— Они дедушку… — выдавил мальчик. — Они его…
Единым прыжком спарт оказался рядом:
— Говори!
— Они дедушку отравить хотят, — зашептал Амфитрион в ухо спарту, косясь на загонщиков. Те, занятые львицей, близко не подходили. — Ванакт Мелампу велел: отрави, мол! Мы вас искали — предупредить…
— Откуда знаешь?
— Мне Кефал сказал.
— А ему кто?
— А ему — Косматый. В бане.
Безумие ответа убедило Эхиона. Он наскоро ощупал лодыжку Амфитриона — мальчик взвыл от боли — выяснил, что перелома нет, и стал смотреть туда, где недавно кричали.
— Ладно, — решился он. — Ждите меня здесь.
И повернулся к аргосцам:
— За Персеева внука ответите головой.
4
Эхион карабкался по осыпи. Время от времени из-под ног вырывался камень, катился вниз. Тогда Эхион замирал изваянием. Оползень медлил, статуя оживала и продолжала путь. Спарт знал, что опоздал. Что бы ни случилось, оно уже закончилось. Дождь иссяк, небо впустую хмурило брови туч. В косматой тьме над горами рокотали, перекатываясь, небесные валуны. Грозили рухнуть лавиной, накрыть все живое. Осыпь осталась позади. Прежде чем нырнуть в мокрый подлесок, спарт задержался на краю склона. Прислушался — нет, ничего. Даже птицы молчали. Эхион надеялся, что верно определил направление. Хотя в горах уверенность — самоубийство. Звуки обманывают, расстояния лгут…
Первый труп он увидел шагов через тридцать. Человек лежал, нелепо вывернув голову, словно пытался заглянуть себе за спину. Одна рука в последней судороге глубоко зарылась во влажную землю; другая была сломана. Белый обломок кости, прорвав кожу, торчал наружу, блестел киноварным венчиком. Скоро Эхион нашел остальных. На прогалине валялись исковерканные тела. Два… три… Четвертый, с размозженной головой, скорчился под деревом. На стволе платана темнело глянцевое пятно. Эхион шагнул ближе. Мертвецом оказался Навплиандр, отец Тритона. Сколько загонщиков было с Персеем? Четверо? Пятеро? Где сам Персей?!
Среди убитых его нет…
Услышав шорох за спиной, спарт резко обернулся. Ладонь — на рукояти меча. Это львица, дикий зверь, заслуживала чистой смерти. Люди заслуживают бронзы. Что-то шевелилось в кустах розмарина. С благоухающих метелок сыпались капли. Спарт подошел, раздвинул ветки. Перед ним лежал аргосский загонщик. Когда Эхион перевернул его на спину, юноша застонал. Лица у него не было: скулы, нос, губы — сплошное месиво. Веки юноши дрогнули. Мутный взор, полный боли, уперся в Эхиона.
— Кто? Кто на вас напал?
— Пер…
Под тем, что раньше звалось носом, вздулся и лопнул кровавый пузырь.
— Персей…
Глаза юноши вылезли из орбит. Ужас воцарился в них — слепой, кромешный. Спарт глянул через плечо: Персей стоял в центре прогалины. Эхион мог поклясться: еще мгновение назад его там не было. Взгляд Убийцы Горгоны бесцельно блуждал по сторонам. Наткнулся на спарта. Скользнул дальше. Вернулся…
— Персей! Ты слышишь меня?
Эхион медленно распрямился, демонстрируя пустые руки.
— Тебя отравили? Ты не в себе?
— Предали, — не слыша вопроса, бормотал Персей. — Все предали…
— Это я, Эхион. Слышишь? Я хочу помочь тебе.
— Охвостье Косматого… Все умрете, все!
