Всех подняли с зарей.
— Мы здесь, — размышлял Персей, чертя по земле веточкой. — Вакханки — северней, у перевалов. Немея, Апесант, ущелья Трета. Меламп с оргиастами хочет забраться еще северней, к Сикиону. Надеюсь, им ничего не помешает. Надо растянуться цепью, поднять шум и идти на север. Или нет, поднимать шум — рано…
Встав рядом, Эхион хмыкал с недоверием. Он впервые видел Убийцу Горгоны таким разговорчивым. Обычно у Персея не возникало желания озвучить ход своих мыслей. Спарт огляделся — загонщики толпились вокруг, и глаза юношей горели. Ну да, подумал Эхион. Воины? — молокососы. Копья и мечи? — свистки да трещотки. Соплякам бы на войну да под началом великого сына Зевса — вот бы радости было, до первой смерти. А тут не пойми что — шуми-греми, гони взбесившихся баб по скалам…
— Со мной пойдет старший пират. Эхион, возьмешь младшего.
Тирренцы переглянулись. Кормчий кивнул, Тритон аж подпрыгнул от радости. С вечера он обзавелся новой дубиной, и ему не терпелось опробовать ее в деле. Надо следить за болваном отметил спарт. Мы — не мстители. Арей Губитель, ну почему мы не мстители?! В душе затлели драконовы огоньки, и спарт поспешил загасить их. Не хватало еще при виде менад ринуться в бой, забыв запрет…
— Остальные Горгоны идут вместе. Загонщики, разбившись на три отряда, следуют за нами. Я движусь на Зигуриес, Эхион — западней, на Немею. Горгоны — еще западней, по границе с Аркадией, — веточка отметила пути. — Кто первым встретит вакханок, поднимает шум. Такой, чтоб услышали на Олимпе. Бежим на соединение и начинаем гон. Ясно?
— А ежели того? — робко спросил Тритон. — Вдруг не встретим, да?
— Тогда собираемся близ Трета, возвращаемся и начинаем заново. Место сбора — кипарисовая роща у храма Зевса Немейского.
— А ежели…
— Тогда ставим парус и плывем в Колхиду.
— Зачем в Колхиду? — опешил Тритон.
— Тебя, барана, продавать, — вместо Персея разъяснил спарт. — Колхи баранов очень уважают…
Вскоре «младший пират» топал за Эхионом, стараясь не отстать. И все бурчал: «Зачем в Колхиду, а? Ты это, значит… Ты объясни. Туда, знаешь, сколько плыть! Не хочу я в Колхиду…»
— Заткнись! — рявкнул спарт. — Дыхание береги!
Так всегда, подумал он. Персею — шуточки, а я терпи…
2
— Замри!
Свистящий шепот Кефала ударил в спину. Мальчик застыл, как в игре «Персей у Кефея». Это не игра, сказал он себе. Кефал бы зря тревогу не поднял.
— Пригнись. Смотри…
Амфитрион проследил за рукой юноши. Внизу на дороге что-то блеснуло. Колесница! — разглядел он сквозь ветви. Двое воинов при оружии…
— Думаешь, это за нами?
— Не знаю. И проверять не хочу. А ты еще предлагал по дороге идти!
— Я ж не знал…
— Все, уехали. Давай за мной!
Горы не радовали. Спускаешься по осыпи; карабкаешься по скалам, где один неверный шаг — и костей не соберешь; пробираешься сквозь заросли, куда нырнула звериная тропа; ползешь на карачках, обдирая плечи и локти о шиповник; шипишь от боли, как змея…
Только что ядом не плюешься!
К счастью, сейчас они шли через редколесье. Листья папоротника мягко оглаживали голые ноги. Под сандалиями упруго играла прелая листва. Птицы голосили в кронах буков и платанов. Эхо дробилось, множилось, ловя беглецов в паутину звуков.
— Стой!
Мальчик окаменел. Пальцы вцепились в дротик — не отодрать.
— Тут стоянка была…
Тьфу ты! Он-то думал — враги.
