Потом охранник упал.
Едва его тело коснулось земли, как со стороны дороги снова послышался взрыв.
Это рванула хранившаяся в багажнике канистра с бензином. В воздух взлетели огненные столбы и куски металла.
Дэвид, держа пистолет наготове, одним прыжком укрылся за металлическим корпусом «Бентли».
Стрельба, однако, прекратилась. Было слышно лишь, как ревел огонь и свистел вырывавшийся из-под капота пар.
Сполдинг выглянул из своего укрытия на дорогу, и взору его предстало жуткое, кровавое зрелище.
Автомобиль он сразу узнал. Это был «Десенберг» – тот самый, на котором сегодня днем незнакомые ему люди увезли Лэсли Хоуквуд.
На заднем сиденье валялись два мертвых тела, ставшие поживой уже подбиравшегося к ним прожорливого огненного пламени. Водитель, отброшенный взрывной волной, повис на спинке переднего сиденья. Руки его были изуродованы, голова свернута набок, недвижные, мертвые глаза широко раскрыты.
Но это – не все. Был еще один человек – четвертый. Он лежал, распростершись на земле возле открытой правой дверцы. Так же, как и те, в беспомощной позе, указывавшей на то, что он был мертв.
И вдруг – о чудо! – рука его шевельнулась! Потом – голова!
Значит, он – жив!
Сполдинг, выскочив к горевшему «Десенбергу», оттащил находившегося в полубессознательном состоянии мужчину от останков того, что некогда было роскошной машиной.
У Дэвида на глазах умерло слишком много людей, чтобы он мог заблуждаться относительно участи этого человека. Еще немного, и его не станет. Пытаться воспрепятствовать смерти, когда исход уже предрешен, не имело смысла. Единственное, что еще можно сделать, это воспользоваться остававшимся в запасе ничтожно малым временем.
Дэвид наклонился над умирающим.
– Кто вы? И почему хотели убить меня?
Человек огромным усилием воли сфокусировал на Дэвиде взгляд своих глубоко запавших глаз. Сквозь дымную завесу проглядывал мерцающий свет единственной уцелевшей фары взорванного «Десенберга»: автомобиль тоже доживал последние мгновения.
– Кто вы? Скажите же, кто вы?
Но человек ничего не сказал. Возможно, он просто не в силах был говорить. Однако губами он пошевелил. Однако не для того, чтобы что-то прошептать.
Сполдинг еще ниже склонился над ним.
Умирающий попытался последним усилием воли плюнуть Дэвиду в лицо, но смерть помешала осуществлению этого намерения. Голова его откинулась безжизненно назад, на подбородке застыла смешанная с кровью слюна.
При свете полыхавшего в машине огня Сполдинг распахнул пиджак покойника.
Но удостоверения личности не обнаружил.
Не оказалось его и в карманах брюк.
Дэвид, ощупав подкладку пиджака, расстегнул рубашку до пояса.
И замер, пораженный тем, что увидел.
Живот мертвеца избороздили глубокие рубцы – следы от ран, но не от пулевых. Дэвид уже видел подобное раньше.
Испытывая страшное волнение, он приподнял мертвое тело за шею и, сдернув пиджак с левого плеча, разорвал рубашку по шву, чтобы обнажить руку.
И увидел то, что и ожидал. Они действительно были там – страшные знаки, въевшиеся в кожу столь глубоко, что вывести их было уже невозможно.
Цифры, на которые он смотрел сейчас, наносились татуировкой узникам лагерей смерти.
Во исполнение все того же лозунга – ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer!
Человек, только что умерший, был евреем.
Глава 32
Было почти пять часов, когда Сполдинг добрался до своей квартиры на Кордобе. Прежде чем покинуть поле битвы, он, порывшись в карманах водителя-аргентинца и охранника Райнемана, забрал с собой все, что могло бы помочь полиции идентифицировать личности покойников. Затем, разыскав в багажнике ломик, оторвал номерные знаки «Бентли» и, сняв щиток с панели управления, разбил приборы. Если и не удастся ему с помощью подобных ухищрений ввести полицию в заблуждение, то уж, во всяком случае, ей придется теперь подольше потрудиться, чтобы докопаться до истины. А это значит, что у него в запасе будет по крайней мере еще несколько часов. Данное обстоятельство имело для Дэвида исключительно большое значение: выигранное таким образом дополнительное время позволит ему получше подготовиться к предстоящей встрече с Райнеманом.
В том же, что встреча эта состоится, он не сомневался: Райнеман, прослышав о происшествии, непременно захочет повстречаться с ним.
