— Почему у них глаз на щите?
Ева, как всегда, обратилась с вопросом к фон Мирбаху.
— Ответьте даме, Кортни, — распорядился граф.
— Морани говорят, что таким образом они заставляют льва нападать первым. Дают понять, что убежать не удастся, что они все равно его найдут. Сама схватка происходит очень быстро.
— Как они узнают, где именно искать зверя? — поинтересовался фон Мирбах, направляя лошадь вниз по склону.
— За львами постоянно наблюдают разведчики. В любом случае далеко они не уйдут — ни один хищник не станет бросать богатую добычу, пока не съест все мясо.
Бежавший рядом с Леоном Маниоро сказал что-то негромко, и охотник наклонился к нему. Выслушав, он выпрямился, повернулся к графу и протянул руку вперед.
— Маниоро говорит, что львы там, в ложбине за следующим холмом. Предлагаю взять вправо — с той возвышенности все будет отлично видно.
Граф кивнул, и всадники, свернув вправо, пустили лошадей рысью. Сделав крюк, они обогнали морани и достигли наблюдательного пункта еще до того, как шеренга подтянулась к цепочке холмов и начала спуск.
Маниоро дал хороший совет. С вершины холма им открылся прекрасный вид на узкую, поросшую густой травой долину. Гниющие, распухшие от газов туши лежали на самом виду, причем половина их оставались нетронутыми.
Между тем морани внизу перестроились. Достигнув определенного пункта, шеренга разделилась надвое. Сверху этот четкий, отлаженный маневр напоминал поставленный опытным хореографом танец. Две шеренги образовали петлю, которая охватила небольшую лощину. Когда они сошлись, старший воин подал сигнал, и все охотники повернулись лицом вовнутрь. Вокруг лощины как будто выросла стена из щитов и копий.
— А вот львов я не вижу, — сказала Ева. — Вы уверены, что они не убежали?
Получить ответ она не успела — лев поднялся вдруг в полный рост из обожженной солнцем бурой травы, лежа в которой он оставался совершенно незаметен. Еще молодой, зверь впечатлял своими размерами и силой, проступавшей в каждом его движении. Короткая грива состояла из редких клочков рыжеватой шерсти. Поднявшись, хищник оскалился и негромко, но угрожающе рыкнул. В пасти блеснули длинные белые клыки.
Морани ответили на его приветствие своим:
— Мы видим тебя, дьявол! Мы видим тебя, губитель нашего скота!
Хор из пятидесяти голосов потревожил и остальных львов, и они, встав из травы, злобно уставились на воинов желтыми, цвета топаза, глазами.
Хвосты их нервно подергивались, из-за обнаженных клыков вырывался сердитый рык, взгляд испуганно метался по сторонам. Звери были еще молодые, и происходящее выходило за рамки их небогатого жизненного опыта.
Распорядитель охоты снова подул в рог, и воины, заведя песню охотников, медленно, притопывая в такт, двинулись вперед. Петля, словно громадный питон, начала сжиматься вокруг четырех львов. Один из хищников попытался было напугать людей, бросившись на них с коротким злобным храпом, но морани выставили щиты.
— Иди к нам! Иди! Мы с радостью встретим тебя!
Натолкнувшись на столь решительное противодействие, хищник притормозил, развернулся и, ворча, вернулся к трем своим товарищам.
Петля затягивалась все туже, и звери, одолеваемые тревогой и страхом, уже не стояли на месте, а расхаживали нервно внутри сужающегося круга, пушили гриву и совершали короткие наскоки на стену щитов, словно проверяя ее прочность.
— Первым не выдержит тот, с рыжей гривой, — предположил граф, и не успел он поделиться своим мнением, как старший из хищников решительно бросился на щиты. Старший морани коротко свистнул и указал копьем на воина, стоявшего непосредственно на пути зверя.
— Качикой! — прокричал он.
Избранный высоко подпрыгнул, благодаря за оказанную честь, и, выскочив из строя, устремился навстречу льву длинными, пружинящими шагами. Оставшиеся в строю поддержали товарища воинственными воплями. Лев заметил человека, повернул к нему и понесся мощными скачками, нещадно хлеща себя по бокам черным хвостом. Сверху казалось, что через лощину пронеслась буро-коричневая молния.
Их разделяли считанные ярды, когда Качикой внезапно изменил направление атаки, отскочив влево и выставив навстречу зверю правую руку с крепко зажатым в ней копьем. В следующее мгновение смельчак упал на колено и прикрылся щитом. Острие ассегая было нацелено точно в грудь льву, и зверь налетел на него всей массой. Серебристый наконечник моментально исчез, словно проглоченный. Воин выпустил копье, оставив его в груди хищника, и даже не попытался как-то противостоять обрушившейся на него туше. Сметенный ею, он упал на спину и свернулся в комочек, защищаясь от разъяренного зверя щитом. Торчащий из груди ассегай нисколько, казалось, не ослабил льва, зато еще сильнее распалил его ярость. Царапая щит длинными когтями обеих передних лап, он еще и пытался вцепиться в него зубами, но кожа, высохнув, приобрела прочность железа, и клыки только скользили по ней.