— Трава примята. Следы. Костер жгли…
Кефал разгреб кострище, присыпанное землей, тронул сизые угли.
— На рассвете ушли.
— Дедушка?!
— Вряд ли.
— Вакханки! Точно тебе говорю, они!
— Вакханки костров не жгут. Стой на месте — следы затопчешь…
Юноша принялся нарезать круги вокруг стоянки. Он едва носом землю не рыл. Амфитрион знал, что ему очень повезло со спутником. Сам бы он давно заблудился. И мимо стоянки прошел бы, не заметив. А с Кефалом они обязательно найдут дедушку!
— Три человека, — Кефал задрал голову к небу. Увы, лик солнца скрыла косматая туча. — Направились к Микенам. Мужчина и две женщины. Поклажи мало, идут налегке…
Будь мальчик постарше, он бы догадался, что руководило Кефалом в первую очередь — желание блеснуть мастерством следопыта. Но опыт приходит тогда, когда уходит нужда в чужой похвале.
— Ладно, чего тут прохлаждаться… За мной!
Редколесье кончилось. Плато, по которому они шли, резко оборвалось. На дне узкого, словно прорубленного мечом, ущелья текла река, скудная летом.
— Похоже, мы вышли к Немее.
— Мы правильно идем?
— Мы не идем, — юноша храбрился, пытаясь шутить. — Мы ищем.
Выше по склону Кефал заприметил арку скального «моста». Начался дождь — мелкий, противный. Подошвы скользили на мокрых камнях. Амфитрион глянул вниз, прикинул, сколько лететь… Закружилась голова. Некстати вспомнился возница Миртил, проклявший дедушку Пелопса и весь его род. Да, с такой высоты падать — много кого проклясть успеешь! Дождь усилился. Спрятаться бы, переждать… Но время дорого, да и где тут спрячешься? Скалы в пятнах лишайников, чахлые кустики дрока…
— Смотри, пещера!
За всклокоченной шевелюрой можжевельника темнел провал.
— Говорят, в здешних пещерах Гермий[62] родился…
— Это та самая! Точно, она!
— Ну, не знаю…
— Давай туда! Жертву Гермию принесем — пусть выведет к дедушке…
— Какую жертву? У нас нет ничего…
— Змею!
Приметив ужа, скользнувшего меж камнями, Амфитрион кинулся за ним — ловить.
— Сдурел? — возмутился Кефал. — У Гермия ж змеи на жезле! За такую жертву он тебе путь укажет, не сомневайся! Прямиком в Аид…
Черный зев пещеры и впрямь напоминал спуск в подземное царство. Мальчик поежился. Однако Кефалу тоже надоело мокнуть.
— Ладно, лезем. Если от души просить, боги и так помогают… Можно еще подарок оставить. У тебя есть что-нибудь?
— Нож есть.
— Покажи.
Амфитрион на ходу нащупал в сумке нож — едва не порезался! — и протянул его Кефалу.
— Хороший. Острый…
Юноша сунул в рот пострадавший палец.
— Годная анафема[63]. Богу понравится.
Ножа — папиного подарка — было жалко. Наверное, это правильно. Если уж отдавать тельца, так жирного. Хорошие вещи, дорогую одежду. «Сердце, — подсказал кто-то, взрослый и злой. — Рассудок. Жизнь. Детей. Жену…» Мальчик помотал головой, гоня дурные мысли. Если Гермий приведет их к дедушке…
«Они братья! Сыновья Зевса. Гермий поможет!»
Можжевельник огибала еле намеченная тропа. Под сводами пещеры царила сырость. Меж бокастыми валунами сочилась дождевая вода. В глубине звенела капель; из тьмы проступали белесые сталактиты, похожие на клыки чудовища. Выбрав место посуше, беглецы присели передохнуть.
— Тут и алтаря-то нет…
— Не нравится мне здесь, — Кефал принюхался. — Зверем пахнет.