Он оказался рядом быстрее, чем Эхион сумел что-либо предпринять. Четыре удара, жестоких, как приговор судьбы, слились в один — казалось, у Персея выросли еще две руки. Спарт задохнулся. В груди хрустнуло, сердце вспыхнуло жарким пламенем, лишая сознания и сил. Любой другой на его месте уже рухнул бы мертвым. Эхион упал вперед, валя безумца с ног. Обхватил, прижал убийственные руки к телу. В голове мутилось, серая мгла затянула мир. Костер, заменивший Эхиону сердце, стрелял искрами боли по всему телу. «Тирренец держал, — мелькнуло и сгинуло. — Держу и я…» Ему и впрямь удалось сковать Персея — на миг, долгий, как вечность. А потом, едва пальцы-клыки, забыв о дружбе, вгрызлись в плоть сына Зевса — вечность кончилась, и силы спарта не хватило. Персей превратился в смерч, высвобождаясь, и скорпионье жало меча, легко скользнув из ножен, нашло свою цель.
Этот меч вспорол тело Эхиона, как любое другое.
Боль была новой — успокаивающей. Она вспыхнула и погасла, и вместе с ней угас костер в груди. Эхион смотрел на клинок, вонзившийся под ключицу. Металл имел непривычный цвет: морозная синь с серебром. Персей редко обнажал свой меч, и спарт догадывался — почему.
Он знал, что умирает.
Что-то дернулось в спарте, как живое. Сытый, взвизгивая от удовольствия, клинок пополз наружу. Крови на нем не было — она скатывалась с диковинного металла, не оставляя следа. Зато из раны кровь хлынула ручьем. Очень темная, почти черная, она пахла горьким миндалем. С неподдельным интересом, по-волчьи склонив голову набок, Персей наблюдал за током соленого вина. Он так увлекся, опьянен зрелищем и безумием, что не успел отпрянуть. Спарт потянулся — и обнял своего убийцу. Крепко-крепко, как близкого друга после долгой разлуки. Прижал к себе — не высвободиться. Кровь из раны хлестала в лицо Персею. Сын Зевса захлебывался ею, глотал, кашлял…
Он не вырвался — это спарт отпустил.
Небо налилось тьмой, как плод — соком. Там качалась багровая луна — лицо Персея, измазанное красным. Силы кончились. Эхион лежал на спине и смотрел, как безумие оставляет Убийцу Горгоны. Растворяется в молчании, уходит в горы, ища другую жертву…
— Кровь дракона.
Это был не вопрос — утверждение. В ответ Эхион едва заметно кивнул. Зелья хтониев многолики. Они могут вылечить и убить, укрепить тело и ослабить дух. Человек, титан, бог — древнее знание не ведает различий. Есть ли противоядие? — о да.
Кровь змеиного племени.
— Кровь, — сказал Персей. — На моих руках. Что они знают про кровь, шкуры с дерьмом? Что они знают про жизнь и смерть?
— Ничего, — улыбнулся спарт.
Он чувствовал, как земляной холм погребает его под собой. Клык Ареева Змея возвращался домой, на родину.
— Меламп? По приказу Анаксагора?
Эхион смежил веки, подтверждая. Вновь открыть глаза было все равно что поднять гору. Что ж, спарт поднял. Жизнь заканчивалась. Надо было подвести все итоги.
— Это… сделали вакханки… Не ты!..
— Да, — Персей уже заметил трупы. — Вакханки.
— Ты… опоздал…
— Я опоздал, — согласился сын Зевса.
— Один… еще жив…
— Он видел?
— Да. Добей его…
Луна, качнувшись, исчезла. В кустах розмарина раздался слабый шорох. Когда Персей вернулся, было ясно, что последний свидетель ушел в Аид, на берега беспамятной Леты.
Нет, не последний.
Спарт Эхион умер мигом позже.
5
…конечно же, они не послушались.
Время тянулось загустевшей смолой. Небо ворчало, спарт не возвращался. «Хорошо, если Эхион предупредил дедушку, — беспокоился мальчик. — А если нет?» Нога мерзко ныла. Ступишь на нее — лодыжку пронзает раскаленное шило. Тугая повязка, наложенная доброхотом из аргивян, помогала слабо. «Как теперь искать дедушку? На одной ножке скакать?»
Подошел Тритон, вздохнул:
— Болит, да? Сильно?
