– Да ну.
Александра Ивановна вынула последнюю вещь, закутанную в любимую шерстяную шаль. Вот шаль нисколько не потеряла яркости, по-прежнему алы цветы и сочен цвет зелени. Только от нафталина простирнуть…
– А это что? – спросила Лилечка.
– Икона.
Дочь всмотрелась в темную от времени деревянную досточку.
– Такая… хорошая. Мама с мальчиком.
– Богородица.
– Жаль, нельзя икону на стену повесить.
– Жаль, – согласилась Александра Ивановна.
Туесы она распределила по встроенным полкам, самовар закрасовался на подоконнике. Сосед помог пробуравить стену в зале для Ванечкиного портрета и рисунка. Александра Ивановна поставила под ними сундук, накрыла матрацем, одеялом, на сундуке и спала. Ноги не помещались, приходилось сворачиваться калачиком, и так потом привыкла к этой позе, что не могла иначе уснуть. А Лилечке с сэкономленных зарплат купила раскладное кресло.
С доброй руки заведующей в комнатах появились списанные детсадовские вещи. Александра Ивановна отремонтировала шкафчики и стулья, выкрасила их глянцевой эмалью. Плотная, габаритная, как женщина кисти художника Дейнеки, ходила среди лилипутского «гарнитура» очень довольная собой. Ну и пусть она, сундук и тульский «генерал» выглядели некомплектом ко всему остальному, включая хрупкую Лилечку, кого это смущало? Не сочетаясь внешне, люди и вещи в квартире радостно дополняли друг друга, а со временем миниатюрная мебель, сменившись высокой, была роздана знакомым по дачам.
Летом Александра Ивановна подменилась с другой нянечкой на три дня и пустилась с Лилечкой до райцентра на автобусе, затем в деревню где пешком, где на телегах с сенокосчиками. Шла по деревне и улиц не узнавала. Сколько новых изб! Клуб двухэтажный! Лилечка впервые увидела близко стадо, прижалась к матери: «Коровы, как большие собаки…» Огорчилась Александра Ивановна – совсем городской ребенок. Она-то в Лилечкином возрасте доила коров и кормила, телятники на ферме чистила, носила зимой воду потемну…
Вот и дом родной. В нем теперь жил женатый сын бывших соседей. Глаза не поверили: в палисаднике, как в детстве, сплетясь ветками, поднимались к небу две тоненькие березки, и солнечные пятна проливались в их тенях на песчаную тропку к калитке, словно капли густого меда.
«Тетка Катерина велела березы посадить», – благодарно подумала Александра Ивановна, вспомнив, как соседка кручинилась, когда мать ни с того ни с сего срубила деревья.
Обняла тетку, приковылявшую навстречу на больных ногах, и почувствовала себя прежней Сашкой. Катерина расплакалась на плече, по плечо и была ей теперь, – «вниз начала расти», как говорят о стариках. Дядя Кеша чистил во дворе сети и еле признал Сашку в молодой женщине с высокой модной прической.
– Ты в гости или как?
– В гости, по землянику.
– Ага, ее нынче навалом, хоть жопой ешь! – радостно прокричал дядя Кеша, глуховатый еще с войны, и осекся, увидев Лилечку.
Хозяева захлопотали. Дядька спустился в подпол, заметал на стол грибы-варенья, нашинкал в салат огурцов с помидорами. Катерина принесла из летней кухни блюдо с утрешними карасями заморить червячка людям с дороги, затеяла на вечер булки и сладкий пирог. Два часа сидели за чаем. Счастливая Сашкиным приездом, тетка всю деревню с другого краю перебрала, выкладывая сплетни застарелые и новые. Пригорюнилась, что сын попивает, косясь на мужа:
– Есть в кого… Сам-то небось завязал глыкать, как сердце ослабло…
– Ага, ага, – кивал дядя Кеша, мало что слыша, и ласково посматривал на Лилечку. Сашку он в детстве любил, Лилечка же привела его в восторг умными вопросами и нездешним видом – нежная, беленькая, как сахар-рафинад…
Пошли вдвоем кормить телят болтушкой. Углядев хозяина с ведрами, смышленые телята поскакали к нему, а Лилечка – от них. До дома далековато, побежала к уборной и заперла дверь на крючок.
– Ты чего? – испугался дядя Кеша. Подумал, что понос девчоночку прохватил от непривычной пищи.
– Отец ее тоже коров боялся, – грустно сказала Александра Ивановна.
Проницательная тетка Катерина, смекнув, хлопнула себя ладонью по щеке:
– О-ой, Сашка… Агитатор, что ли?..
