И лейтенант со смехом повторил жест радиста.
— Отсюда не увидят, — крикнул Протасов и взлетел на башню. — Вот как надо!
— Ты чему молодежь учишь, Сашка? — спросил Петров, наблюдая, как наводчик, приплясывая, отбивает «по плечо».
— А что, не так, что ли? — улыбаясь, спросил Безуглый.
— Ладно, — усмехнулся в ответ комвзвода. — Загудаеву только об этом говорить не будем.
С неба упали первые снежинки, и старший лейтенант вздохнул:
— Ладно, орлы, повеселились — и хватит. Греем машины, не ровен час — сегодня куда-нибудь поднимут.
* * *Прошло два дня, бригада по-прежнему стояла в резерве. Коровянский еще дважды ходил за линию фронта, впрочем, результаты поисков были довольно скромными. Единственное, что удалось выяснить наверняка: немцы не заботятся созданием сплошного фронта, сосредотачивая силы в укрепленных пунктах. Разведка на танках могла часами ехать по лесным зимникам, не встречая противника, но подобраться к Скирманово все не удавалось. По косвенным признакам командование оценило силы немцев на плацдарме в батальон пехоты и до батальона танков, хотя и Катуков, и Рокоссовский оба понимали, что это все вилами по воде писано.
Одновременно полковник наводил порядок в батальонах и приданных частях. Утром девятого ноября совещание в штабе бригады было прервано автоматными очередями. Стреляли недалеко. Выскочив на улицу с ППШ, комбриг приказал командиру штабной роты отправить отделение бойцов и выяснить, кто там воюет. Пальба прекратилась так же внезапно, как и началась, и вскоре Катукову доложили, кто и по кому садил очередями. Оказалось, один из воентехников танкового полка увидел на березе белку. Текущий ремонт танков был, в общем, закончен, и слегка осатаневший от безделья техник попытался подстрелить несчастное животное из автомата. Бравый командир успел выпустить полмагазина, так и не попав в обезумевшего от ужаса грызуна, прежде чем подбежавшие танкисты отняли у него ППД.
Все это было так нелепо, что комбриг даже не смог разозлиться как следует. Глядя на серьезного, заслуженного человека, умелого мастера, что ставил в строй поврежденные машины под Мценском, не покладая рук ремонтировал танки в Кубинке, Катуков просто не знал, что тут поделать. На прямой вопрос: «Какого черта ты стрелял по белке?» воентехник растерянно пожал плечами и сказал, что не знает. Комбриг ограничился тем, что велел отобрать у «стрелка» оружие, и в тот же день в штабе был подготовлен очередной приказ об усилении ответственности за подобные проступки. И Катуков, и комиссар Бойко — оба понимали, что одними приказами дела не поправить. Бригада уже неделю стояла без дела, короткий бой под Каллистово и несколько стычек дозоров с немцами не в счет. Люди томились без дела, ожидание выматывало, подтачивало волю и самым пагубным образом сказывалось на дисциплине.
* * *10 ноября поступил приказ штаба выдвигаться на исходные. Последовательными ударами на Скирманово, Козлово, Покровское Рокоссовский собирался уничтожить оборонявшиеся там части немецкой 10-й танковой дивизии. Впервые с начала «Тайфуна» 16-я армия собиралась наступать, и, пользуясь затишьем, командарм-16 стянул к плацдарму значительные силы. Острием удара станут танковые бригады — 4-я, 7-я и 28-я. Их танковые батальоны насчитывают сто три танка, из них сорок пять — «тридцатьчетверок» и КВ. Танкистов поддержит одним полком 18-я стрелковая дивизия. Обеспечивать наступление будет мощный артиллерийский кулак из четырех пушечных полков и трех дивизионов реактивной артиллерии. И, наконец, для развития наступления назначается 50-я кавалерийская дивизия. Нерешенным оставался лишь один вопрос — кто будет командовать операцией?
Для 16-й армии, с середины октября отбивавшей страшные удары 4-й танковой группы, бои на Волоколамском направлении стали тяжелым испытанием. Вместе со своими войсками проходил проверку на прочность и сам командарм. Война беспощадно делила военачальников на тех, кто способен командовать, и тех, кому это не дано. Уходили в тень маршалы 30-х, на их место стремительно поднимались генералы, встретившие войну командирами дивизий и корпусов. Они учились воевать на ходу, набирая опыт, который можно приобрести только в боях.
