта. Надеясь, что вынимаю из кармана козырь, я произнес:
-Почтенный, мы, собственно, направляемся к господину Матвею! - видимо, это имя всё-таки что-то в этом городе да значило, ибо стражник заулыбался совсем по-другому, гораздо радушнее.
-Так бы сразу и сказали, - произнес он, отставляя в сторону свою бутылку. - Канстант, отпирай ворота, тут к Матвею гости пришли.
- Да иди ты чёрту! - раздался снизу заспанный голос другого стражника. - Почем я знаю, что они не врут?
-И то правда. Чем докажете, что почтенный Матвей будет рад такому визиту?
Я задумался. По всему выходило, что доказательств у меня нет.
-А вы его сюда пригласите, тут-то мы и решим, что к чему.
-Так-таки он к вам и попрется! - стражник лениво потянулся за отставленной было бутылкой.
Я малость замешкался, но, быстро сориентировавшись, попросил:
-Вы ему передайте, что бабка Матрена поклон шлет.
-Констант!
-Чаво? - лениво отозвался всё тот же заспанный голос.
-Скажи Коромыслу, пущай до Матвея Семёныча сбегает, скажет, тут какие-то путники ему поклон от какой-то бабки передали.
-Эй, длинный! - дрыхнувший стражник окончательно проснулся. - Дуй-ка в "Светлое завтра", передай дядьке Матвею, что ему тут какие-то какой-то привет от какой-то бабки притарабанили. Да поживее!
Через пяток минут ворота приветливо распахнулись, и в открывшемся проёме показалась ещё более красная морда второго стражника, из-под тишка бросавшего злые взгляды на длинного худощавого парня, сидящего в сторонке, и с восхищением рассматривавшего лежавшую на ладони золотую монету.
-Елы-палы! - обалдело разинул рот первый стражник, вслед за нами высунувший свой нос за ворота. - И это только за пару слов? - В голосе стражника сквозило неверие, а глаза наполнялись алчностью. Стало понятно, что, знай они, чем всё это обернется, то сами бросились бы бежать к Матвею, да еще и наперегонки.
-Эй, длинный! - позвал я забавляющегося монетой парня, смекнув, что от мелкого рэкета стражников удерживает только наше присутствие. Стоит нам уйти и временному богатству Коромысла наступит конец. - Идем с нами!
Длинный, по-видимому, привыкший повиноваться, даже не поинтересовавшись, зачем он нам нужен, быстро поднялся и двинулся вслед за нами.
-Покажи-ка нам, где находится дом Матвея! - приказным голосом потребовал я, внимательно разглядывая этого угрюмого, угловато скроенного парня.
-Здесь, здесь! - обрадовано вскричал тот, показывая пальцем в сторону питейного заведения с висевшей над ним широкой ало-бело-синей вывеской с пересекавшей её корявой надписью "Светлое завтра". О том, что это было именно питейное заведение, свидетельствовало изрядное количество подвыпивших мужчин, отиравшихся подле его порога.
Пока мы вполне заинтересованно рассматривали эту местную достопримечательность, из дверей заведения шатающейся походкой вышел седовласый, угрюмого вида мужчина и, выкатив шары на нашу разношёрстную компанию, небрежно махнул рукой, предлагая следовать за ним. Затем крякнул, и не дожидаясь нас, засеменил прочь от столь гостеприимно распахнувшей свои двери забегаловки. Мы поспешили в след уходящему. Довольно быстро нагнав его, я пошел рядом, но даже не сделал попытки заговорить, да и к чему? Мужик нас признал, значит, придет время- сам расспросит.
Пока мы вполне заинтересованно рассматривали эту местную достопримечательность, из дверей заведения шатающейся походкой вышел седовласый, угрюмого вида мужчина и, выкатив шары на нашу разношёрстную компанию, небрежно махнул рукой, предлагая следовать за ним. Затем крякнул, и не дожидаясь нас, засеменил прочь от столь гостеприимно распахнувшей свои двери забегаловки. Мы поспешили в след уходящему. Довольно быстро нагнав его, я пошел рядом, но даже не сделал попытки заговорить, да и к чему? Мужик нас признал, значит, придет время- сам расспросит.
Мы вошли в узкий проулок, огороженный со всех сторон высокими каменными заборами. Оказавшись в стороне от посторонних глаз, мужик на глазах начал трезветь. Я удивленно нахмурился и незаметно дал знак своим спутникам держаться настороже. Оказавшись в каком-то каменном мешке, Матвей наконец-то остановился.
