-Кушайте-с, господа, кушайте-с, - Матвей вновь низко поклонился. И откуда у него взялось это идиотское С? Я думал, только у нас сиятельство до С сократили, ан нет, и тут туда же.
-Матвей Семёнович, а без этого Ссса, никак не обойтись?
-Как-с? - Семёныч впал в ступор.
-Молча. Говори по нормальному.
-Да нельзя-с, этикет-с, знаетели-с, - Матвей выглядел обескураженным, - не могу-с, господа-с.
-Господа, значит, да?
Хозяин согласно закивал головой.
-Стало быть, так, - я задумался. - А если мы тебе прикажем, тогда как?
-Тогда-с, конечно-с, но этикет-с...
-К черту твой этикет, из-за него поговорить по-человечески нельзя, - я сделал серьёзную морду. - Приказываю тебе говорить с нами языком нормальным, человеческим, а про всякие этикеты забыть! - тут я немного задумался и, придя к мнению, что уж совсем-то про этикет ему забывать не стоит, добавил, - временно, и лишь в общении с нами, друзьями Вашей прабабушки. Ясно?
Матвей согласно кивнул, а я, протянув руку, со скрипом придвинул кресло от соседнего стола и, поставив его рядом с собой, жестом пригласил его присаживаться. Тот отчаянно замотал головой, но я был непреклонен.
-Садись! - цыкнул я, и Семёныч осторожно опустился на краешек кресла. А я тем временем обратился к его детям. - Родителю вашему приборы несите, пусть вместе с нами откушает. - Сказав это, я придвинул свою миску и уже безо всякого стеснения запустил в неё ложку.
Борщ был восхитителен! Пустой желудок, радостным урчанием восприняв первую порцию, запросил добавки, и я уже было потянулся к высовывавшейся из кастрюльки высокой рукояти половника, когда в зал внесли исходящее паром второе. Увидев разложенное на подносах жаркое, я временно оставил свои поползновения в сторону борщовой вкусности и полностью переключил внимание на огромные куски мяса, поставленные на широком подносе прямо передо мной. Да-а-а, тут было где развернуться проголодавшемуся прапорщику!
-И часто к Вам такие гостёчки захаживают? - наседая на жаркое, как бы промежду прочим, спросил я.
-Да нет, сколь мне ведомо, бабушка Матрена, почитай, ни разу гостей не присылала. Так, изредка весточки шлёт, мол, жива, жива еще старушка. Во всяком случае, на моём веку вы первые. Но отец строго-настрого наказывал: мол, если что, то о-го-го... и ни-ни-ни, что бы тайна, значит. И всё что б по высшему разряду. Накормить, напоить, опять же, развлечения какие, ну там, домино, карты западные иль мудрёные сраженья восточные. - При этих словах он ткнул рукой в сторону дальнего угла, где на большом столе стояла доска, расчерченная в черно-белую клеточку, а стоявшие на ней разнообразные фигуры в виде воинов довершали моё ощущение, что "мудреные сраженья" ни что иное, как шахматы. Я согласно кивнул, и мы продолжили трапезу. Сытная пища располагает к неторопливой беседе. Вот я и решил воспользоваться этим моментом и хоть немного прояснить для себя складывающуюся вокруг обстановку.
-Матвей Семёнович, не будете ли Вы так добры рассказать мне о житье- бытье в вашем государстве? Как живете, каковы законы ваши да обычаи?
Матвей неторопливо опорожнил бокал и задумчиво почесал репу.
-Ить как живём, известно как - по-разному. Одни вон хором белокаменных понастроили, другие по помойным канавам пробавляются, третьи, как я: до канавы далеко, но и до небес взлететь не получается. Живем вот, трудимся, трудимся, а жизня-то легче не становится! С каждым годом всё хуже народу-то живется, вон сколь мануфактур поразорилось! Молодежь не ведает, а я-то помню времена, когда взамен храмов да кабаков питейных люди в театеры на спектакели да в опереты хаживали, книги читали. Одних библиотек в городе, считай, несколько сот было! Дети грамоте обучались, бесплатно! Лекари, и те от государя деньги получали, а лечили всех запросто так, за спасибочки. Я тогда хоть и помене зарабатывал, но счастлив поболе был. Страна рушится! Токмо никто этого видеть не желает! Храмы как на дрожжах поднимаются, а народ дичает, глотку друг дружке вырвать норовят, разврат и нищета в обнимку идут, а служителям божьим и дела нет. Пожертвования в храм тащат? Тащат, а в остальном "на всё воля господа да государево решение".
-А ведь и правда, куда ж власть смотрит? Неужели не видит, что со страной происходит?