Дэвид дорожил буквально каждой минутой: перед тем как нанести финансисту визит, он должен был еще многое – слишком многое – выяснить. Попытаться соединить наконец разрозненные фрагменты.
Сполдингу пришлось пройти в обратном направлении почти с час, прежде чем, миновав два холма, объединенных общим названием «Колинас-Рохас», он вышел к вившейся вдоль русла реки магистрали. Шагая проселочной дорогой, он удалил из лица осколки оконного стекла, утешая себя мыслью о том, что их было не так уж и много, а нанесенные ими раны не столь уж значительны. В руке у него лежала грозная автоматическая винтовка. Оказавшись на приличном расстоянии от места кровавого побоища, Дэвид вытащил из гнезда магазин, разбил спусковой механизм и затем зашвырнул превратившееся в ненужный хлам оружие в кусты.
Дэвида подобрал водитель молочного фургона, двигавшегося со стороны округа Тигре. Сполдинг поведал ему приключившуюся с ним не очень-то приятную историю с выпивкой и сексом. Посетовав на то, что его ловко обобрали, он тут же, впрочем, признал, что винить ему некого, кроме себя самого.
Откровенность иностранца пришлась водителю по душе. Он по достоинству оценил бесшабашность этого янки – человека рискового и не собирающегося унывать только из-за того, что кто-то обчистил его карманы. Всю дорогу они весело хохотали, вспоминая различные пикантные эпизоды из своей жизни.
Переступив через порог дома, Сполдинг сказал себе: нельзя, просто преступно думать сейчас о сне, когда его ждет столько неотложных дел. Поэтому он ограничился тем, что принял душ и выпил большую чашку крепкого кофе.
Времени оставалось в обрез: небо над Атлантикой уже окрасилось предрассветным заревом. Почувствовав, что от душа и кофе в голове у него прояснилось, Дэвид решил, что пора звонить Джин.
Оператор из морских пехотинцев, дежуривший в ночную смену на коммутаторе посольства, не стал скрывать своего недоумения по поводу столь раннего звонка. Однако Сполдинг сказал ему, что миссис Камерон давно уже ждет, когда же он свяжется с ней, но он проспал и потому звонит с опозданием. Миссис Камерон хотела отправиться с ним на рыбную ловлю в открытое море. В шесть они должны быть уже в Ла-Боке.
– Алло?.. Алло? – произнесла в недоумении Джин.
– Это Дэвид. У меня нет времени для извинений. Мне нужно как можно быстрее увидеться с тобой.
– Дэвид? О боже!..
– Я буду у тебя в кабинете через двадцать минут.
– Пожалуйста, объясни…
– Нет времени! Жди меня через двадцать минут. Прошу тебя, будь на месте. Ты нужна мне, Джин. Ты мне нужна!
* * *Лейтенант на посту у ворот посольства знал свое дело, и если даже и был недоволен тем, что его потревожили в столь ранний час, то чувств своих ничем не выдал. Выполняя надлежащим образом свои обязанности, он разрешил Дэвиду позвонить по внутреннему телефону в кабинет миссис Камерон. Как понял Сполдинг из объяснений дежурного, моряк позволит ему пройти внутрь только в том случае, если Джин выйдет к ним и лично удостоверит, что он – именно тот, кого она ждет.
Вскоре парадная дверь открылась, и появилась она, милая и нежная. Когда Джин, пройдя по подъездной дорожке к воротам, увидела Дэвида, во взгляде ее промелькнул страх.
Ему нетрудно было понять, что напугало ее.
Кровоостанавливающий карандаш не смог скрыть порезов от полдюжины осколков стекла, которые вытащил он из щек и со лба. Раны были лишь обработаны, но не более того.
Идя по длинному коридору здания посольства, они не проронили ни слова. Вцепившись крепко в руку Дэвида, словно боясь потерять своего друга, Джин прижималась головой к его плечу, на котором еще не зажили шрамы от аварии на Азорах.
Когда же они оказались в ее кабинете, она, прикрыв дверь, бросилась в его объятия. Дэвид увидел, что девушку била мелкая дрожь.
– Прости, прости меня, Дэвид! Я была не права, я вела себя просто ужасно!
Он взял ее за плечи и мягко отодвинул от себя.
– Как мне представляется, перед тобой в мое отсутствие встала вдруг какая-то проблема, из-за которой и пришлось тебе столь спешно покинуть ресторан. Я прав, не так ли?
– У меня такое чувство, что я уже не в силах решать какие бы то ни было проблемы. А ведь еще совсем недавно я считала себя сильной, способной вынести бог знает сколько… Но что это с твоим лицом? – Джин коснулась пальцами его щеки. – Откуда эти шрамы?
