Разговоры с населением соседних деревенек ничего не дали, на вопросы о том, сколько немецких танков прошло через село, колхозники обычно качали головами и говорили: прошли, мол, много, да, на Козлово, но сколько именно, танки или бронетранспортеры, они ответить не могли. В общем, крестьяне были настроены дружественно, хотя, конечно, танкистов явно побаивались. Когда разведчики уходили из деревни Грулёво[30], от забора наперерез танкам шагнул невысокий мужик лет сорока пяти. Улыбаясь щербатым ртом, он попросил Коровянского, соскочившего к нему с танка, не сердиться на его односельчан. Люди слишком напуганы: боятся мести гитлеровцев, да и, чего греха таить, гнева строгого товарища командира. Но больше всего их страшит возможность остаться без домов перед лицом подступающей зимы. Понятно же, товарищ командир, начнете с немцами здесь биться — на месте Грулёва только головешки будут. Да еще ходят слухи (тут мужичок понизил голос), что Сталин велел деревни жечь, лишь бы немцам не достались. Вроде видели уже тут поджигателей, не он сам, соседи. Молодые, в форме, на лыжах, только к нам они не заходили, у нас-то немцев нет… А без изб зимой как? Вот и боятся…
«Строгий товарищ командир» внимательно слушал этот монолог, не зная, что сказать. Мужичок тем временем заметил, что зима в этом году ранняя, и снега будет много… Коровянский уже собирался прервать колхозника, когда тот, внезапно, сам перешел к делу. Танков через село прошло шесть. Нет, он танк с грузовиком не спутает, да чего там, ну «Трактористы»[31]-то он смотрел в Покровском. Танки это были. И четыре на буксире тащили грузовики, грузовики большие, а солдаты пешком шли, видите, как улицу нам размесили. А вот сколько солдат — это, извиняйте, не посчитал. Куда поехали? А тут больше и некуда, да, на Козлово. Да чего благодарить, вы же не чужие все-таки, у самого сын в армии. Да, вот еще: час назад броневичок маленький тут проезжал, ну чисто гроб на колесах, а вот он уже к лесу вроде… Ну, езжайте, ребята, бог с вами.
Когда танки выехали за околицу, Коровянский вдруг вспомнил, что не спросил, как зовут их добровольного помощника, но не возвращаться же, и разведка пошла дальше. Дорога на Скирманово гусеницами и колесами была превращена в реку грязи. После прохода колонн бурая жижа опять схватывалась, образуя причудливые гребни. Судя по всему, пехота шла по обочинам, протоптав заметные тропки. Через полтора километра от главной дороги отделился зимник, доходивший, судя по карте, почти до Покровского. На снегу четко выделялись следы колес: похоже, в лес действительно ушла какая-то машина. Дальнейшие действия лейтенанта объяснялись главным образом его молодостью и тем, что возвращаться с пустыми руками было стыдно. Коровянский решил догнать уходящий на юго-восток броневик, и оба БТ, поднимая фонтаны снега, устремились в лес. Через четыре километра, у деревни Матвейцево, зимник кончался и начиналась дорога. Снега пока выпало мало, и на грунтовке броневик, имевший час форы, мог оторваться от танков. Но судьба распорядилась иначе: в полукилометре от Матвейцево головной БТ, проскочив поворот, обнаружил плотно, по оси засевшую в снег машину. Услышав шум мотора, немцы, не ожидавшие встретить русский танк в глубоком тылу, пошли навстречу. Увидев перед собой ревущий «Микки-Маус»[32], с которого прыгали разведчики в своих белых маскировочных костюмах, гитлеровцы бросились к броневику. Загрохотали автоматы, и немцы рухнули в снег, а танкисты в боевом возбуждении всадили в машину, и впрямь чем-то похожую на стальной гроб, два снаряда. Броневик загорелся, и Коровянскому оставалось только бессильно выругаться: ни языка, ни документов добыть не удалось. Немецкая машина стояла с открытой башней, и разведчики быстро сняли с нее пулемет и противотанковое ружье. Оставаться здесь было опасно, и лейтенант повел разведчиков обратно.