Тирренца тоже хотели перевязать, но он не дал. Вместо этого сел у ручья и стал промывать раны водой. Зачерпывал ладонями и лил, да еще жаловался, что пресная. Вот солененькую бы… Сейчас — гляди! — уже ходит. Хромает, и все.
— Когда сижу — ничего. А встанешь…
— Я тебя понесу. Я сильный. А ты легкий.
— Ты ж сам…
— Ерунда! Мы — морские. Завтра бегать буду.
— Если тебе не трудно…
— Да ну! — Тритон просиял. — Как мы ее?! А?
— Голыми руками! Львицу!
— Ага!
В пещере мяукали львята. Звали мать. Жалко их, подумал мальчик. Пропадут. Раздухарившись, аргивяне хотели убить детенышей, но те забились в глубь пещеры, в кромешную темноту, и никто из загонщиков туда лезть не рискнул. Все равно без львицы долго не протянут…
Дедушку надо спасать, напомнил себе Амфитрион.
— Идем?
Тритон воспринял его слова как руководство к действию. Присел раскорякой, давая взобраться к себе на закорки.
— Этот ваш приказал… — заикнулся кто-то из аргивян.
— «Этого нашего» зовут Эхион, — перебил Кефал. — Мало ли, что его задержало? А кроме него никто не знает, что мы здесь. Вы тут до осени сидеть собрались?
Поднялся галдеж. Мнения разделились; спор грозил затянуться.
— Мы идем. А вы как хотите. Дождетесь, из пещеры Тифон вылезет…
Загонщики шустро потянулись следом.
Отряд вел Кефал. Может, он и любил прихвастнуть, но следопытом был хорошим. Время от времени он указывал Амфитриону: вот здесь шел спарт. Мальчик кивал, Тритон бурно восторгался. Ему искусство Кефала казалось чудом. Наверное, потому, что в море следов нет. Когда взбирались по склону, Тритон оступился. Перед глазами крутнулось небо, кусты, осыпь… В пострадавшей ноге что-то щелкнуло. Вспышка боли — и… Амфитрион с осторожностью поднялся. Лодыжка ныла по-прежнему, но шило исчезло.
— Ты как? — испугался Кефал.
— Нога…
— Сломал?!
— Кажется, я теперь идти могу.
— Герой нашелся! Пусть он тебя дальше несет.
— Да я сам…
— Я понесу! — виноватый Тритон чуть не плакал. — Я больше не упаду…
Этих не переупрямишь, понял мальчик, взбираясь на тирренца. Но когда Кефал, углубившись в мокрый подлесок, вдруг замер и вскинул руку, Амфитрион сполз с Тритоновой спины. Отобрал у тирренца свой дротик, встал рядом. Загонщики толпились позади, бормоча молитвы.
— Не стойте столбами. Идите сюда…
Это был голос дедушки!
Спеша к деду, мальчик не заметил, что осторожный Кефал отстал.
— Дедушка! — шепот внука обжег ухо Персея. — Тебя отравить хотят!
— Знаю, — кивнул Персей, мрачный как ночь.
— Меламп с ванактом! Это заговор! Мы с Кефалом сбежали…
— Вижу.
У мальчика отлегло от сердца. Привычная дедова краткость значила, что бегство из Аргоса было не напрасным. Откуда дед знает? Ну конечно, Эхион рассказал! Где спарт? Мальчик огляделся. И увидел грот, до половины заваленный камнями. На траве темнели бурые пятна. Меж камнями торчала грязная ступня; к ней прилипла метелка розмарина.
— Вакханки?! — выдохнул Кефал. — Это вакханки их?
— Да, — кивнул Персей.
Словно ворон каркнул. Лицо — мрамор. Пламя из-под бровей. Ярость Зевсовой молнии. Впору бежать, не чуя под собой ног. Руки Убийца Горгоны сцепил за спиной — намертво. Боялся, что руки не выдержат. Начнут мстить, не разбирая правых и виноватых.
— Они все погибли?
— Все. Я опоздал.
Персей по обыкновению смотрел не в глаза Кефалу, а выше и правее. Юноше до озноба, до судорог в мышцах хотелось оглянуться. Казалось, там, за плечом, притаился неведомый враг.