-А что власть? Власть любит пожить всласть. В мутной водичке и рыбка лучше ловится! Царь-то всё в разъездах: то в города и веси визиты официальные наносит, то, как сейчас, на отдыхе. Отдыхает он по соседству в Ясноградской деревне, что близ Кривгорода. Места там уж больно замечательные, восхитительные места! Раньше, это ещё до развала вселенского, что при нашествии Стылых произошёл, гости аж с самого Трёхмухинска да Заозерья на отдых и лечение приезжали. Раньше Трехмухинск славный город был, большой, зажиточный. А где теперь этот Трёхмухинск? Не видно и не слышно, отколовшаяся от государства, забытая богом провинция. Э-хе-хе, царю наше государство без надобности, ему бы самому поесть-поспать, да в славе своей покупаться. К тому же думается мне, не он самый главный в государстве-то нашем будет...
-А кто? Дума? - перебил его я, уже почти догадавшись, какой будет ответ.
-Дума? - в голосе Семёныча прозвучало неприкрытое удивление. - Дума лишь под себя гребет да одобряет всё, что ей не подсунь. Нет, тут кто-то помудрее будет да поскрытее. Как в терьятере сидит себе за ширмочкой да за верёвочки дергает, а куколки и пляшут.
Он замолчал, а я не стал больше задавать никаких вопросов, и там и тут эти пресловутые закулисные игры. Когда же они, в конце концов, наиграются? Когда же и мы-то заживём по-человечески? Или же они сами с собой договориться не могут, власть безграничную делят? На душе было грустно- грустно и тоскливо-муторно, что собственно почти одно и то же..
Спутники мои меж тем степенно поглощали мясо, запивая его вином из своих бокалов, и время от времени один из сыновей восседающего вместе с нами Матвея наполнял их из большого серебряного кувшина. Бесплатное угощение, предоставленное хозяином, не пошло нашим святошам на пользу. Да и рыцарь, пару раз помотав головой, отказываясь, в конце концов, присосался к здоровому кувшинчику и не отрывался от него до тех пор, пока в его горло не утекла последняя капля. Я, увлёкшись жарким, и не заметил, как еще один из кувшинов опустел, а его сменил другой, такой же, уже давно стоявший в ожидании.
Трапеза продолжалась, и вскоре на моём подносе поблёскивали лишь тщательно обглоданные кости. Я бросил на них свой взгляд, и тут до меня дошло, для чего предназначена лежавшая передо мной пилка. Я, довольный самим собой, улыбнулся, тщательно вытер руки о специально принесенное для этого полотенце и, взяв пилочку, стал распиливать самую большую из лежавших на подносе костей. Несмотря на странные, непривычно изогнутые зубцы, пилка пилила кость просто замечательно. И уже через минуту я высыпал себе в ложку золотое желе костного мозга. Мои спутники последовали моему примеру, и некоторое время за столом царило лишь поскрипывание, постукивание и нетерпеливое причмокивание дорвавшейся до вкуснятины троицы. Велень, вполне насытившись поданным ему мясом, от возни с распиливанием костей отказался и теперь, неторопливо посасывая налитое в его бокал винцо, с довольной улыбкой щурился на окружающую обстановку. Я обратил внимание на своих спутников лишь тогда, когда окончательно насытился, а младший сын Семёныча, которого, как оказалось, звали Михась, пошёл по кругу, разливая четвёртый пустеющий на глазах кувшинчик. Мой взгляд рассеянно перебегал с одного лица на другое. Похоже, мои сотоварищи малость перебрали, а точнее, если уж быть до конца честным, то напились до поросячьего визга, и теперь приставали к Матвею с настойчивыми просьбами пить вместе с ними. К чести нашего хозяина, он только делал вид что пьет, оставляя свой рассудок в полной ясности. Я хотел было разразиться грозной тирадой, но, вовремя сообразив, что останавливать их уже поздно, лишь осуждающе покачал головой, поблагодарил хозяина и, выйдя из-за стола, отправился принимать приготовленную для меня ванную.
Как следует помывшись, я на всякий случай заглянул в обеденный зал и, узрев там продолжающуюся попойку, пошел спать.
А на утро было дикое похмелье. Вино, столь разрекламированное хозяином за его едва ли не целебные свойства и, якобы, совершенно не дающее утреннего похмельного эффекта, таковым, отнюдь, не оказалось. Мои сотоварищи, на ночь глядя ужравшиееся до состояния нестояния, теперь постанывали от боли и, обхватив головы руками, проклинали Матвея Семеновича самыми последними слова. Так что когда он появился, почва для нанесения тяжких телесных побоев была самая что ни наесть благодатная. Дверь едва распахнулась, а наш рыцарь уже потянулся за валявшимся подле его кровати посохом отца Иннокентия. При этом его доспехи, которые вчера так и не смогли снять, загремели так, что он, обхватив голову руками, шлепнулся обратно в постель и наказать мнимого виновника своего состояния больше не пытался.