Разговаривали до полночи. Гостья Катерине доверилась, рассказала и о прекрасном человеке заведующей, и о космической квартире, и про всех добрых людей. Пожаловалась:
– В душе будто долг остался. Так хочется порадовать чем-нибудь Валентину Владимировну, а чем – не знаю.
– А ты ей варенья пошли, – посоветовала тетка Катерина. – Завтра соберем земляники, вот свари и пошли. У них-то в Кремле навряд ли свежее дают.
Утром прихватили булки, бутылки с забеленным чаем – и в тайгу. Душистой ягоды впрямь высыпало невиданно – красным-красно на полянах.
К городу спелая земляника опала в эмалированном ведре, обводнилась, но варенья все равно вышло много – трехлитровая банка Валентине Владимировне и две по литру Лилечке на зиму.
А на почтамте брать банку отказались. Не по правилам отправлять в стекле.
Удрученная отошла Александра Ивановна от окошка. Впихнула гостинец обратно в сумку, и кто-то дернул за рукав:
– Вас там приемщица зовет!
– Не расстраивайтесь, – сказала женщина в окошке. – Можно в грелке послать. Солдатские матери в грелках все жидкое в армию посылают, даже топленое масло.
Купленную в аптеке медицинскую грелку Александра Ивановна выстирала с хозяйственным мылом до визжащего скрипа, ополоснула в нескольких водах и под конец выдержала в кипятке. Все три литра поместились в резиновой таре. Пробка завинтилась так, что без помощи ножа не откроешь. В письме к посылке объяснялось, почему гостинец не в банке.
«…хитрость с грелкой подсказала мне хорошая приемщица на почте. Не побрезговайте дорогая Валентина Владимировна моим вареньем. Поклон Вам до самой земли за квартиру благо устроеную, до сих пор в нашу радость не вериться. Желаю Вам тоже больших радостей в жизни обчественой и личной и крепкого здоровья».
В этот раз Александру Ивановну в горсовет не вызвали, и по адресу, собственному и законному, она ответа не дождалась. Наверное, совсем недосуг было Терешковой тратить драгоценное время на незначительные отписки. Но живо представлялось Александре Ивановне, как государственная женщина, отодвинув деловые письма, устало улыбается своим помощникам: «Не урвать ли нам, ребята, пять минут времечка на чай с земляничным вареньем?» От живописной этой картины становилось так тепло и приятно, будто сама Александра Ивановна видела и слышала Валентину Владимировну. Спасибо тетке Катерине – надоумила, и понятливой приемщице спасибо.
И мечтала уже Александра Ивановна о будущем лете. Вот поедут они с Лилечкой в деревню на весь отпуск, привыкнет дочь к коровам и научится доить… Снова соберут землянику и отправят варенье в Москву… А если зарядят дожди и ягода не уродится, пошлют Валентине Владимировне соленые грузди в провощенной бумаге. Для лучшей сохранности можно еще пропитать бумагу комбижиром. Самолеты быстро летают, не должны грузди попортиться, и человек на почтамте теперь есть знакомый – возьмет…
Ты все знаешь
В шестом классе близорукой Лилечке выписали очки. Обескураженная Александра Ивановна, у которой зрение оказалось стопроцентным, заказала очки в мелкой пластмассовой оправе, чтобы шли к гладкокожему, нежному лицу дочери. Они и шли, будто сроду сидели на ее аккуратном носу. Александра Ивановна тихонько вздыхала, глядя на Лилечку. Во всем, что не касалось учебы, та была неухватистой и, честно сказать, какой-то блаженной. От матери унаследовала только русый, почти белый с легкой золотистостью, цвет волос.
Кого корить? Такой был социальный заказ. Ведь сама Александра Ивановна в бытность свою деревенской девчонкой Сашкой захотела ребенка от интеллигентного очкарика, тонкого внешне и внутри.
По жизни умненькая Лилечка шагала весело и бесхитростно. Мечты в ее светлой голове роились тоже светлые – о прекрасных межгалактических городах, персональных летающих аппаратах и мире во всем мире. А непосредственно окружающий мир словно специально для Лилечки был создан, все в нем чудилось ей сквозь очки изумрудно-ласковым, как на курорте или в сказке, и ничего дурного она не видела, подрастая в чистоте мыслей и квартиры, надраенной матерью до блеска. Так о Лилечке думала по крайней мере Александра Ивановна и довольна этим была, и тревожилась о том, что мир может нечестно с девочкой поступить. А дочь посмеивалась над Александрой Ивановной, гоняющейся с тапкой и дустом за проникшим от соседей тараканом: «Ты ему, мама, наверное, кажешься тиранозавром!» Долго объясняла по книжке, кто он такой, этот тирано… и другие завры, и археоптериксы, и прочие неандертальцы с кроманьонцами.