Словно в подтверждение его слов неподалеку вспыхнули две пары глаз — хищных, желто-зеленых. Во тьме наметилось смутное движение. Не сговариваясь, беглецы вскочили, выставив перед собой оружие. Миг, другой — и хозяева пещеры оказались на свету.
— Львята! Быстро отсюда!
— Ты чего? — удивился Амфитрион. — Они ж маленькие!
3
…Эхион бежал, удивляясь собственной горячности. За спиной пыхтел тирренец — чудо, но парень держался. Аргивяне отстали — о, не потому, что быстроногие юноши отчаялись догнать спарта. Загонщики здраво полагали, что если на пути встретятся вакханки… Это дело Персеевых Горгон — первыми увидеть одержимых, способных разорвать зверя в клочья. Прикрыть, дать время поднять шум, созвать друзей. А уж тогда, собравшись вместе, мы погоняем всласть! Драчунов, кипящих жаждой боя, в поход не взяли. Те же, кто горазд бегать и греметь — сейчас они плелись далеко позади, тихие как мыши. В ушах каждого стучало, прорвавшись из смутного, доступного лишь пифиям[64], будущего:
Спарт был глух к оракулам грядущего. Старею, думал он на ходу. Крошусь. Зажился на свете. Да и то сказать — в облике человека он был старше Персея. А если набавить годы, прожитые частью Ареева Змея… Эхион соврал — ему снились не фиванские подземелья. Ночью он видел битву с Кадмом Убийцей Дракона. Саму битву спарт помнил плохо — ярость, кипящая лава бешенства, слабость, смерть, воскресение из борозды — но сон возрождал схватку, не считаясь с дырявой памятью. Человек разил дракона, и клыки щелкали впустую, промахиваясь мимо цели. Во сне Эхион плакал от бессилия. Обреченность жгла его каленой бронзой. Эти ожоги и нахлестывали спарта, гоня вперед по немейским скалам.
Спарт был глух к оракулам грядущего. Старею, думал он на ходу. Крошусь. Зажился на свете. Да и то сказать — в облике человека он был старше Персея. А если набавить годы, прожитые частью Ареева Змея… Эхион соврал — ему снились не фиванские подземелья. Ночью он видел битву с Кадмом Убийцей Дракона. Саму битву спарт помнил плохо — ярость, кипящая лава бешенства, слабость, смерть, воскресение из борозды — но сон возрождал схватку, не считаясь с дырявой памятью. Человек разил дракона, и клыки щелкали впустую, промахиваясь мимо цели. Во сне Эхион плакал от бессилия. Обреченность жгла его каленой бронзой. Эти ожоги и нахлестывали спарта, гоня вперед по немейским скалам.
Рычание он услышал не сразу.
— В-ва… — задыхаясь, спросил из-за спины Тритон. — Кх-х-ха?..
— Львица, — откликнулся спарт.
Остановившись, он глянул туда, где звучал рык. Но если ноги верно служили Эхиону, то зрением он не мог состязаться с Тритоном, выросшим на ладье. Парень зыркнул из-под козырька ладони, охнул, бросил дубину, словно ее тяжесть мешала Тритону взлететь — и рванул так, что спарт почувствовал себя не стариком, а мертвецом.
Проклиная тирренского дурака, Эхион заспешил вдогон.
— Болван! — зашипел Кефал. — Где львята, там их мать!
Юноша с беспокойством озирался.
— Она за детенышей титана порвет! Уходим, тихо…
Под дождь не хотелось. Пробираясь к выходу, мальчик недоумевал: что это с Кефалом? Струсил? Ну, львица. Он же охотник! У него копье есть. Наконечник из «черной» бронзы — острый, широченный. Таким львицу с одного удара… Дротик, опять же. Вдвоем навалимся — не уйдет…
Позади, оскальзываясь и брезгливо отряхивая воду с лап, шлепали по камням львята. Старались не отстать от невиданных гостей. Львят одолевало любопытство. В глазах светилось: что, если навалиться? Вдвоем? Кефал зло косился на них, жестами гнал прочь. Оказавшись снаружи, юноша замер, осматриваясь. Голова его поворачивалась, как у совы.