-Что уставился? - он вытаращился на меня уже совершенно трезвым взглядом. - Говори, что вам от меня надобно и о какой такой бабке это вы речь-то ведете? Уж, не о моей ли любезной бабушке Лизавете Львовне?
Я только посмеялся над его дешевой хитростью.
-Вы прекрасно поняли, что мы говорим, отнюдь, не о Ваших родственниках. Да и не было у Вас никогда бабушек по имени Лизавета. А вот Матрен...
-Тихо, тихо, - приложив палец к губам поспешно пробормотал обеспокоенный моими словами Матвей. - Здесь не место! - и тут же добавил уже гораздо громче: - Я так и знал! Моя дорогая бабушка совершенно перестала заботиться о своём здоровье! Я передам ей микстуру моего собственного, особливого приготовления. Пусть пьет по три капли четыре раза в день. И не будь я Матвей Семенович Эскулапов, если за два дня весь её ревматизм не пройдет, ровно его и не было! А вы, почтенные, покамест будьте моими гостями. Ради родной бабушки ничего не пожалею!
Закончив свою речь, мужик круто повернулся и засеменил дальше ,уверенно ведя нас средь лабиринта пересекающихся меж собой улочек. Наконец мы выбрались из каменного мешка и побрели по широкой пустынной улице. А Матвей, немного отошедший от первого удивления, вызванного нашим визитом, негромко рассказывал нам свою историю.
-А ведь она (Матрена Тихоновна) и впрямь мне бабкой доводится. Не родной, конечно, приёмной - по дедушке. Она его мальцом на дороге лесной подобрала, да так и воспитывала, премудростям своим обучала, травкам там каким, заговорам, к магии- то мы не способные оказались. А дед говорит - долго с ним билась, никак поверить в это не могла. Так и жил он у неё лет восемь. По хозяйству помогал: где старую избушку подновить, где покосившуюся ограду подправить, а как сполнилось двадцать годков - так и выгнала. Это дед так говорит. Не хотел он уходить от бабушки-то, хорошо, говорит, у неё было. Только та уперлась "к людям тебе надо, к людям, нечего в лесу молодость просиживать", так и спровадила. Но он и не жалеет, и деньжат она ему на первое время дала. Пришел, хозяйством каким- никаким обзавелся, бабку мою родную встретил, женился, хотел было плетельную мастерскую завести, корзины там плести иль кресла господские, да мор в граде случился. Пришлось ему учение бабкино-то и вспомнить. Так с тех пор зельеварней и прозябаемся. Я зельевар уже в третьем поколении. Дед мой, отец, да и я уж, почитай, тридцать годков-то травы варю... Снадобья по всей Заболотчине поставляем. Товар быстро расходится, не залеживается. Нам бы еще один цех открыть, нуждающихся - то много. Ан нет, нельзя, не жалуют при дворце нашего брата. Чего доброго, про новый цех прознают и старый-то отберут. Вот и постоялый двор держим так, больше для видимости, что бы, значит, в глаза со своим производством не бросаться. Но вы не беспокойтесь, у нас там хорошо, чистенько. С почетом устроим и накормить накормим. А вот вино придется в "Светлом завтра" заказывать. Мы- то сколь над своим вином не бьемся, всё брага какая-то получается. И дед варил, и отец пробовал, да и я, чего греха таить, нет-нет да поставлю кадочку, а все не то. А в "Светлом завтра" вино чистое, играющее на солнышке янтарём, прозрачное как вода родниковая, только слаще, а уж пьется-то как легко! - Матвей, закрыв глаза, мечтательно покачал головой. - А после в теле тепло, на душе весело и что главное, наутро никакого похмелья, разве что самая малость.
Так за разговорами мы и добрались до жилища гостеприимного "правнучка" нашей кудесницы.
Постоялый двор Матвея стоял на отшибе, неподалеку от странного заведения, украшенного золотой вывеской "Врата рая". Что это за врата, и какой именно рай имелся в виду, на вывеске не указывалось. Страшно хотелось пить и еще больше есть. Над дверями самого постоялого двора виднелась меленькая затертая табличка с надписью, выполненной синей краской "Хмельной странник", и внизу уж совсем мелкими буквами "Постоялый двор".