— Эхион?
— Да. Они в гроте.
— Папаша?
Тритон протопал к гроту. Раз за разом младший тирренец повторял: «Папаша?» — будто надеялся, что кормчий откликнется. В его голосе слышался мяв львят, забившихся в самый темный угол пещеры. Не дождавшись ответа, Тритон заглянул внутрь. Долго стоял; молчал, горбился. Потом отыскал поблизости здоровенный обломок базальта, крякнув, поднял — и потащил к гробнице, где лежал его неудачливый папаша.
Аргивяне кинулись помогать.
Мальчик смотрел, не вмешиваясь. Сегодня он близко сошелся с Керами, дочерьми Ночи и Мрака — богинями насильственной смерти. Нет, Амфитрион видел, как режут свиней и овец, как потрошат еще живую рыбу… Ребенка, убитого Киниской? Нет, толком не видел. Не разглядел из-за ворот. Между рыбьей требухой и босой ступней, торчащей из грота, лежала пропасть. Ее одолевают одним прыжком или расшибаются вдребезги. Плоть от плоти многих воинственных предков, мальчик не боялся. Его отец, хромой Алкей, никого не убивал. Но оба деда, Персей и Пелопс, ходили по колено в крови. Прадеды, Зевс и Тантал, не гнушались убийством близких родичей. Да что там — прадедушка Зевс треснул прадедушку Тантала молнией, еще и гору взгромоздил на покойника…
— О чем думаешь? — спросил дед.
— Я убью Косматого, — ответил внук.
— Нет.
— Скажешь, мне рано? Когда ты убил первого?
— В твоем возрасте. Но я — не ты.
— Ты — сын Златого Дождя, а я — сын хромого Алкея?
— Косматого убью я. Ищи себе другие жертвы, львенок.
Кефал тоже помогал. Но, отыскивая подходящие камни, он многое примечал. Пятна крови, изломы веток, проплешины на траве. Следы от тел — там, где Персей волок мертвецов к гроту. Но след, ведущий на прогалину, был лишь один. След загонщиков, которых здесь настигла смерть. Не могли же вакханки упасть с неба, подобно гарпиям? А потом улететь? Или он, Кефал, стал слеп к охотничьей правде?
Сердце подсказывало юноше: ответа лучше не знать.
Когда последний камень лег на свое место, издалека, искаженный эхом, долетел шум. Вопли, треск колотушек; грохот и звон тимпанов. Мгновение Персей прислушивался.
— Туда.
Он махнул рукой, указывая направление.
— За мной.
ПАРАБАСА. Я БУДУ ТВОИМ КЛЫКОМ (три года назад)
— Как тебя зовут?
— Эхион.
— Эхион, сын?..
— Просто Эхион. Я — спарт.
Персей без стеснения разглядывал гостя. Так выбирают оружие — проверяя заточку, взвешивая на руке. Шел дождь, струи хлестали бритую наголо макушку Персея. Накинуть хламиду или покрыть голову шляпой он и не подумал. Оба мужчины стояли на галерее тиринфской стены — мокрые до нитки, словно это что-то значило.
Вдали колыхался залив — сизый, холодный.
— Откуда ты?
— Из Фив.
— Зачем пришел ко мне?
— Драться с Косматым. Не притворяйся, будто не знаешь, кто я.
— Ты не боишься дерзить мне?
— А что ты мне сделаешь? Ударишь мечом? Сбросишь вниз?
— Тебе не страшно умереть?
— Я уже умирал — дважды.
— Первый раз — это когда Кадм убил дракона?
— Да.
— А второй раз?
— Когда моя жена убила нашего сына. Однажды клык стал человеком. Теперь человек вновь стал клыком. Я готов грызть. Но я не готов подбирать слова, угождая тебе.
Эхион шагнул ближе:
— Зачем ты бреешь голову, Персей? Вызов общепринятому, да?
— Я рано облысел. Эти кустики за ушами… Так лучше.
— А я думал — вызов.