-Головушка болит? - ласково поинтересовался добрейший Матвей Семёнович. - Дак эт мы быстро поправим! - он громко щелкнул пальцами, вызвав новые, раздавшиеся сразу с трех сторон, стоны, и в приоткрытую дверь, держа в руках поднос с шестью огромными кубками, вошел один из вчерашних юношей. Вслед за ним в нашу опочивальню, пропитанную ядовитым похмельным перегаром, втёк поток свежего, едва уловимо пахнущего какими-то совершенно мне не знакомыми духами, воздуха тут же благодатной волной растекшегося по комнате.
-Пригубите по чарочке, не побрезгуйте! - слегка понизив голос, но с оттенком торжественности предложил хозяин дома и сам первым потянулся к ближайшему на подносе кубку. - Праздник у нас сегодня великий! - он смолк, затем для пущей убедительности добавил: - Выпьем и восславим Господа!
Можно подумать, если бы не праздник, кто-нибудь отказался! Я и Матвей лишь слегка пригубили налитое в бокал вино, которое и впрямь оказалось не дурственным, в меру сладким и шипучим, а вот сотоварищи мои приникли к источнику влаги пуще умирающего в пустыне. И пока братия впитывала в себя животворную силу, Семёныч решил нам поведать историю сегодняшнего празднества.
-Праздник сей самый наивеликий из всех праздников. Встречать его принято еще до восхода с молитвами молчаливыми, в покое да благочестии. С рассветом принять чару вина игристого да закушать мясом кабаньим. Мужики, почитай, всю неделю текущую по лесам за кабанами бегали, добыли число заветное: сто раз по дюжине.
-А что за праздник-то, собственно? - спросил я, не стесняясь выказать своё невежество.
-Ах да, дурья я голова, совсем забыл откудова вы прибыли! Вы ж, поди, совсем ничегошеньки про наши дела не ведаете! Так я расскажу, расскажу. Кратенько. В этот день, а было это без малого лет триста назад, Карлос Всесвятитель наш был казнен царем Ираклием и, воскреснув, на небеса вознёсся. - Ага, всё ясно, очередная пародия на Иисуса Христа. - Осенив нас своей благодатью и оставив после себя двенадцать учеников преданных, учение его до нас донесших. Смута была в народе, великая смута, и чем бы всё это закончилось, не снизойди во сне на царя-батюшку откровение, никто не знает, не ведает. Но явилось ему видение. И целую седмицу царь Ираклий с царедворцами в посте и благочестии, на коленях, в молчании великом каялся, за зло сотворённое прощение испрашивая. И прощён был. И вышел к народу в наготе душевной и в простом рубище. И сказал слова главные, Всевышним ему поведанные: "Все мы братья в вере. И в смерти нашей к господу в наготе первозданной явимся". И повелел храм великий выстроить, где молитвы и жертвования нести согласно учению Карлоса и по воле божьей брату Ираклию во сне поведанной. И был построен храм, и потек в него народ потоком нескончаемым, с молитвами и приношениями к Господу руки простирающим. Ибо только тот духом силен и к Господу в блаженстве своём приблизится, кто сумеет одолеть беса в себе сидящего и, урвав добра своего толику, трудом неустанным заработанную, в храм снести злато-серебро. А тех, кто божьему слову и вере истинной воспротивился - было велено в болота гнать батогами, травить собаками да медведями. - Матвей, задумчиво вперив очи в какую-то невидимую точку на украшенном цветными лепками потолке, умолк, а я в который раз испытал состояние де жавю. Кажется, мы где-то уже это проходили. И крестили у нас также, и вообще везде всё одинаково: появится человек хороший, что-то светлое, доброе несущий, так вначале надо этого человека убить, замучить, а потом святым объявить. А учение, веру и слова его так извратить-переиначить и на службу себе поставить, чтобы палачи его и дети их, и дети детей их оказались помазанниками божьими властью над миром наделенными. А народ, богатство им приносящий, под ногами как черви ничтожные чтоб копошился, в беспросветной бедности и невежестве пребывая, и иначе как быдлом (по современному лохами) властью промеж собой не именуемый. Вот такая картина безрадостная. Не успел я так подумать, как Семёныч очнулся:
-Ежели гости жажду неуёмную утоливши, откушать угощения праздничного соизволят, так попрошу в трапезную, столы накрываются.