Забирая восточнее, группа вышла к шоссе в районе городка Новопетровское. Сплошной линии фронта тут не было, «бэтэхи» пересекли дорогу, и Коровянский уже собирался двигаться к Чисмене, когда из рощи наперерез танкам выехала группа кавалеристов. Машины остановились, конники на рысях подошли к разведчикам, и один из них, маленький, крепкий командир с веселым, открытым лицом, потребовал назвать себя. Коровянский спрыгнул с машины и, вскинув руку к шапке, прикрытой капюшоном маскировочной куртки, четко представился. Кавалерист лихо козырнул в ответ и назвал свое имя. Лейтенант вытянулся в струнку — перед ним был легендарный командир 3-го кавалерийского корпуса, генерал-майор Доватор. Узнав, что группа возвращается из разведки, комкор приказал доложить результаты поиска ему. Легко соскочив с коня, он кинул повод одному из всадников, следом спешился адъютант. Карту разложили на люке механика, Коровянский добросовестно указал маршрут группы, сообщив обо всех случаях наблюдения противника. Услышав о человеке, который помог разведчикам, Доватор одобрительно крякнул, попеняв лейтенанту, что не выяснил фамилию. Рассказ о немецком броневике рассмешил генерала, но комкор все же напомнил Коровянскому: разведке положено действовать иначе. Строго говоря, доклад был бедноват, лейтенант и сам это понимал, но Доватор все равно похвалил разведчиков и выразил надежду, что в следующий раз поиск будет удачней. Попрощавшись, комкор сел на коня и пожелал всем удачи. Всадники чуть не с места подняли коней в рысь, пересекли шоссе и скрылись в лесу на другой стороне.
Как видно, Доватор доложил об этой встрече командарму, и сейчас Рокоссовский не упустил возможности поддеть полковника.
— Коровянский сегодня опять ушел в поиск, — ледяным тоном заметил Катуков.
— Надеюсь, ты его предупредил, что игры в индейцев тут не к месту? — насмешливо спросил Рокоссовский. — Ладно, это твое дело. Для штурма Скирманово я, помимо твоей, назначаю 28-ю и 27-ю танковые бригады. 27-я пока заканчивает сосредоточение, поэтому начало наступления ориентировочно — 12–13 ноября.
— Три бригады — это всего три мотострелковых батальона, — сказал Катуков, — и те неполного состава. Одними танками деревни не возьмешь.
— 18-я выделит один полк, — ответил командарм.
— Артиллерия? — спросил комбриг.
— Получишь два дивизиона, это помимо артподготовки. Два дивизиона в твое личное пользование, для непосредственной поддержки. Доволен?
— Есть!
Катуков действительно был доволен — три танковых бригады, даже неполного состава — это 70–80 танков, если не больше, да еще стрелковый полк, да два дивизиона! Так воевать можно. Оставался еще один вопрос, и комбриг его задал:
— Кто командует операцией?
Рокоссовский посмотрел в глаза полковнику:
— Решу позднее.
Значит, не он. По крайней мере в данный момент командарм не считает возможным поставить полковника Катукова во главе операции. Это, конечно, удар по самолюбию, но комбриг уже давно усвоил: обижайся не обижайся на начальство, решение оно не переменит, а нервы лучше беречь.
Командарм не сказал полковнику, что по его приказу 28-я танковая бригада уже пыталась взять Скирманово. Десять дней назад, за сутки до того, как танки Катукова вползли в Чисмену, была предпринята первая попытка выломать клин, вбитый немцами в оборону 16-й армии. 28-я бригада, назначенная для этой задачи, лишь пять дней, как окончила формирование, ее личный состав, в основном призванный из запаса, почти не имел боевого опыта, но эти соображения в расчет не принимались. В конце концов, здесь, под Волоколамском, многие приобретали свой первый опыт. Накануне командиру 28-й, подполковнику Малыгину было разрешено провести разведку боем. Назначенные для этой цели один КВ и один Т-34 под началом комвзвода, младшего лейтенанта Грибко, подошли к Скирманово на полкилометра и попали под сильнейший обстрел. Броня тяжелого танка выдержала, но «тридцатьчетверку» немцы подбили, при этом Грибко — один из лучших командиров бригады, был убит. Разведка провалилась, хорошо еще, что экипаж КВ ухитрился подцепить обездвиженный танк на буксир и вытащить из-под обстрела. Малыгин решил попробовать обойти село, но находившийся в бригаде уполномоченный начальника штаба фронта приказал атаковать немедленно — время не терпит. По мнению уполномоченного, сил у Малыгина было достаточно, для поддержки 28-й танковой выделялся артиллерийский полк и дивизион гвардейских минометов. Мотострелковый батальон к началу атаки не успевал, и танкистов усилили стрелковой ротой из 18-й стрелковой дивизии. После артподготовки, продолжавшейся тридцать минут, бригада пошла в атаку и сразу попала под бешеный огонь. Пехота немедленно залегла, и поднять ее оказалось невозможно, танки доползли до села и в течение двух часов вели тяжелейший бой на окраине. Когда на поле боя встали кострами пять «тридцатьчетверок» и один КВ, Малыгин приказал отступать — взять Скирманово не удалось. Шесть драгоценных танков сгорели, два подбитых удалось вытащить, но тяжелее всего были потери в командном составе: командир и комиссар батальона, майор Саратьяни и батальонный комиссар Гришин — оба сгорели с экипажами.