Константин Константинович впервые командовал таким огромным соединением — четыре стрелковые, шесть кавалерийских и танковая дивизии, четыре танковые бригады, всего — пятьдесят тысяч человек. До сих пор он оборонялся, но сейчас армии предстояло наступление — первое в его военной карьере. Командарм полагал, что для успеха достаточно поставить четкие задачи командирам частей, участвующих в атаке, а общее руководство операцией возьмет на себя штаб армии, расположенный в деревне Устиновка, всего в девяти километрах от Скирманово. В бригады и полки отправились представители командующего, артиллерия заняла огневые позиции, все было готово к наступлению…
* * *Катуков опустил бинокль и повернулся к своему начштаба:
— Время?
Кульвинский посмотрел на часы:
— Семь пятьдесят, — подполковник посмотрел на серое утреннее небо. — Правильно сделали, что на девять тридцать перенесли. Думаешь, они догадываются?
Комбриг невесело усмехнулся:
— Было бы странно, если бы не догадались. Наши орлы ревели на всю округу, пока к опушке ползли. С 28-й связывался?
— Связывался, — обычно спокойный, начальник штаба досадливо поморщился. — Кажется, подполковник Малыгин как-то странно воспринимает наше… сотрудничество.
— Это в каком смысле? — удивился Катуков.
— По-моему, — осторожно заметил Кульвинский, — он недоволен тем, что ему придется нас поддерживать. Он уже дважды штурмовал Скирманово…
— Да-да, а тут приходим мы на все готовое, — скривился комбриг. — Он хочет с нами поменяться? На Марьино, в лоб? Я бы не возражал. Пусть идет через поле, я ему эту честь с радостью уступлю!
— Что поделать, — подал голос молчавший до сих пор Бойко, — самое трудное предоставили самым сильным. И вообще, товарищи, негвардейский разговор у вас какой-то…
Утром одиннадцатого ноября Катуков и Кульвинский поехали в Устиновку — уточнить некоторые детали предстоящего наступления. Кроме того, генерал-лейтенант Рокоссовский желал лично услышать, почему командир 4-й танковой бригады собирается атаковать село в лоб. Штаб армии размещался в просторной избе на окраине села. Войдя в дом, комбриг увидел сидящего за столом начштаба 16-й армии — генерал-майора Малинина. Увидев комбрига, Малинин широко улыбнулся и поднялся навстречу, держа левую руку за спиной.
— А-а-а, герой дня! Ты еще не знаешь?
— Что именно? — сдержанно удивился Катуков.
— На, читай! — В левой руке у начштаба оказался сложенный вчетверо номер «Правды»[37] от 11 ноября.
Комбриг развернул газету: первую полосу занимало постановление Совета народных комиссаров Союза ССР о присвоении полковнику Катукову Михаилу Ефимовичу звания генерал-майора танковых войск…
Они поздравляли комбрига — Малинин, Лобачев[38], Кульвинский, а Катуков смотрел на статью со странным чувством. Как и всякий командир, он мечтал стать генералом — это было естественно. Со звания «генерал-майор» начинался новый путь — военачальника, полководца. Иные задачи, иные возможности, иная ответственность. Катуков вдруг осознал, что ему недолго осталось командовать 4-й танковой бригадой. Скоро комбриг получит приказ сдать дела и двигаться дальше. Куда? Катуков не знал. И, странное дело, это звание, его довоенная мечта, сейчас казалось далеко не самым важным… Бесспорно, комбриг был честолюбив, но эти пять осенних недель изменили его. На Украине он командовал дивизией — и еле успевал отходить под ударами немцев. На Тульском направлении комбригу Катукову были подчинены куда меньшие силы — и врага удалось задержать на неделю. И здесь, и там он был полковником. Нет, звание — не цель, это лишь признание заслуг и знак того, что человеку нужно поручить новое дело, сложнее прежнего…
За спиной Катукова распахнулась дверь, и все присутствующие встали по стойке «смирно».
— Вольно! — скомандовал знакомый голос.
Рокоссовский подошел к комбригу и протянул руку:
— Я вижу, тебя уже поздравили, — пожатие командарма было уверенным, крепким, — но это не все. Читай! Вслух!
Катуков принял из рук командующего листок бумаги:
— «Всем фронтам, армиям, танковым дивизиям и бригадам, — начал комбриг, — Приказ Народного Комиссара Обороны Союза ССР № 337 о переименовании 4-й танковой бригады в 1-ю гвардейскую танковую бригаду…»
Он остановился на полуслове и повторил про себя: «в первую гвардейскую…» Комбриг посмотрел на Рокоссовского — командарм широко улыбался:
— Ты понял? Первая! Поздравляю, Михаил Ефимович, ты — отец советской танковой гвардии!