Старший морани подал очередной сигнал, и четверо воинов выбежали из строя. Занятый Качикоем, лев заметил новую опасность слишком поздно. Окружив раненого зверя, охотники обрушили на него град ударов, каждый из которых достигал цели — того или иного жизненно важного органа. С громким предсмертным рыком, долетевшим даже до всадников на холме, лев рухнул на щит, скатился с него на землю, дернулся, вытянулся и замер.
Вскочивший Качикой ухватился обеими руками за копье, уперся ногой в грудь поверженного зверя, вырвал ассегай из ран и, потрясая победно окровавленным оружием, вернулся вместе с четырьмя товарищами в строй. Смельчака приветствовали громогласными воплями. Морани снова двинулись вперед, сближаясь с тремя оставшимися львами. Чем туже затягивалась петля, тем плотнее становился строй и тем меньше шансов оставалось у хищников вырваться из окружения.
В поисках выхода они метались взад-вперед, бросались на упрямо надвигающуюся живую стену, отскакивали и, поджав хвост, отступали. Наконец еще один, набравшись смелости, пошел на прорыв. Атакованный им морани вогнал ассегай в грудь зверю и так же, как его товарищ недавно, упал на спину, заслонившись щитом. На этот раз охотнику не повезло: лев ухватился передними лапами за края щита и отбросил его в сторону. Несчастный оказался полностью беззащитным в схватке с разъяренным хищником. Разорвав когтями грудь морани, лев разинул усеянную длинными зубами жуткую пасть… Череп захрустел, как перезрелый орех. Впрочем, и сам зверь почти сразу умер под ударами набросившихся на него товарищей погибшего.
Два оставшихся льва продержались недолго. Бросившись один задругам на стену воинов, они пали под градом верных ударов — щелкая клыками, скалясь, отмахиваясь лапами от стальных наконечников.
Братья погибшего положили его на щит, подняли на вытянутых руках и, распевая хвалебную песнь, понесли домой, в маньяту. Когда они проходили под холмом со зрителями, граф Мирбах приветственно вскинул сжатую в кулак руку. Морани в ответ разразились дикими воплями.
— Вот смерть, достойная мужчины, — с непривычной торжественностью заявил немец и погрузился в молчание.
Потрясенные случившейся на их глазах трагедией, все долго не могли произнести ни слова. Первым снова заговорил Отто:
— Вся этика охоты, которой я придерживался до сих пор, представляется мне теперь искусственной и лживой. Разве может называть себя настоящим охотником тот, кто не выходил против этого великолепного зверя, вооруженный одним лишь копьем? — Он повернулся в седле и посмотрел на Леона. — Это не просьба, Кортни. Это приказ. Найдите для меня льва. Взрослого, с черной гривой. Я сражусь с ним пеший. Без огнестрельного оружия. Один на один.
На ночь остались в маньяте Сонджа. Уснуть долго не удавалось из-за барабанов, отбивавших ритм по погибшему на охоте морани, стенаний женщин и воинственных песен мужчин.
Встали перед рассветом — и сразу в путь. Выглянувшее из-за восточного эскарпа Рифтовой долины солнце щедро плеснуло на край неба ярких золотых и алых красок, заставив путников жмуриться и моментально согрев озябшие члены. Величественный рассвет словно стал эпилогом к драматичному эпизоду с охотой, расшевелив застывшие было чувства, разогнав тучи, в тени которых увязло настроение, явив красоту окружающего мира и вызвав восторг перед мелочами, еще недавно казавшимися обыденными и малозначительными: бойко порхающим перед лошадьми зимородком с лазурной грудкой; гордым орлом, плавно реющим на раскинутых крыльях в облитом золотом небе; детенышем газели, тыкающимся мордочкой в материнские сосцы; ягненком, бесстрашно, с любопытством взирающим на людей большими, мягкими и слегка влажными глазами.
Оживилась даже долго молчавшая Ева.
— Посмотри, Отто! — весело воскликнула она, протягивая руку. — Посмотри на того зверька в траве. Он так смешно вертит головой! Как старичок, потерявший очки. Кто это?
Оживилась даже долго молчавшая Ева.
— Посмотри, Отто! — весело воскликнула она, протягивая руку. — Посмотри на того зверька в траве. Он так смешно вертит головой! Как старичок, потерявший очки. Кто это?