На следующий день бригаду перебросили севернее — закрывать брешь, образовавшуюся с падением Волоколамска. Но уже 4 ноября 28-я танковая вернулась в район первоначального сосредоточения и снова начала наступление на Скирманово. И сейчас, когда командарм разговаривал с Катуковым, мотострелки бригады атаковали проклятое село. Танковый батальон до сих пор не вышел на назначенный рубеж, и пехота наступала в одиночку, поддерживаемая только артиллерией. Тяжелые бои шли два дня, и Рокоссовский понял, что такими силами Скирмановский плацдарм ликвидировать не удастся. Ему придется рискнуть, сосредоточив большую часть своих танков в одном месте, и этим кулаком выбить немцев из Скирманово и Козлово. Он пока не решил, кого назначить командовать этой операцией. Катуков, несомненно, опытней Малыгина, он воевал еще на Украине и под Мценском показал себя блестяще. С другой стороны, командир 28-й танковой бригады знал местность и уже дважды атаковал Скирманово…
— Ладно, пока продолжай разведку, — командарм отошел от стола и уже взялся было за шинель, когда вдруг обернулся. — Да, вот еще что, вы не думали как-то описать свои действия под Мценском? Так сказать, подвести черту, собрать боевой опыт?
Комбриг и начштаба переглянулись, затем Кульвинский вытащил из сумки небольшую брошюру и подал ее генералу. Рокоссовский перелистал страницы и улыбнулся — это было напечатанное на ротаторе наставление, озаглавленное: «Инструкция танкистам по борьбе с танками, артиллерией и пехотой противника». Книжка состояла из двух разделов: «Бой танков в обороне» и «Наступательный бой». Ничего нового в ней, по большому счету, не было. «Инструкция…» имела лишь два достоинства: во-первых, краткость и четкость изложения; во-вторых — ее написали люди, как следует взгревшие немцев. Командарм вернул книжку Кульвинскому и сказал:
— Интересно. Сами решили или кто-то подсказал?
— Сами, — ответил Катуков, — в Кубинке было время.
Рокоссовский кивнул и, застегивая шинель, спросил:
— Для меня экземпляр найдется?
— Конечно!
Кульвинский отошел к штабному столу и вытащил из стопки бумаг свежий экземпляр «Инструкции…». Рокоссовский передал брошюру адъютанту и сказал:
— Поработайте над ней еще, соберите весь свой опыт — думаю, я смогу убедить командование выпустить ее большим тиражом как общеармейское наставление.
— Но, товарищ генерал, — ошарашенно заметил Катуков, — там же просто из Устава, ну и из «Тактики…»[33]. Это же в училище преподают…
— В училище… — повторил командарм, — «мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь». Ты сам знаешь, как у нас помнят уставы. А «Тактика…», Михаил Ефимович, нам бы сейчас научиться не корпуса водить, а взводы и батальоны. Так что поработайте и доставьте экземпляр мне. И вот еще что — завтра с утра слушайте радио, Москву.
Они вышли на крыльцо проводить командарма. Рокоссовский сел в командирскую «эмку»[34], наспех покрашенную в белый цвет, и в сопровождении броневика уехал в направлении кавкорпуса Доватора.
— «Общеармейское наставление», — пробормотал Катуков. — Павел Васильевич, мы становимся знаменитыми. Интересно, что он имел в виду, когда сказал: «Слушайте завтра Москву»?
* * *Утром седьмого ноября первый взвод собрался возле машины Петрова. Безуглый колдовал со станцией, выставляя громкость на максимум, ловя волну. Осокин начал было опять ныть, что ему посадят аккумуляторы, но командир так на него цыкнул, что водитель как-то сразу понял: дело серьезное.
— Так из-за чего сыр-бор-то? — спросил Луппов, грея руки об кружку с чаем.
— А ты не слышал? — спросил Лехман.
— Не, мы как спать завалились с вечера, так с концами, хорошо, костер погас, а то бы угорели, — ответил Герой Советского Союза.
— В Москве парад будет, — сказал Петров.
— Да ладно вам, товарищ старший лейтенант, — недоверчиво усмехнулся Трунов. — Ну какой тут парад?
— Военный, — спокойно сказал комвзвода, — в честь Великой Октябрьской социалистической революции. Сегодня седьмое ноября вообще-то, не забыл?
— Парад? — переспросил Луппов. — В Москве?
— Ну, что заладили, как попугаи? — рассердился Петров. — Да, в Москве. Да, парад.
— А Сталин будет? — поинтересовался Лехман.