— Вроде никого…
За спиной раздался мяв, исполненный праведного возмущения. И в ответ — нутряной, хриплый рык из-за можжевельника. Шагов тридцать, оценил мальчик, прежде чем внутри все сжалось, и трусость Кефала обернулась мудростью.
— Лезь на скалу!
Не залезу, с тоской подумал Амфитрион. До узкого карниза, куда карабкался Кефал, было как до вершины Олимпа. И скала крутая, скользкая… Он обернулся, заорал во всю глотку — и, не задумавшись ни на миг, метнул дротик в львицу, выскочившую из-за кустов. Учителя в палестре гордились бы своим питомцем. Сперва, конечно, выдрали бы до полусмерти, а потом уже… Львица вильнула, уклоняясь. Дротик прошёл вскользь, вспоров бурую шкуру на плече. Брызнуло красным. Яростный рев сотряс горы; сердце мальчика ухнуло в пропасть. Он сам не понял, как оказался на карнизе рядом с Кефалом. Наверное, боги сжалились, наделили крыльями. Внизу бесновалась львица — скалилась, взревывала, металась на узком пятачке, хлеща себя хвостом по бокам. Тяжело дыша, Амфитрион прижался спиной к камню. Не приведи Зевс оступиться! Львица бросалась на скалу, как на злейшего врага. Скрежеща когтями, она взлетала вверх по мокрому базальту и соскальзывала обратно. Кефал держал копье наизготовку — как и втащить ухитрился?! Юноша даже, рискуя свалиться, ткнул разок — и, кажется, попал, но это лишь больше разъярило зверя.
Львица отряхнулась — грязные брызги полетели градом — и вновь ринулась на приступ.
— Сюда! Сюда!
Тритон не мог справиться с криком. Звук клокотал в глотке, как вода в бурунах; слово — проще некуда! — коверкалось, царапалось, и наружу выходил лишь дикий вопль:
— А-а-а!..
Люди плохо понимали Тритона. Зато львица все поняла. Оставив попытки взобраться на скалу, она пошла на тирренца. Тритон ждал ее — сутулясь, широко разведя в стороны руки. Дело было сделано. Зверь забыл о мальчишке на карнизе, и для Тритона, неспособного видеть дальше одного шага, этого хватило. Его всегда обижали. Дразнили, били; когда он стал бить в ответ — ненавидели или смеялись издалека. Только мама ни разу не смеялась над ним. Но мама и не заступалась за него, а внук Персея заступился. Говорил с Тритоном, слушал его рассказ, не перебивая. Не устраивал потеху над Тритоновым косноязычием. В день, когда папаша привел Тритона в Тиринф, младший тирренец обрел смысл жизни. Внук Персея заступился за меня, я умру за него — разве это не смысл? Мудрецы расхохотались бы над таким дурацким смыслом. Но хохотали бы они, укрывшись за высоким забором, потому что кулак Тритона вмещал всю их мудрость без остатка.
Жаль, львица была не из мудрецов. От кулака она увернулась — и, припав к земле, вцепилась Тритону в ляжку. Крякнув от боли, парень упал на колени. Всем телом он навалился на львицу сверху и обхватил ее крепко-крепко. Тритону было четырнадцать лет. Многие забывали об этом, глядя на богатырскую стать тирренца. Заматерев, войдя в возраст, Тритон обещал сделаться великаном. Но до звания мужчины еще надо дожить. Львица весила пять талантов[66] — в полтора раза больше, чем Тритон. Она билась в захвате, как рыба в неводе. Мотала головой, извивалась, терзала клыками податливую плоть. Дважды львица взбрасывала парня над собой. Тритона спасал лишь можжевельник, о который он ударялся, обдирая задницу — и вновь падал на рычащую смерть, не разжимая хватки.
Мысли Тритона вечно разбегались, кто куда. А тут и вовсе не осталось ни одной, кроме:
«Держать!»