Лилечка много читала, любила наполненный мудреными словами и книжной пылью воздух библиотеки. Окончив библиотечный институт, стала работать там, где ей нравилось, – читальный зал, тихое место, коллектив женский, как в детском саду. Специфика труда не располагала к созданию семьи. Люди же приходят в библиотеку романы читать, а не крутить. Александра Ивановна опасалась, что дочь останется в старых девах. Одновременно страшилась явления в дом незнакомца с предложением Лилечке руки и сердца. Но должно же это случиться? По возрасту Лилечка далеко опередила короткий марьяжный период матери. Соседка Лизавета научила Александру Ивановну раскладывать карты. Гадание показывало червонного короля, и хорошо, ведь как ни тяжка была Александре Ивановне мысль отдать лелеемый цветок чужому человеку, отдала бы, не колеблясь. Вручила бы, закрыв глаза, и убежала, чтоб не пытаться выдернуть Лилечку обратно с рукоприкладством.
Пока дочь порхала на работу и домой в коротких юбках и узких брючках, ни разу к ужину не задержавшись, Александра Ивановна от всей материнской души мечтала о серьезном, спокойном и скромном женихе для Лилечки. Пусть будет радиотехник, например, или инженер, только с условием, что без очков. Одного очкарика в семье достаточно. Не вытерпела, сказала о пожелании дочери.
– Серьезный, спокойный, скромный радиотехник? – засмеялась Лилечка. – Мама, это же СССР!
– Что – СССР? – удивилась Александра Ивановна.
– Аббревиатура, – дочь прямо заливалась, – серьезный… ха-ха-ха! Спокойный! Скром… Где ты таких радиотехников видела?
Александра Ивановна обиделась.
– А тебе, конечно, несерьезные нравятся…
– Мам, ну не сердись. Я же с таким паинькой от скуки умру… Зачем мне муж, мамочка? Нам с тобой без них, скромных, вдвоем хорошо.
Пугаясь, что дочь заведет старый разговор о своем отце – кто он, где, с кем, Александра Ивановна смолкла.
…Уму непостижимо, каким образом попал в простодушное сознание Лилечки вирус любви. Да к кому! Не такого, не этого желала мать жениха. Мысль же о Генке Петрове, соседе из второго подъезда, была не от души, а с душком. Огромная разница, причем даже не мысль, нет, – устойчивое мнение, как о неисправимом балбесе. Сформировалось оно где-то лет пятнадцать назад, когда юный Генка торчал во дворе вечерами в компании длинноволосых стиляг, а ночью свистел у Лилечки под окном. И вот этот соловей-разбойник, взрослый уже мужик, но все равно явный шалопут, встал у двери перед Александрой Ивановной, как сыть перед травой, с большущим арбузом в руках – люби и жалуй…
Лилечка защебетала:
– Мама, это Геннадий Афанасьевич, мой друг. Гена, это моя мама. – Поцеловала мать в хмурое лицо, подхватила арбуз и побежала накрывать на стол.
В упор не видя протянутой для знакомства ладони, Александра Ивановна мрачно буркнула:
– Знаю вас давно, и вы меня знаете.
Горючим жаром исходила душа. Неужто Генка Петров и есть червонный король?! Приперся, нежданный гость хуже татаро-монгольского ига, угощать свистуна еще…
За столом он вел себя как СССР. В смысле, как скромный радиотехник. Но был, разумеется, не радиотехником, куда ему. Прояснил вопрос:
– Работаю в милиции.
Значит, все-таки изменился за столько-то лет. Александре Ивановне немного полегчало, а едва улегся душевный жар, вся похолодела от Лилечкиных слов:
– Геннадий Афанасьевич – начальник колонии. Раз в месяц я рассказываю заключенным о книжных новинках и привожу им заказанные книги.
Закравшийся в сердце холод страха неумолимо приближал Александру Ивановну к всемирному оледенению.
– А директриса?
– Что директриса?
– Отпускает?
– Она меня и отправила. Это важная галочка в плане библиотечных мероприятий – наставлять людей на путь исправления, – усмехнулась Лилечка.
– Но это же тюрьма, доча, – еле проговорила Александра Ивановна замороженными губами. – Там преступники, зэки… убийцы…
– Не волнуйся так, мама! Геннадий Афанасьевич сам возит меня в колонию, и конвой вокруг, а среди узников, как ни странно, встречаются вполне порядочные люди. Правда, гражданин начальник? – Лилечка с непонятным прищуром взглянула на Генку Петрова.
– Правда, – подтвердил он и сосредоточился на котлете.