— Мне не докладывали, — коротко ответил комвзвода. — Ребята, я не больше вашего знаю — Загудаев с утра сказал: «Слушай Москву, будет парад». Вот и слушаем.
— Охренеть, — искренне сказал Луппов. — Может — шутка?
— Ну да, Саша у нас такой шутник, — хмыкнул Лехман.
— Тихо! — крикнул из танка Безуглый. — Готово! Слушаем!
— «…рит Москва!» — донесся сквозь треск помех знакомый голос.
Звуки фанфар, играющих знакомое «Слушайте все!». Танкисты переглянулись — точно, парад.
— Командует Пуркаев, принимает Ворошилов, — тихонько повторил Луппов.
У люка механика места всем не хватило, Протасов с Осокиным забрались на танк и слушали сверху.
— «Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники…»[35]
Танкисты переглянулись, Лехман недоверчиво покачал головой:
— Неужели сам?
— «Товарищи! В тяжелых условиях приходится праздновать сегодня 24-ю годовщину Октябрьской революции. Вероломное нападение немецких разбойников и навязанная нам война создали угрозу для нашей страны».
Теперь сомнений не осталось ни у кого, хотя поверить в такое по-прежнему было трудно: в осажденной Москве, по Красной площади, как до войны, готовились пойти парадом войска. И, как до войны, с трибуны Мавзолея к ним и ко всей стране обращался Сталин.
— «…Мы имеем теперь сочувствие и поддержку всех народов Европы, попавших под иго гитлеровской тирании. Мы имеем теперь замечательную армию и замечательный флот, грудью отстаивающие свободу и независимость нашей Родины. У нас нет серьезной нехватки ни в продовольствии, ни в вооружении, ни в обмундировании…»
Они прекрасно знали, что и с продовольствием, и с обмундированием далеко не все так гладко, но это было неважно. Сталин обращался к ним, и даже самые циничные заряжались неукротимой волей, силой, что была в словах этого удивительного человека, страшного и любимого. Как и вчера, Главнокомандующий говорил спокойно и уверенно, словно и впрямь «еще несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик, — и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений».
— «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»
Сталин окончил речь, а танкисты все не могли прийти в себя.
— Смотри — Донского помянул, — сказал вдруг Луппов, — мне дед в детстве читал — он грамотный был, хоть и крестьянин, книга была — «Сказание о Мамаевом побоище», ну такая, лубок[36]… До сих пор помню: «И немного погодя подъехал к месту, на котором лежали убитые вместе князья белозерские: настолько твердо бились, что один за другого погибли».
Он посмотрел на товарищей и пожал плечами:
— Да я так, просто вспомнил…
— А мы «Минин и Пожарский» в клубе смотрели, — поделился Осокин. — Поляки там, звери, конечно, прямо конями на щиты лезли. А потом Минин им как дал!
— Да тише вы! — шикнул радист.
Парад продолжался, шла пехота, был слышен лязг и рев танков. Наконец Безуглый выключил станцию и вылез из люка. Глаза сержанта странно блестели, он глубоко вздохнул и, обернувшись на запад, ударил левой рукой по бицепсу правой так, что кулак взлетел вверх.
— Вот вам, суки, а не Москва! — крикнул радист и расхохотался.
— Думаю, выступление комсомольца товарища Безуглого отражает общее мнение взвода, — как обычно угрюмо, начал было Лехман, но потом не выдержал и тряхнул сержанта за плечо: — Но я бы добавил: два раза по «вот»!
И лейтенант со смехом повторил жест радиста.
— Отсюда не увидят, — крикнул Протасов и взлетел на башню. — Вот как надо!
— Ты чему молодежь учишь, Сашка? — спросил Петров, наблюдая, как наводчик, приплясывая, отбивает «по плечо».
— А что, не так, что ли? — улыбаясь, спросил Безуглый.
— Ладно, — усмехнулся в ответ комвзвода. — Загудаеву только об этом говорить не будем.
С неба упали первые снежинки, и старший лейтенант вздохнул:
— Ладно, орлы, повеселились — и хватит. Греем машины, не ровен час — сегодня куда-нибудь поднимут.
* * *Прошло два дня, бригада по-прежнему стояла в резерве. Коровянский еще дважды ходил за линию фронта, впрочем, результаты поисков были довольно скромными. Единственное, что удалось выяснить наверняка: немцы не заботятся созданием сплошного фронта, сосредотачивая силы в укрепленных пунктах. Разведка на танках могла часами ехать по лесным зимникам, не встречая противника, но подобраться к Скирманово все не удавалось. По косвенным признакам командование оценило силы немцев на плацдарме в батальон пехоты и до батальона танков, хотя и Катуков, и Рокоссовский оба понимали, что это все вилами по воде писано.