– Все дело в «Тортугасе». – Дэвид заглянул девушке в глаза. – Да-да, это «Тортугас» дал знать о себе.
– О боже! – прошептала Джин, пряча голову у него на груди. – Я сама не своя. В голове – какой-то туман. Не могу слов подобрать, чтобы выразить свои чувства. Никак не могу. Пожалуйста, послушай меня… сделай так, чтобы… чтобы больше с тобой не происходило ничего подобного.
– В таком случае тебе придется помочь мне.
Она, откинув голову назад, посмотрела ему в лицо:
– Мне? Но что могу я сделать для тебя?
– Ответить на мои вопросы… Предупреждаю заранее: я сразу же пойму, если ты попытаешься солгать мне.
– Солгать?.. Не шути так. Я же никогда не обманывала тебя.
Он верил ей… Однако данное обстоятельство ничуть не облегчало стоявшую перед ним задачу, не очень-то ясную и ему самому.
– Каким образом стало известно тебе слово «Тортугас»?
Убрав руки с шеи Дэвида, Джин отошла от него на несколько шагов, чтобы лучше его видеть.
– Поверь, то, что я сделала, не преисполняет меня чувством гордости. До этого мне ни разу не приходилось совершать что-либо подобное. – Она встретилась с Дэвидом взглядом. – Я спустилась в «пещеры»… не спросив на то разрешения… и ознакомилась с твоим досье. Уверена, что еще ни у кого за всю историю дипломатической службы не было столь небольшого по объему личного дела.
– И о чем же там говорилось?
Джин пересказала ему содержание досье.
– Как видишь, мой мифический Дэвид – тот самый Дэвид, о котором мы говорили прошлым вечером, – лицо не такое уж нереальное. Он самым непосредственным образом связан с нашей суровой действительностью.
Сполдинг подошел к окну, выходившему на газон, разбитый у западной стены здания. Солнце уже поднялось, и увлажненная утренней росой трава расцветилась бесчисленным множеством ярких блесток. Открывшаяся взору Дэвида картина невольно напомнила ему об ухоженном газоне, который видел он при свете рассеивавших ночной мрак мощных прожекторов за террасой Райнемана. Затем, по ассоциативной связи, мысли его переключились на шифровки. Он повернулся к Джин:
– Я должен поговорить с Баллардом.
– И это всё, что ты собираешься сказать мне?
– У Дэвида, уже не мифического, есть работа, которую он обязан выполнять. И тут уж ничего не изменишь.
– Как я понимаю, ты хочешь сказать, что изменить что-либо – не в моих силах?
Сполдинг подошел к Джин:
– Не стану спорить, тебе и впрямь ничего не изменить… Честно скажу, я и сам готов был бы молить бога, чтобы ты смогла повернуть все иначе. Или я сумел бы придумать что-нибудь… Признаюсь, перефразируя слова одной моей знакомой девушки, убедить себя в том, что то, чем я сейчас занимаюсь, может повлиять существенным образом на происходящее вокруг, – задача для меня непосильная… И все же я делаю свое дело. Действую как бы в силу привычки, – что правда, то правда, отрицать не буду. Хотя нельзя исключать и того, что мною движет мое «я», только и всего.
– Я уже говорила тебе, что ты славный малый. Говорила ведь, верно?
– Да, говорила. А я между тем… Знаешь ли ты, кто я на самом деле?
– Сотрудник разведслужбы. Тайный агент. Человек, которому приходится сталкиваться по работе с другими такими же, как и он, засекреченными людьми. Шастать в ночную пору, шептаться по углам, тратить, не желая, уйму денег и жить во лжи. Вот что, не стану скрывать, думаю я о тебе.
– Я не об этом. А о совершенно ином… О том, кем я являюсь в действительности… Я как-никак – инженер-строитель. И мое истинное призвание – возводить дома, мосты и плотины, прокладывать автомагистрали… когда-то я руководил в Мехико строительными работами на территории, отведенной под зоопарк в соответствии с проектом его расширения. Нам удалось соорудить предназначавшиеся для приматов лучшие в мире вольеры под открытым небом. Но, к сожалению, мы истратили при этом слишком много денег, в результате чего средств на приобретение самих обезьян у зоологического общества уже не осталось. Главное, однако, в том, что в зоопарке появился при нашем участии отлично обустроенный участок, пригодный для проживания этих животных.
Джин рассмеялась:
– Ты – просто прелесть!
– Больше всего мне нравилось строить мосты. Возводя их, я старался обходить по мере возможности природные препятствия, чтобы, не разрушая их, сохранять природу в первозданном виде…
– Никогда не думала, что строители такие романтики.