После арбузного десерта младшая хозяйка с зэковским гражданином перешли в комнату, о чем-то беседуя. Старшая помыла посуду и заново выскоблила абсолютно чистую духовку. Привычные движения утешали Александру Ивановну и не давали ей прислушиваться к тому, что делается в бывшей детской, а то сильно хотелось.
Уходя, Генка Петров поклонился, склонив голову, и даже как будто щелкнул каблуками ботинок:
– До свидания, Александра Ивановна.
– Счастливо, – выдавила она кривоватую улыбку («до свидания» – это, получается, опять притащится).
Проводив гостя, дочь села рядом, легкая, почти воздушная, – старый диван и не скрипнул. «Худышка, – привычно вздохнула Александра Ивановна. – А когда я сажусь, диван скрипит, и вмятина остается от задницы, как на взрытой грядке».
– Мам, ты опять сердишься… да? Гена не понравился?
– Кто он мне, чтоб нравиться. Не детей же с им крестить, – затаила дыхание.
– Ох, мама, – тихо засмеялась Лилечка. – Гена просто мой друг, я не собираюсь за него замуж.
– Ага. Видали мы таких друзей. Девушки с мужчинами не дружат.
– Почему?
– Потому что имям от девушек не дружба нужна.
– Не «имям», а им, – поморщилась дочь. – В твоих словах, мамочка, постоянно прорывается деревенский диалект.
– Что им, что имям – один хрен, и друг твой шалопут, – проворчала Александра Ивановна.
Ночью проворочалась без сна. Обидно было за Лилечку – куда хорошие парни смотрят? Красавица, умница, одевается модно, распустит волосы – белое золото льется по плечам. И человек она – золото, вокруг нее воздух и свет. Вот только здоровье подкачало… Все на свете цветы нежные. Хрупкие…
Вообще-то дочь была по-своему стойкой и с детства не плакала от боли. Бывало, упадет, маленькая, ссадит коленку и не хнычет, даже не куксится. А от чтения – плакала. То лев в книжке из-за собачки умрет, то, позже читала, негритянский раб, – плачет Лилечка.
И тут как-то зашла Александра Ивановна к ней в комнату – лежит дочь с книгой и ревет. Очки запотели, нос красный… Как можно страдать над придуманными историями?
– Герои в романах разные, есть редкие, самоотверженные, я о таком сейчас читаю, – всхлипнула Лилечка, – и подлые есть… Книги, мама, как люди, у каждой свое содержание – судьба, свой стиль – характер. Если разобраться, люди тоже похожи на книги. Один человек интересный, открытый и «читается» увлекательно, а второй не хочет, чтобы его прочли, хотя не менее интересен. Среди людей встречаются очень любопытные экземпляры, и жаль, что некоторые остаются непрочитанными.
Александра Ивановна поджала губы. «Должно быть, и зэкам так говорит. Читают они, как же, держи карман и караул кричи». Вслух ничего не сказала, а Лилечка вдруг вскочила и, ящеркой скользнув мимо матери, хлопнула дверью туалета. Донеслись звуки рвоты.
– Что с тобой? – встревожилась Александра Ивановна. – Опять собачьих чебуреков наелась?
Библиотекари скидывались на обед и брали всякую непроверенную снедь в киоске поблизости, где продавали кавказцы. Соседка Лизавета слышала и Александре Ивановне передала, что все мясное «хачики» делают из бродячих собак.
Лилечка выбежала с ладонью у рта, не взглянув на мать, и пронеслась в ванную. Включила кран… Александра Ивановна ждала в коридоре. Дочь показалась наконец с посвежевшим умытым лицом и совершенно буднично известила:
– Токсикоз у меня, мама.
Александра Ивановна машинально прошла на деревянных ногах в кухню и опустилась в любимое кресло у окна. Лишь тогда окаменела. Сидящая статуя на фоне синего вечера, скульптор Столбняк.
То-то Лилечка в последнее время поправилась! А мать сглупа радовалась дочкиному аппетиту, пышки по субботам пекла… Одобряла смену гардероба, просторное платье и этот свин… свингер или как его там, в ателье пошитый, а то все водолазки и джинсы в обтяжку с барахолки. Подозрения у доверчивой матери не возникло, отчего талия раздалась у дитяти. А в этой талии, оказывается, своя дитятя растет… Токсикоз у нее… Недавно о прыщиках на лбу говорила с бо́льшим беспокойством… Ну и кандибобер отколола доченька – поставила мать перед фактом! И сколько, интересно, данному факту месяцев?
– Скоро в декрет, – все так же обыденно проинформировала Лилечка.
Александра Ивановна задавила желание треснуть кулаком по столу со всей силы и заорать в Лилечкин адрес что-нибудь по-деревенски занозистое. С похвальным спокойствием произнесла:
– Убью гада.
– Ты о чем?