Откушать пожелали все, даже "больные и тяжело раненые". Временно забыв про болевшие (или уже не болевшие?) головы, "святая" троица дружно сорвалась со своих лежачих мест и устремились по знакомому маршруту. Через несколько секунд святые отцы, едва оправившиеся после вчерашней попойки, вновь восседали за празднично накрытым столом. Еще через пару мгновений к ним присоединился чуть замешкавшийся в дверях Радкснехт Георг Ротшильд. Я неторопливо проследовал за ними, и лишь Велень предпочел завтраку ленивое лежание в кровати. Практически сытый ещё с вечера только сейчас я рассмотрел убранство трапезного зала: само помещение было построено из огромных, уложенных друг на друга бревен, гладко отполированных и покрытых то ли прозрачным коричнево-красноватым лаком, то ли такого же цвета морилкой. На стенах, вместо привычных для нас картин или охотничьих трофеев, висели пушистые веники каких-то ароматных трав, излучавшие целый букет приятных запахов. В ближнем (ко входу) правом углу стояла большая деревянная кадка с прозрачной колодезной водой, а в левом аккуратно сложенной стопкой возвышались мелко нарубленные берёзовые дрова. Там же расположился выложенный из светлого речного камня камин с причудливо переплетенной решеткой, сделанной из какого-то светлого металла. На противоположной стене разместились четыре квадратных окна, застекленных слегка мутноватыми, но вполне прозрачными стеклами. На подоконниках стояли большие горшки с какими-то цветами, похожими на нашу герань. Потолок, украшенный узорчатой лепниной, был чисто выбелен. А из его центра на короткой серебряной цепи свисала вниз большая свечная люстра с горевшими многочисленными свечами. Рассмотрев убранство окружающего меня пространства, я вернулся к предмету поглощения пищи. А завтрак был действительно превосходен! Если вчера нас кормили обильно и вкусно, то сегодня... Короче, у меня не было слов, чтобы выразить восхищение всем тем великолепием, что ожидало меня за уже накрытым столом. Рябчики, перепелки, еще какие-то мелкие птички, покрытые хрустящей золотистой корочкой, высились небольшими горками в центре стола. Там же стоял серебряный поднос с черной икрой и большое блюдо со свернувшим хвост осетром. Напротив каждого сидевшего было наставлено не меньше дюжины маленьких мисок, до краев наполненных разнообразными кушаньями. На соседнем столе разместились несколько больших посудин, из-под крышек которых всё еще исходил пар. Я стоял и разглядывал всё это довольно долго, и когда стал усаживаться в предложенное мне кресло, праздник мученика - всесвятителя был уже в самом разгаре. Я сел, не спеша сгрыз одного подрумяненного перепела и вслушался в оживленную беседу своих спутников.
-А я тебе говорю, вера у них неправильная! - поднимая очередной кубок, убеждал своего собеседника отец Иннокентий. - Неправильная вера, не- правильная! Всё не по - нашенски, не по - христьянски! Ить ладно бы, мусульмане там какие иль иудеи, а то стыдно сказать - единяне. В бога единого веруют, а крест не кладут и службу не служат, токась дары в храм тащат да ниц падают!
-И то правда! - поддакнул Клементий и неспешно осушил свой кубок. - Вот нам таких даров не делают! Обмельчал народец! Десятину и ту царь-государь отнял! Неправильно это! - он замолчал и было непонятно, что именно неправильно. То ли какова вера здесь или то, что царь отнял десятину там.
-А ты как считаешь? - обратился Иннокентий к уже порядком набравшемуся рыцарю .- Правильно я говорю?
-Ик, не разобрал, - рыцарь помотал головой, - познать еще не сподобился, взглянуть поближе надобно.
-Верно, идем в храм! - в отце Иннокентии, который уже насытился, проснулась кипучая деятельность. - Взглянем на проблему, так сказать, изнутри.
Он стукнул кулаком по столу, тяжело поднялся и, пошатываясь, выбрался из-за стола. А я, вместо того, что бы сразу же последовать за ними, решил сперва как следует перекусить, а уж потом идти образумливать попёршихся со своим уставом в чужой монастырь святош. Вот тут-то я и ошибся! Хотя кто знает, смог ли бы я остановить своих поднабравшихся спутников, и не оказался б вместе с ними в глубоком ауте?
Храм бросался в глаза. Огромный, с золоченой крышей, он возвышался над городом, словно раскинувшая свои крылья прекрасная каменная птица. Желоба, стекавшие по пандусу, сворачивались кольцами у храмового основания, словно гигантские змеи, образуя бассейны, в центре которых из воды высовывались оскаленные пасти ползучих гадов, из широких ноздрей которых вытекала прозрачная, с легким оттенком голубизны, вода. Резные ворота храма были широко распахнуты, и тысячная толпа прихожан в величественном молчании пала ниц пред его сводами. Туда - то и направились подвыпившие и всё ещё слегка сердитые пилигримы. Я было попытался их догнать, но было поздно. Поднявшиеся на ноги прихожане, встав монолитной стеной, отгородили от меня и святых отцов, и плетущегося вслед за ними вдрызг пьяного рыцаря. Первым в храм пробрался отец Иннокентий; за ним его коллега по ремеслу; третьим, потрясая слух неимоверным грохотом, под каменные своды храма ввалился закованный в железо рыцарь.