– А между тем это действительно так. Во всяком случае, лучшие из них… Но все это так далеко теперь от меня. Когда наконец вся эта кутерьма завершится, я, конечно же, вновь возьмусь за свое ремесло. Однако я не настолько глуп, чтобы не понимать, с какими трудностями мне придется столкнуться… У нас ведь вовсе не так, как у адвокатов, которые могут отложить спокойно в сторону свои книги по юриспруденции, чтобы затем, как только понадобится, вновь взяться за них: законодательство не претерпевает быстрых перемен. Или возьмем, к примеру, того же биржевого маклера… Ему также можно не волноваться: правила игры на рынке ценных бумаг не могут меняться изо дня в день.
– Я не уверена, что понимаю, куда ты клонишь…
– Я имею в виду наблюдаемый нами повсюду технический прогресс, эту единственно реальную, подлинную пользу, которую приносит война. Изменения в строительной технике носят поистине революционный характер. Достаточно сказать, что за последние три года произошло полное перевооружение строительной индустрии… Я же находился в стороне от всего этого. И поэтому как профессионал я буду выглядеть после войны далеко не лучшим образом.
– Боже мой, да никак ты жалеешь самого себя!
– Да, это так! В какой-то мере ты права… Впрочем, если говорить более точно, то я, скорее всего, ощущаю досаду. Никто же не приставлял пистолета к моей голове, добиваясь от меня согласия пойти по нынешней моей стезе. Я сам, исходя из ложных посылок и не предвидя всех последствий своего решения, взялся за это… за это дело… А раз так, то у меня нет иного пути, кроме как выполнять добросовестно все, что ни возложат на меня.
– А как же мы?.. Могу я, имея в виду нас с тобой, говорить теперь «мы»?
– Да, конечно, – ответил он просто. – Я же люблю тебя, Джин. Я знаю это.
– Знаешь, несмотря на то, что со времени нашей первой встречи прошла лишь неделя? Что же касается меня, то я все еще пытаюсь разобраться во всем этом. Понять, что же такое произошло со мной. Мы ведь не дети.
– Да, мы не дети, – согласился Дэвид. – У детей нет доступа к досье, хранимым в учреждениях госдепартамента. – Он улыбнулся, но тут же вновь принял серьезный вид. – Мне нужна твоя помощь.
Джин взглянула на него:
– И в чем же будет она заключаться?
– Скажи мне прежде всего, что известно тебе об Эрихе Райнемане?
– Он – человек непорядочный.
– Он – еврей.
– В таком случае он – непорядочный еврей. Национальность или религиозная принадлежность тут ни при чем: это все вещи, не имеющие существенного значения.
– В чем его непорядочность?
– Он использует людей в своих целях. Беззастенчиво и без жалости. Подкупает все и вся. Сует взятки буквально всем, кому только сможет. Деньги снискали ему благосклонность со стороны хунты. Они предоставляют Райнеману земли, государственные концессии и права на морские перевозки. Он заправляет делами бесчисленных горнорудных компаний в Патагонии и владеет дюжиной – или что-то около того – нефтяных промыслов в Комодоро-Ривадавии…
– А что насчет политики?
Откинувшись на спинку стула, на который только что села, Джин задумчиво посмотрела в окно и затем повернулась к Сполдингу.
– Райнемана интересует лишь то, что касается непосредственно его самого.
– Я слышал, что он в открытую провозглашал себя сторонником стран Оси.
– Да, это так, поскольку он полагал, что Англия потерпит поражение и ему удастся нагреть на этом руки. В определенных кругах в Германии Райнеман, как мне говорили, пользуется все еще значительным влиянием.
– Но он же еврей.
– В данный момент это обстоятельство, несомненно, играет какую-то роль, но в будущем оно не будет приниматься в расчет. К тому же я не думаю, чтобы Райнеман занимал важное место в синагоге. Еврейская община в Буэнос-Айресе не представляет для него особого интереса.
Дэвид, ходивший взад и вперед по кабинету, повернулся лицом к Джин:
– Возможно, в этом-то все и дело.
– О чем ты?
– Райнеман, отвернувшись от своих соплеменников, в открытую поддерживает создателей концлагеря в Аушвице. И поэтому нельзя исключать, что кто-то из евреев решил убить этого отщепенца. Сначала убрать его охрану, а потом добраться и до него.
– Если ты думаешь, что это здешние евреи, то ты ошибаешься. Полковники неусыпно следят за ними: Райнеман ведь фигура влиятельная. Конечно, ничего не мешает одному или двум фанатикам…