И хотя обращалась Ева к графу, Леону показалось, что радостью этого чудесного момента ей хочется поделиться именно с ним.
— Это баджер, барсук-медоед, фрейлейн. С виду мягкий и безобидный, он на самом деле очень опасен. Медоед бесстрашен, отважен и невероятно силен. Его шкуре не страшны укусы пчелы, когти и клыки более крупных хищников. Сам лев обходит его стороной. Связываться с ним себе дороже.
Взгляд фиалковых глаз на мгновение остановился на нем, но уже в следующую секунду она мягко рассмеялась и повернулась к Отто:
— Он во всем напоминает тебя. Отныне я всегда буду мысленно называть тебя моим Баджером, барсуком-медоедом.
Кому были адресованы эти слова? Леон не знал. Он вообще не мог понять немку — слишком много в ней было загадочного и неоднозначного.
Ева вдруг пришпорила лошадь и, вырвавшись вперед, привстала на стременах.
— Посмотри на ту гору! — Она вытянула руку в сторону южного горизонта, над которым, словно разбуженная солнцем, поднялась вдруг гора со знакомой плоской вершиной. — Наверное, та самая, над которой мы пролетали. Там живет масайская провидица.
— Вы правы, фрейлейн. Это Лонсоньо, — подтвердил Леон.
— О, Отто, она так близко!
Граф усмехнулся:
— Близко для тебя, потому что ты хочешь там побывать. Для меня же — целый день в седле.
— Но ты обещал! — разочарованно вздохнула Ева.
— Обещал, — согласился фон Мирбах. — И от обещания не отказываюсь. Только не говорил, когда отвезу тебя туда.
— Так скажи. Скажи когда. Ну же, Отто.
— В любом случае не сейчас. Мне нужно срочно возвратиться в Найроби. Я и так пошел тебе навстречу. В Найроби у меня важные дела. Не забывай, я приехал в Африку не только ради удовольствия.
— Разумеется. — Она состроила недовольную гримаску. — У тебя всегда на первом месте дела.
— А разве иначе я мог бы позволить себе иметь рядом с собой такую женщину, как ты? — ухмыльнулся граф, и Леон отвернулся, чтобы не выдать своего возмущения неуместной и оскорбительной шуткой. Впрочем, Ева то ли не расслышала реплику, то ли пропустила ее мимо ушей, и немец продолжил: — Возможно, я еще куплю здесь участок. Страна богата ресурсами и привлекательна для инвестиций.
— А потом, когда со всеми делами будет покончено, ты ведь отвезешь меня на гору Лонсоньо? — упорствовала Ева.
— Какая ж ты настырная. — Граф развел руками. — Хорошо. Давай договоримся. Я отвезу тебя к этой ведьме после того, как убью своего льва.
Ее настроение снова переменилось. Только что беспечная и веселая, она как будто закрылась маской. Еще минуту назад Леону казалось, будто он вот-вот разглядит что-то под приподнявшейся вуалью, но Ева снова отступила, отгородилась стеной холодного безразличия.
Лошадям требовался отдых, и около полудня устроили привал в небольшой рощице на поросшем тростником берегу безымянной речушки. Через час, когда приготовились продолжить путь, Ева вдруг покачала головой и раздраженно воскликнула:
— У меня на правом стремени застежка защелкнулась!
— Кортни, посмотрите, что там, и исправьте, — распорядился граф. — И позаботьтесь, чтобы ничего подобного больше не случалось.
Бросив поводья Лойкоту, Леон быстро подошел к Еве. Она немного подвинулась, чтобы он мог взглянуть на стремя, но не ушла. От графа их скрывал круп лошади. Предохранительная собачка и вправду защелкнулась, хотя еще утром, в деревне, когда Леон проверял сбрую, все было в порядке. Он наклонился, и тут Ева вдруг дотронулась до его руки. Сердце как будто сорвалось в галоп. Похоже, Ева нарочно защелкнула застежку, чтобы на мгновение оказаться с ним наедине. Он взглянул на нее исподтишка. Она была так близко, что ее дыхание касалось его щеки. Леон не почувствовал аромата духов, но от нее веяло теплом и уютом, как от пушистого, напоенного молоком котенка. Их взгляды встретились, и он проник за прекрасную маску в глубину бездонных фиалковых глаз.
— Мне нужно попасть на эту гору. Я знаю, там меня что-то ждет, — шепнула Ева так тихо, что через секунду Леон засомневался, что вообще что-то слышал. — Он никогда не отвезет меня туда. Это должны сделать вы. — Она выдержала едва заметную паузу и умоляюще добавила: — Пожалуйста, Баджер.
От этой прочувствованной просьбы у Леона перехватило дыхание. Боже, она назвала его Баджером, барсуком-медоедом.