Да, они стали гвардейцами. Вернувшись в бригаду, Катуков первым делом сообщил эту новость комиссару. Обычно спокойный, Бойко был счастлив, как ребенок, известие о присвоении бригаде высокого звания обрадовало его больше, чем орден за Мценск. Вскоре в батальонах узнали, что они теперь гвардейцы. Танкисты шумно обсуждали высокую честь, кое-кто прикидывал — не отразится ли это на снабжении бригады в лучшую сторону. Политотдел быстро сочинил воззвание «Бить врага по-гвардейски!», размножил его на ротаторе и распространил в ротах. Командиры радовались сдержаннее — их больше беспокоило завтрашнее наступление.
Вечером Бурда, Гусев, Заскалько и Лавриненко были вызваны на совещание к комбригу. Катуков сообщил командирам, что их бригаде, как первой гвардейской и сильнейшей из трех, выпала честь возглавить атаку на Скирманово. В связи с тем, что деревня сзади и с флангов окружена оврагами и обрывами, ему видится только один возможный путь для наступления: Катуков провел на карте линию от Рождествено до Марьино — прямо по полю. Штаб разработал следующий план: для атаки немецких позиций выделяется семнадцать машин: два КВ, пятнадцать «тридцатьчетверок». Остальные танки бригады будут развивать успех ударного отряда. Командиры переглянулись: Катуков вывел БТ во вторую линию. На широком поле этим машинам, с их тонкой броней, жизни хватило бы на минуту-две — сколько нужно наводчику противотанковой пушки, чтобы поймать танк в прицел. Таким образом, семнадцать танков при поддержке мотострелкового батальона атакуют Марьино — небольшие, домов на десять, выселки перед Скирманово. Согласно данным разведки, Марьино хорошо укреплено — в домах укрыты противотанковые орудия, подходы к деревне простреливаются из многочисленных пулеметных гнезд… Гусев помрачнел: пулеметы прижмут пехоту к земле, и танкам придется ползти со скоростью пешехода, щитом для мотострелков. Двадцать минут по открытому полю, и все это время машины будут прекрасной целью для немецких артиллеристов… К столу подошел Кульвинский и продолжил вместо комбрига. Ударный отряд разделяется на три боевые группы, командиры: старший лейтенант Лавриненко, старший лейтенант Бурда, капитан Гусев. Первая группа из трех «тридцатьчетверок» начинает движение сразу после артподготовки, на пять минут раньше остальных. Ее задачей будет выманить на себя огонь противника, заставить гитлеровцев раскрыть местоположение огневых точек, главным образом — противотанковых орудий, которые будут уничтожаться приданными бригаде артиллерийскими дивизионами. Делать остановки для выстрелов запрещено, необходимо двигаться на максимальной скорости, постоянно маневрируя, чтобы сбить прицел немецким наводчикам. Командиром авангарда назначается старший лейтенант Лавриненко. При этих словах начштаба Гусев крякнул. Катуков остро посмотрел на комбата и спросил: возможно, у товарища комбата есть возражения против кандидатуры? Товарищ комбат ответил, что возражений нет, есть соображения. Старший лейтенант Лавриненко — лучший наводчик в бригаде. Он снайпер, под Первым Воином с километра двумя выстрелами выбил немцам две тяжелые зенитки и этим спас батальон. С точки зрения товарища комбата, таланту старшего лейтенанта можно найти лучшее применение, чем нестись сломя голову на пушки. При этих словах Лавриненко закусил губу и посмотрел на капитана исподлобья, но промолчал.
Катуков усмехнулся — он не ошибся с этим назначением. Да, Лавриненко — снайпер. Да, при прочих равных, пожалуй, следовало бы оставить его во второй линии — выбивать меткими выстрелами раскрытые огневые точки. И все же лучшего командира авангарда в бригаде не найти. Для того, чтобы гнать танки по полю, вызывая на себя огонь противотанковых пушек, нужна не просто храбрость — здесь необходим азарт. Несмотря на свои двадцать семь лет, Лавриненко сохранил в себе бесшабашность юнца. Храбрый до безумия, он рисковал даже там, где без этого вполне можно было обойтись. Только такой человек мог самовольно оставить позицию на опушке, обойти лес и, выскочив на открытое пространство, вступить в дуэль с орудиями, чьи снаряды пробивали лобовую броню «тридцатьчетверки», словно картон. Он часто спорил с товарищами, и, проиграв, со смехом подставлял лоб под щелбан, всегда готов был «махнуть, не глядя»[39] — не ради выгоды, а из одного лишь веселого азарта.