— Это потому, что ты клык. Я удивлен, что у тебя вообще растут волосы.
Налетел ветер с моря. Дождь шарахнулся прочь, запрыгал по ступеням лестницы, ведущей к роднику. Самые робкие из капель забились в трещины циклопических камней цитадели. Они собирались жить вечно — до первых лучей солнца.
— Ты знаешь, что басилей Кадм сбежал из Фив? — спросил спарт.
— Давно?
— Не очень. Едва Косматый со своими бешеными девками высадился на Истме[67]… Представляешь? — хохот Эхиона был подобен хрипу умирающего. — Кадм Убийца Дракона! Кадм, внук Посейдона! И бежит, как трусливая старуха! Внук возвращается из странствий, а дед удирает, поджав хвост… Тебе не смешно?
— Нет, — Персей подставил дождю лицо. — Мой дед тоже сбежал из Аргоса, когда я вернулся. Во всяком случае, объявил, что бежит. Ты уверен, что Кадм не прячется где-то в Фивах?
— Уверен. Его с женой видели у эхеллейцев. Полагаешь, Косматый тоже убил бы любимого деда? Насчет этого никаких пророчеств не было. Хотя, после той травли, что Кадм устроил своей беременной дочери…
Спарт осекся.
— Извини, — помолчав, сказал он. — Я предупреждал, что не умею подбирать слова.
Сын Зевса пожал плечами:
— Если я захочу убить тебя, это произойдет не из-за лишнего слова.
— Сумеешь?
Выше Персея на голову, шире в плечах, созданный разрушать, рожденный из борозды с копьем в руках — Эхион Безотцовщина оглядел собеседника, как раньше Персей разглядывал его самого, и честно признал:
— О да, Истребитель. Конечно, сумеешь.
— Я был на Истме, — вода текла по лицу Персея, превращая его в зыбкую маску, — когда там высадился Косматый. Я сбросил его менад в море. Они умирали, смеясь. Дрянное дело — резать смеющихся женщин. Я и не знал, насколько дрянное… Ничего, привык. Это еще один мой счет Косматому. А теперь скажи, что я начал свой путь с отрезанной женской головы, и я прикончу тебя.
— С ним были амазонки? — спросил Эхион.
— Были, но мало. В основном, Косматого ждали на берегу. Аргивянки, коринфянки… Даже афинянки. Его безумное войско. Ветеранов легче убивать, чем их. Для них нет боли, нет страха… Эвоэ, Вакх! — и рвут тебя на части. Я надеялся, что найду его. Нет, он ушел. Теперь его войско — матери и сестры в любом городе. Думаешь, я прощу ему такую войну?
— А ты способен прощать?
— Не знаю. Не пробовал.
— Может, ты знаешь, куда ходил Косматый?
«Завтра я ухожу на восток, брат мой, — вспомнил Персей слова Косматого, произнесенные тогда, когда Косматый был похож на девушку, а не на дикого лесоруба. — Ты принес голову Медузы, я иду за головой Реи, Матери Богов…»
— Не больше твоего, спарт. Слухи, сплетни.
— Это не сплетни. Это песня безумного рапсода. Он был везде, и всюду побеждал. Орды менад с тирсами. Полчища фаросских амазонок. Буйные оравы сатиров. За южными морями, в дельте Нейлоса, он дал бой местным титанам. В Сирии содрал кожу с ванакта Дамаска[68]. За краем Ойкумены он играл на свирели, и толпы юных пастушек плясали для него. Мосты из плюща и лозы, пантера под седлом. Кровавое поле на Самосе, где он истребил восставших против него амазонок. Покоритель стран, основатель городов… Слоны, наконец! Представляешь? — он вел на нас слонов…
— На Истме слонов не было.
— Ясное дело! Слоны передохли по пути…
— Разумно, — согласился Персей. — И ничего нельзя проверить. Слоны сдохли. Амазонки погибли. Мосты смыло в сезон дождей. Страны и города — в несусветной дали. Титаны из дельты Нейлоса? Эти тоже не станут свидетельствовать. Косматый — достойный брат Аты[69]. Лжет и не краснеет.