— В чем дело, Кортни? — крикнул граф, похоже, уже заподозривший неладное.
— Собачка защелкнулась. Это могло плохо закончиться для фрейлейн фон Вельберг. — Достав нож, Леон разжал защелку и посмотрел на Еву. — Все будет хорошо.
Шанс был слишком хорош, чтобы его упускать, и он мимолетом погладил ее по тыльной стороне лежащей на седле ладони. Ева не убрала руку.
— Побыстрее! Надо спешить, — поторопил их граф. — Мы и без того потеряли здесь много времени. Я хочу сегодня вылететь в Найроби, и у меня нет ни малейшего желания садиться в темноте.
Остаток пути прошли рысью, не останавливаясь, тем не менее, когда, поднявшись по трапу, втиснулись в кабину «Бабочки», солнце умирало на горизонте, как окровавленный морани на щите. При всей своей неопытности Леон понимал, что граф сильно рискует. В это время года вечерние сумерки длились недолго, не больше часа.
Поднявшись над стеной Рифтовой долины, они еще успели ухватить последние солнечные лучи, но земля внизу уже укрылась непроницаемым пурпурным покрывалом. Внезапно солнце свалилось за горизонт, и наступила тьма, как будто кто-то задул свечу.
Они долго летели в темноте, пока Леон не заметил далеко впереди крошечные и почти неразличимые, как светлячки на огромном ночном поле, огни города.
Было совсем темно, когда Отто прошелся наконец над полем для поло, высматривая посадочную полосу. Внезапно в разных концах поля вспыхнули фары двух грузовиков. Это Густав Килмер, услышав шум двигателей «Бабочки», поспешил на выручку любимому хозяину.
Ориентируясь на огни, фон Мирбах посадил аэроплан мягко и осторожно, как наседку на кладку яиц.
После полета в Перси-Кэмп и приключения с раненым буйволом в буше Леон полагал, что граф вспомнит наконец зачем явился в Африку, и займется настоящей охотой. Его предположения оказались неверны.
На второе утро после возвращения из Перси-Кэмп и рискованной ночной посадки на поле граф фон Мирбах сидел за столом, на котором возвышалась целая горка писем. Каждое из них содержало ответ на официальные рекомендательные письма из германского министерства иностранных дел, доставленные Максом Розенталем всем значимым лицам Британской Восточной Африки.
Сидевшая напротив Ева вяло перебирала разложенные на подносе фрукты и слушала отрывки, которые специально для нее зачитывал вслух граф. Казалось, все местное общество только о том и мечтает, чтобы принять у себя такого человека, как Отто фон Мирбах. В Найроби, как и в любом колониальном городе, людям достаточно самого незначительного предлога для устройства приема или бала, а приезд высокого германского гостя стал вторым по значимости — после открытия клуба «Мутайга» — событием за последние несколько лет. В каждом письме лежало приглашение.
Губернатор Британской Восточной Африки давал специальный обед в здании колониальной администрации. Лорд Деламер планировал официальный бал в своем новом отеле «Норфолк». Распорядительный комитет клуба «Мутайга» единогласно избрал графа своим почетным членом и в пику Деламеру вознамерился задать бал по случаю приема в свои ряды нового члена. Командующий вооруженными силами его величества в Восточной Африке не собирался стоять в стороне: Пенрод Баллантайн приглашал гостя на банкет в полковой столовой. Лорд Чарли Уорбойз уже выразил намерение принять пару в своем обширном поместье на краю Рифтовой долины. Местный «Клуб любителей поло» проголосовал за включение графа в состав команды и пригласил выступить в матче против КАС в первую субботу следующего месяца.
Произведенный им фурор вовсе не оставил немецкого гостя равнодушным, и Леон, слушая обращенные к Еве комментарии графа, все отчетливее сознавал, что отъезд из Найроби переносится в неопределенное будущее. Граф принял все приглашения и в качестве ответного жеста решил закатить впечатляющую серию обедов, банкетов и балов в клубе «Мутайга», отеле «Норфолк» и на территории Тандала-Кэмп. Теперь стало понятно, зачем он прислал сюда из Германии столько мебели, посуды, продуктов и выпивки.
Вершиной продемонстрированного графом гостеприимства, моментально принесшей ему всеобщую популярность и снискавшей расположение едва ли не всех жителей Найроби, стал «день открытых дверей». Отто фон Мирбах объявил, что приглашает желающих на пикник на территории поля для поло. Кульминацией этого события должны были стать демонстрационные полеты и катание высокопоставленных лиц, таких как губернатор, лорд Деламер, Уорбойз и бригадир Баллантайн, на аэропланах. Затем в дело вмешалась Ева, стараниями которой последнее распространилось на всех мальчиков и девочек в возрасте от шести до двенадцати лет: им был обещан полет над городом.