Естественно, Катуков не стал объяснять это вслух, заметив только, что кандидатура Лавриненко — наиболее подходящая. Гусев понял, что у комбрига есть свои соображения, и коротко ответил: «Есть!» Сам Лавриненко не скрывал своей радости от того, что именно ему приказано возглавить атаку, и генерал вдруг подумал: а каково экипажу с таким командиром?
В группу Гусева входили оба тяжелых и шесть средних танков, оставшиеся шесть «тридцатьчетверок» получил Бурда. Под прикрытием артиллерии, уничтожающей выявленные огневые точки, оба ударных отряда, двигаясь со скоростью пехотинца, пересекут поле и вместе с мотострелками уничтожат гитлеровцев в Марьино.
* * *Катуков снова поднес к глазам бинокль и в который раз осмотрел Марьино. Выселки казались мертвыми — никакого движения, даже трубы не дымят. Где-то там сейчас немецкие артиллеристы так же напряженно вглядываются в опушку, с которой все утро доносился рев танковых двигателей. Комбриг повернулся к Никитину:
— Матвей Тимофеевич, свяжись с артиллеристами, артподготовка через час, а они до сих пор наблюдателей из дивизионов не прислали.
Шестнадцать стволов — восемь пушек и восемь гаубиц будут поддерживать атаку бригады. Это для них взвод Лавриненко станет отплясывать со смертью на ровном, как стол, поле… За спиной генерала телефонист монотонно бубнил в трубку, вызывая Ракиту, пока наконец не сказал:
— Товарищ капитан, штаб дивизиона.
— Никитин, начальник оперативного… — начал капитан, но, похоже, связь была паршивая, и ему пришлось повысить голос чуть не до крика: — Никитин!!! Из первой! Гвардейской!
Начальник оперативного отдела перевел дух и продолжил:
— Наблюдатели! Ваши! Да, ваши! Где они? Что?!!!
Капитан заорал так, что Катуков обернулся. Никитин был бледен, его лицо дергалось.
— Почему?! Нас не поставили?!
— В чем дело, Матвей? — резко спросил комбриг.
Капитан сунул трубку телефонисту и вдруг вытянулся по стойке «смирно».
— Товарищ генерал-майор! Приказом начарта[40] дивизионы выведены из нашего подчинения, — деревянным голосом отрапортовал Никитин. — Нас не известили.
Катуков почувствовал, что ему вдруг стало нестерпимо жарко, несмотря на десятиградусный мороз. Он стянул с головы щегольскую, черной овчины, папаху и вытер вспотевший лоб. Прежде всего нужно взять себя в руки: он генерал, он, черт возьми, командует лучшей танковой бригадой в РККА.
— Свяжи меня со штабом армии, — резко приказал он, — и вызови Кульвинского.
Генерал повернулся к Бойко — комиссар растерянно переводил взгляд с комбрига на Никитина. Военком нравился Катукову. Бойко умел говорить с бойцами и командирами, для каждого находя особое слово. Он охотно брал на себя всякую мелкую, но необходимую работу, какой полно в таком большом хозяйстве, как танковая бригада, и которую почему-то люди исполняют, только если над душой стоит начальник. Военком выбивал теплую одежду, следил за снабжением, и если 4-й танковой что-то недодавали — ехал ругаться в политотдел армии, требуя призвать вредителей к ответу. Но самое главное — комиссар не лез не в свое дело, не вмешивался в управление войсками. Конечно, под Мценском он постоянно беспокоился о том, что бригада пятится, отходя с рубежа на рубеж. Но каждый раз, получив объяснение, Бойко успокаивался и продолжал заниматься своими делами. Без доверия между комиссаром и командиром как следует воевать не получится, и за эти два месяца Бойко и Катуков научились доверять друг другу.
— Товарищ полковой комиссар, — сам удивляясь своему спокойствию, сказал генерал, — я прошу вас быть свидетелем того, что план операции был изменен без моего ведома. Я хочу, чтобы вы доложили об этом члену Военного совета армии.
Бойко посмотрел в глаза Катукову и медленно кивнул. Военком отлично понимал, в каком положении оказался комбриг, в одно мгновение лишившийся артиллерии. Той самой артиллерии, на которую возлагались такие надежды. Хуже всего было то, что никто не позаботился поставить бригаду в известность о том, что теперь ей придется воевать без пушек. Комиссар понимал, что причиной тому отнюдь не вредительский умысел, а, скорее всего, банальное разгильдяйство: кто-то кому-то поручил, а вот проверить исполнение не позаботился, но от этого не легче. Теперь, в случае провала наступления, о чем, конечно, думать не хочется, комбригу может потребоваться поддержка военкома.