Тритон не знал, что на карнизе трижды поднимает копье Кефал — и трижды опускает без броска. Узкий выступ мешал замахнуться как следует. Да и копье скорее поразило бы не зверя, а тирренца, накрывшего львицу. Тритон не видел, как мальчик, которого он спасал ценой собственной жизни, без колебаний прыгает вниз — и с воплем катится по мокрым камням, подвернув ногу. Истошный мяв львят, набат боли, гудящий в висках — Тритон был глух ко всему, за исключением заветного: «Держать!»
Он бы и мертвый не отпустил зверя.
— Брось, — сказали ему. — Я держу.
Нет, выдохнул Тритон. Это я держу.
— Брось, говорю. Ну ты и горазд бегать…
Две ладони легли на загривок львицы — там, где шкура зверя виднелась между обручами Тритоновых рук. Десять пальцев впились в добычу. Хищники, обученные грызть, они знали, что делают. Тритон тупо смотрел, как пальцы — клыки ужасающих челюстей — рвут шкуру, влажную от дождя и пота. Вот они вошли в мясо. Глубже, еще глубже… Львица забилась так, что скинула Тритона. Но это уже не имело значения. Страшные пальцы Эхиона добрались до хребта. Брызнула кровь; захрустели, ломаясь, позвонки. Так змея прокусывает скорлупу птичьих яиц. Агония трепала львицу, глаза ее тускнели, затягивались стеклистой поволокой. А спарт все давил, и мрачное лицо его светилось от чувств, несвойственных человеку. Кадм Убийца Дракона узнал бы этот свет. Но Кадм теперь скитался по белу свету и ждал, когда вместо ног у него вырастет чешуйчатый хвост.
Львица вздрогнула в последний раз.
— В окрестностях Фив, — сказал Эхион. — Там водились львы. Давно…
И замолчал.
Перед ним сидел дурачок, рискнувший собой, и кровь, сочившаяся из ляжки Тритона, не была красной. Ясно-лазурная, как вода на мелководье, кровь эта омывала раны, впитываясь, словно волна в песок. Еще миг назад, видя, как львица терзает беднягу, спарт полагал, что детей у тирренца не будет никогда. Сейчас уверенность его подверглась сильному испытанию.
— Мамка, — туманно объяснил Тритон. — Морские мы…
— А если б откусила?
— Ну, жил бы без. Оно заживает, да. А заново не растет…
— Ходить сможешь?
— Ага. Бегать не смогу.
Тритон подумал и уточнил:
— Завтра смогу.
— Хорошая кровь, — сказал Эхион. — Полезная.
— Хорошие пальцы, — согласился Тритон. — Кусачие.
Аргивяне-загонщики подоспели вовремя. Немейская львица благополучно издохла, и можно было всласть попинать ногами мертвое тело. Кое-кто даже укорил Кефала: дескать, я бы на твоем месте… Не задумываясь, Кефал огрел героя копьем поперек спины. Быть бы драке, если б не Эхион. Спарт разъяснил, что это львицу придушить трудно, а сопливых болванов — раз плюнуть. Так что…
Его прервал крик. Кричали восточнее, ближе к Зигуриесу; там, куда ушел Персей. Множась, крик бился о скалы. Эхо разносило его окрест. Стаи птиц, сорвавшись с веток, учинили ответный галдеж. Когда настала тишина, никто не поверил.
— Вакханки? — сам себя спросил Эхион.
И уставился на Амфитриона, будто увидел впервые.
— А ты что тут делаешь? И ты? — палец спарта уперся в Кефала. — Почему вы не в Аргосе?! Сбежали, придурки? На охоту? Дед с тебя три шкуры сдерет…
— Они дедушку… — выдавил мальчик. — Они его…
Единым прыжком спарт оказался рядом:
— Говори!
— Они дедушку отравить хотят, — зашептал Амфитрион в ухо спарту, косясь на загонщиков. Те, занятые львицей, близко не подходили. — Ванакт Мелампу велел: отрави, мол! Мы вас искали — предупредить…