-Проходите, проходите! - Семёнович, открыв входную дверь постоялого двора, учтиво пропустил нас вперед и, войдя следом, плотно прикрыл дверь. - Отдохнете сперва с дороги? Аль перекусите?
-Нам бы слегка умыться, а следом и перекусить не помешало бы, - ответил я, глядя, как отец Иннокентий кладёт поклоны в угол дома, где по его представлениям должны быть иконы. Но кроме драных плащей, висевших на вколоченных в стену гвоздях, там ничего не было. - К тому же не подскажете ли...
-О делах потом, потом! - Матвей Семёныч слегка засуетился. - Покушаете, отдохнёте, тогда и поговорим. Время позднее, а утро вечера мудренее.
Я не стал спорить. Мы, вроде бы, пока никуда не спешили, да я и сам посвящать Матвея в свои дела не слишком торопился. Тем временем Семёнович приветливо распахнул следующую дверь, и из прихожей мы вошли в просторный обеденный зал, обставленный круглыми большими столами и креслами, сделанными из разлапистых дубовых пней. Приобретая такую мебель, хозяин, по-видимому, здорово потратился, но не просчитался. Обстановка, создаваемая их видом, была приятна, а о долговечности и говорить не приходилось. Тем более что такие кресла - вообще незаменимая вещь для питейного заведения. Да-да, именно для питейного заведения! А вы сами попробуйте, понабравшись винца, схватить и приподнять рукой здоровенный пенек? Не получится? То-то же, а уж что бы запустить им в товарища, и речи быть не может. Матвей показал нам путь в умывальную, а сам, откланявшись, убежал давать распоряжения своим помощникам.
Умывшись холодной ключевой водицей, текущей по желобку из квадратного отверстия, специально для этого проделанного в стене, мы снова возвратились в обеденный зал. Вокруг одного, едва ли не самого большого стола, суетилась немногочисленная прислуга - два парня лет по девятнадцати-двадцати и девчушка, по нашим меркам ещё школьница. Черты их лиц были неуловимо схожими, и мне стало понятно, что никакая это не прислуга, а дети нашего гостеприимного хозяина. Но стол они накрывали сноровисто, со знанием дела, из чего я сделал еще один вывод: другая обслуга, кроме них, здесь и не предусмотрена. Белоснежная скатерть одним взмахом легла на чисто выскобленный стол. И тут же на неё стали опускаться многочисленные тарелки и тарелочки. Столовые приборы, узорчатой красоте которых мог бы позавидовать самый фешенебельный ресторан, легли длинным рядком. Вилки, вилочки, ложки и ложечки, ножи и странного вида пилочки, невесть для чего предназначенные, представляли довольно внушительный список и, надо признать, несколько смущали моё естество, вовсе не привычное к столь церемонным этикетам.
-Может, что попроще? - попросил я, обрадовавшись появлению нашего радушного хозяина.
-???
-Извините, Матвей Семёнович, но мы люди простые, к дворцовым этикетам не приученные. Нам бы нож да вилку, ложку да поварешку. К чему нам такое дикообразие?
-Ах, это! - Семёныч всплеснул руками. - Мигом-с все лишнее уберём-с. Сергунок, - ласково позвал он одного из сыновей, - всё как обычно, наши гости не желают откушивать с церемониями, устамши-с.
Сын, по-видимому, привыкший к повиновению, молча кивнул и стал с ловкостью фокусника собирать разложенную по столу этикетную дребедень. Вскоре на столе остались только: две ложки - одна большая и одна маленькая- для десерта, нож с золоченой ручкой, вилка с затейливым рисунком и, как ни странно, та самая странная пилка, бросившаяся мне в глаза с самого начала. Наконец всё было готово. В трапезную была торжественно внесена и поставлена на стол большая керамическая кастрюля, из-под крышки которой вырывался белый пар, распространявший восхитительный аромат украинского борща. Принесший её парень аккуратно снял крышку ,и Семёныч собственноручно принялся разливать бордово-золотистое варево по глубоким эмалированным мискам, наполняя их до самых краев. Причем делал он это так ловко, что в каждой миске, словно само собой, плавало, подобно потемневшему от времени айсбергу, по большому куску нежирной свинины. Пока он проделывал эту нехитрую операцию, его дочь наполнила наши бокалы каким-то прозрачным, чуть зеленоватым напитком. Наконец, Семёныч окончил с последней миской и отвесил нам церемонный поклон: