Прошло пять дней, прежде чем Ишмаэль, сделав полукруг у основания Лонсоньо и поднявшись с лошадьми по южному склону, появился в деревне. Увидев Еву босиком и в шуке, верный слуга пришел в ужас.
— Даме столь благородной и красивой, как вы, не должно уподобляться безбожным дикарям, — упрекнул ее он.
— Шука намного удобнее, — возразила Ева. — К тому же от моей старой одежды остались одни лохмотья.
— По крайней мере теперь вы будете есть человеческую пищу, а не те помои, что предлагают масаи, — решительно заявил Ишмаэль.
Дни летели, словно в чудном сне. Гуляя, как два ребенка, по сказочным рощам Лонсоньо, Леон и Ева потеряли счет времени. И каждая маленькая радость, что дарил им этот щедрый мир — крошечная пташка с ярким хохолком или закованный в панцирь грозный жук-рогач, — все дальше отодвигала заботы и проблемы другого, внешнего мира. Когда Леон только встретил Еву, она прятала свою истинную натуру за маской церемонности, редко улыбалась и почти не смеялась. Теперь же, вдалеке от условностей и опасностей, оставшись наедине с любимым, она отбросила притворство. Улыбки и смех подчеркивали и дополняли ее красоту. Каждый миг вместе был счастьем, каждое мгновение разлуки отзывалось болью. Просыпаясь утром, Ева в первую очередь говорила себе, что Отто умер и никто не знает, где они скрываются. «Мы в безопасности, — повторяла она, — никто и ничто не встанет между нами».
Когда тщательно оберегаемые Ишмаэлем запасы кофе подошли к концу и он с печальным видом сообщил им сию трагическую новость, они только рассмеялись.
— В том нет твоей вины, о возлюбленный Пророка. И этот грех не впишут против твоего имени в золотой книге, — успокоил беднягу Леон.
Тем не менее, удаляясь, Ишмаэль горестно качал головой.
Жители деревни относились к ним с трогательным вниманием и приветствовали неизменной улыбкой. Еве постоянно что-то дарили: то стебель сахарного тростника, то букет диких орхидей, то веер из красочных перьев, то плетеный браслет. И даже Лусима пила из чаши их любви. Каждый день она проводила с ними по несколько часов, делясь своей мудростью и пониманием жизни.
Начались дожди. Лежа по ночам в объятиях друг друга, они слушали монотонный шум воды, перешептывались и тихонько смеялись. Потом дожди прекратились, и Леон понял, что с того дня, как они поднялись на гору по ее северному склону, прошло почти два месяца. Когда он поделился этим наблюдением с Евой, та лишь улыбнулась.
— Зачем ты говоришь мне об этом, Баджер? Пока мы вместе, время ничего не значит. Чем займемся сегодня?
— Лойкот знает одно место на северной стороне, в скалах, неподалеку от водопада царицы Савской, где гнездятся орлы. С давних пор, поколение за поколением, они выводят там свое потомство. Сейчас как раз то время, когда у орлов появляются птенцы. Не хочешь посмотреть?
— О да, Баджер, да! — Ева захлопала в ладоши, как ребенок, которому пообещали праздник по случаю дня рождения. — А на обратном пути можно будет сходить к водопаду и искупаться в его волшебных водах.
— Придется делать большой крюк. Получится целое путешествие в несколько дней.
— Нам ведь некуда спешить.
Им понадобилось три дня, чтобы пересечь гору в самом широком ее месте — путь преграждали глубокие расщелины и густые чащи, к тому же чуть ли не за каждым поворотом поджидали приятные сюрпризы и чудесные открытия. В конце концов они достигли цели и сели на краю обрыва, любуясь плавно проплывающей внизу парой, слушая, как перекликаются орлы друг с другом и с птенцами, наблюдая, как старшие приносят в когтистых лапах добычу — кроликов и даманов, обезьянок и мелких птах.
Только вот само гнездо оставалось невидимым из-за выступа, на котором они сидели.
— Я так хотела посмотреть птенцов, — расстроилась Ева. — Лойкот наверняка знает место, откуда их можно увидеть. Спроси у него, Баджер, хорошо?
Вернувшись к ней после долгого разговора с Лойкотом, Леон покачал головой:
— Он говорит, что гнездо можно увидеть с одной скалы, но путь туда труден и очень опасен.
— Попроси, пусть покажет. Лойкот сам привел нас сюда, пообещав, что мы увидим птенчиков. Дал слово — пусть держит.
Пожав плечами, следопыт провел их по краю обрыва к трещине в скале и, отложив ассегай, полез в нее. Леон, приставив ружье к дереву, втиснулся следом. Ева, подобрав полы шуки, двинулась за ним.
Они спускались по узкой, тесной шахте, света в которой хватало лишь на то, чтобы рассмотреть собственную руку. В конце пути их ждал узкий выход на открытый карниз, расположенный под выступом, на котором они недавно сидели. Тем не менее гнездо по-прежнему оставалось невидимым, зато орлы, заметив чужаков, встревожились и, пролетая мимо, награждали непрошеных гостей злобными взглядами маленьких желтых глаз.
Карниз был узкий, так что передвигаться пришлось, прижавшись спиной к стене, потом вдруг расширился. Шедший первым Лойкот остановился, распластался на камнях, вытянув шею, посмотрел вниз, потом повернулся и с улыбкой поманил Еву. Она осторожно подползла к нему.
— О! Баджер, иди сюда! Посмотри!
Леон лег рядом и положил руку ей на плечи. Прямо под ними, примерно в тридцати футах от карниза, висело вбитое в расщелину сооружение из сухих сучков и веток. Верх был выстелен зеленой травой и тростником, на которых лежали два только что вылупившихся и еще не умеющих держать голову птенца. Пушистые серые тельца плохо вязались с большими клювами, которыми орлята разбили скорлупу яиц.
— Какие они страшненькие! Ты только посмотри — у них глазки пленкой затянуты, — рассмеялась Ева и тут же инстинктивно втянула голову в плечи — над головами у любопытных захлопали сильные крылья. Пара орлов с пронзительными криками и выпущенными когтями устремилась вниз, готовая защищать гнездо и птенцов от посягательств чужаков.
— Не поднимай голову, а то оторвут, — предупредил Леон. — Лежи и не шевелись. Замри. — Все трое вжались в каменистый карниз. Орлы, покружив и убедившись в отсутствии прямой угрозы потомству, постепенно успокоились. Орлица вернулась в гнездо и, подобрав птенцов под себя, покровительственно накрыла их широкими крыльями. Леон и Ева терпеливо ждали. Никто не шевелился. Наконец птицы успокоились совсем и занялись обычными делами, не обращая внимания на распластавшиеся на карнизе человеческие фигуры.
Леон и Ева провели над гнездом остаток дня, наблюдая за великолепными гордыми птицами в их привычной среде и за их обыденными занятиями, и вернулись в свою временную хижину, когда уже смеркалось.
— Никогда не забуду этот день, — прошептала Ева, прижимаясь к Леону под одеялом.
— Каждый день, когда мы вместе, незабываемый.
— Ты ведь не увезешь меня из Африки, правда?
— Здесь наш дом.
— Знаешь, когда я наблюдала за теми чудными крохами, у меня появилось странное чувство.
— У женщин это общий недуг, они все немного клуши, — усмехнулся Леон.
— Скажи, Баджер, у нас будут дети?
— Ты имеешь в виду — прямо сейчас?
— Ну, попрактиковаться не мешает. А ты что думаешь?
— Что думаю? Женщина, да ты гений! Не будем же тратить время на пустую болтовню.
* * *Возвращение стало чуть ли не праздником для всей маньяты. Мальчишки-пастушки выследили их еще на дальних подступах и сообщили новость в деревню, так что Леона и Еву встречала толпа веселых, поющих и смеющихся людей. Под деревом совета пару дожидалась Лусима. Обняв Еву, она предложила ей сесть справа от себя. Леон, опустившись на табуретку с другой стороны, помогал женщинам объясняться в тех редких случаях, когда не срабатывало интуитивное понимание. В какой-то момент он вдруг остановился на полуслове, поднял голову и принюхался.
— Что это за восхитительный аромат?
Поскольку вопрос не был адресован кому-то в частности, то ответила на него Ева, первой сумевшая определить запах, по которому они так скучали последние дни.
— Кофе! Чудесный, прекрасный кофе! — И действительно, Ишмаэль уже подходил к ним с двумя чашками в одной руке и дымящимся кофейником в другой. На губах его играла улыбка триумфатора. — Ты и впрямь творишь чудеса! — добавила Ева по-французски. — Это единственное, чего мне недоставало для полного счастья.
— Я также привез кое-что из вашей одежды и обуви, чтобы вам не пришлось больше носить тряпки неверных.
Он неодобрительно посмотрел на шуку и поморщился.
В отличие от Евы Леон не обрадовался.
— Ишмаэль, где ты был? — с тревогой спросил он. — Ходил в Перси-Кэмп? Ты ведь оттуда принес кофе и платье для мемсагиб?
— Ндио, бвана, — с гордостью подтвердил Ишмаэль. — Я ездил в лагерь, и на все у меня ушло четыре дня.
— Тебя кто-нибудь видел? Кто был в лагере?
— Только бвана Хенни.
— Ты сказал ему, где мы?
— Да, он спросил, и я ответил. — Лишь теперь Ишмаэль заметил, что хозяин не разделяет его радости. — Я сделал что-то не так, эфенди?
— Да, он спросил, и я ответил. — Лишь теперь Ишмаэль заметил, что хозяин не разделяет его радости. — Я сделал что-то не так, эфенди?
Леон отвернулся и сжал кулаки, с трудом удерживая рвущуюся наружу злость, а когда снова посмотрел на Ишмаэля, его лицо походило на маску.
— Ты сделал так, как считал правильным. Кофе отличный. Впрочем, у тебя другого и не бывает.
Ишмаэль слишком хорошо знал господина, чтобы поверить словам, а потому, еще не понимая, чем провинился, поспешил вернуться в хижину.
Ева посмотрела на Леона. Пальцы ее сплелись на колене, кровь отхлынула от лица, глаза потемнели от тревоги, но голос еще остался спокойным.
— Случилось что-то плохое, да?
— Нам больше нельзя здесь оставаться, — хмуро ответил он и посмотрел на запад, где солнце висело над горизонтом. — Выйти следовало бы прямо сейчас, но уже поздно. Не хочу спускаться в темноте. Подождем до первого света.
— В чем дело, Баджер? — Она взяла его за руку.
— Пока мы ходили к орлиному гнездовью, Ишмаэль наведался в Перси-Кэмп за припасами. Встретил там Хенни Дюрана и рассказал, где мы.
— Хенни наш друг, разве нет? Он не сделает нам ничего плохого.
— Умышленно — нет, но Хенни не понимает ситуации. Мы не можем рисковать. Если граф жив, он явится за тобой.
— Отто мертв, дорогой.
— Тебе снилось, что он умер. Мы не знаем этого наверняка. К тому же остались еще и другие, твои хозяева в Уайтхолле. Просто так они тебя не отпустят. Нужно уходить. Бежать.
— Куда?
— Если сумеем добраться до аэроплана, то улетим в Дар-эс-Салам. Оттуда на пароходе можно уплыть в Южную Африку или Австралию. Сменим имена, и нас никто не найдет — мы просто исчезнем.
— У нас нет денег.
— Деньги есть. Перси оставил мне вполне достаточно. Ты со мной?
— Конечно, — нисколько не колеблясь, ответила Ева. — Отныне куда бы ты ни пошел, я всегда с тобой.
Леон улыбнулся ей и повернулся к Лусиме:
— Мама, нам нужно уходить.
— Да, — ничуть не удивившись, согласилась шаманка. — Я знала, что вам придется уйти, но не сказала. Не смогла.
Ева поняла ее без перевода.
— Ты заглянула за занавес? — спросила она.
Лусима кивнула.
— Можешь сказать, что увидела?
— Только краешек будущего. И в том, что я увидела, мой цветок, хорошего мало.
— Все равно я хочу знать. Может быть, то, что ты скажешь, откроет нам путь к спасению.
Лусима вздохнула:
— Как хочешь. Я тебя предупредила.
Она хлопнула в ладоши, и к ней подбежали девушки-рабыни. Шаманка отдала распоряжения, и девушки помчались к ее хижине. Когда они вернулись со всем необходимым для проведения ритуала, солнце уже село и сумерки быстро отступали перед надвигающейся ночью. Служанки развели небольшой костер. Лусима развязала кожаный мешочек, достала щепотку сушеной травы и, бормоча заклинания, бросила в огонь. Пламя подхватило ее на лету и проглотило мгновенно, оставив только облачко едкого дыма. Одна из девушек поставила на огонь глиняный горшок, наполненный до краев какой-то жидкостью. Огненные языки отражались в ней, как в зеркале.
Лусима подозвала Еву и Леона.
— Подойдите, сядьте рядом.
Втроем они устроились вокруг костра. Взяв костяную чашку, шаманка зачерпнула в горшке и протянула чашку Еве.
— Пейте.
Они отхлебнули по глотку горького варева. Лусима допила остаток.
— Смотрите в зеркало.
Они послушно склонились над горшком, но увидели на волнующейся поверхности только собственные колышущиеся образы. Жидкость забулькала, закипела, и Лусима, вглядываясь в змеящиеся клубы пара, принялась бормотать свои заклинания. Наконец, не отрывая глаз от горшка, она заговорила резким от напряжения голосом:
— Есть два врага, мужчина и женщина. Оба стремятся разорвать соединяющую вас цепь любви.
Ева приглушенно вскрикнула, словно от боли, и тут же умолкла.
— Я вижу женщину с серебряной полосой на голове.
— Миссис Райан, — прошептала Ева, когда Леон перевел слова Лусимы. — У нее надо лбом седая прядь.
— У мужчины только одна рука.
Они переглянулись. Леон покачал головой:
— Я такого не знаю. Скажи, Мама, эти два врага… достигнут ли они своей цели?
Лусима тяжело застонала.
— Больше я не вижу. Дым и пламя застилают небо. Весь мир горит. Большая серебряная рыба плывет над пламенем… она несет надежду и богатство…
— Что это за рыба, Мама? — спросил Леон.
— Пожалуйста, объясни нам свое видение! — попросила Ева, но пелена уже спала с глаз шаманки, взгляд ее прояснился.
— Больше ничего нет. — Лусима покачала головой. — Я предупреждала тебя, мой цветок, в будущем мало такого, что ты хотела бы услышать. — Она протянула руку и одним движением опрокинула горшок, содержимое которого с шипением обратилось в белый клуб пара. — Ступайте и отдохните. Эта ночь — ваша последняя на Лонсоньо. Если вы и вернетесь сюда, то очень и очень не скоро.
Перед тем как лечь, Леон распорядился заранее приготовить все необходимое, чтобы выступить с первым светом.
Ночь прошла спокойно, но, едва проснувшись, они инстинктивно потянулись друг к другу, словно ощущая приближение некоей неопределенной опасности. Оживающий лес наполнился хором птичьих голосов, приветствующих наступление нового дня, сквозь щели в стенах протек сереющий рассвет, однако утренний порыв страсти, подхвативший Леона и Еву, не принес ни радости, ни облегчения. В то утро они предавались любви с каким-то отчаянным исступлением, и, когда буря промчалась, еще долго лежали в объятиях друг друга, мокрые от пота, дрожащие, опустошенные.
— Пора, любимая, — первым прошептал Леон. — Давай одеваться.
Натянув штаны и рубашку, он подошел к двери, толкнул ее, вышел, пригнувшись, выпрямился и огляделся. Со всех сторон его окружал черный лес. На темном бархате неба еще сияла утренняя звезда. Бледный, будто разведенный, свет скупо проливался над восточным горизонтом. Ева вышла следом и тоже остановилась. Леон обнял ее и вдруг увидел людей. Поначалу он принял их за своих.
Люди ждали в темноте на опушке леса и теперь вышли из тени. Их было семеро, пять аскари и два офицера. Все в хаки, солдаты с винтовками за плечами, офицеры с револьверами в кобурах. Тот, что шел впереди, остановился и, словно не заметив Леона, козырнул Еве.
— Как вы нас нашли, дядя Пенрод? Кто-то вел наблюдение за лагерем и проследил за Ишмаэлем?
— Разумеется, — кивнул бригадир и повернулся к Еве: — Доброе утро, дорогая. У меня для вас сообщение из Лондона. От миссис Райан и мистера Брауна.
— Нет! — Ева в ужасе попятилась. — Нет! Отто мертв. Все кончено.
— Ошибаетесь. Граф Отто фон Мирбах не умер. Хотя и был на волосок от смерти. Чтобы не допустить распространения газовой гангрены, пришлось ампутировать левую руку. В течение долгого времени граф оставался фактически в невменяемом состоянии. Натура оказалась крепче недуга. Он, конечно, еще слаб, но уже спрашивал о вас, так что мне пришлось выворачиваться и сочинять, объясняя ваше отсутствие. Думаю, он действительно вас любит. Так или иначе, я пришел сюда, чтобы вернуть вас ему и чтобы вы смогли довести до конца начатое.
Сделав шаг вперед, Леон встал между ними.
— Ева не вернется. Мы любим друг друга и собираемся пожениться при первой возможности.
— Лейтенант Кортни, позвольте напомнить, что я остаюсь вашим командиром и вам положено обращаться ко мне соответственно, «сэр» или «генерал». А теперь отойдите.
— Нет, сэр, не отойду. Я не позволю вам забрать ее, — заявил Леон, набычившись.
— Капитан! — бросил Пенрод через плечо, и из-за спины его выскочил щегольски одетый офицер.
— Сэр?
Голос был знакомый, но в полумраке Леон не сразу узнал Эдди Робертса, верного прихвостня Лягушонка Снелла.
— Арестуйте этого человека, — распорядился Пенрод, и в лице его не дрогнул ни один мускул. — В случае сопротивления стреляйте в колено.
— Есть, сэр! — радостно прокричал Эдди, вытаскивая из кобуры «уэбли».
Леон шагнул к нему, и Эдди торопливо взвел курок и поднял оружие. Прежде чем он успел прицелиться, Ева выбежала из-за спины Леона и встала между мужчинами, раскинув руки. Теперь дуло револьвера смотрело ей в грудь.
— Не стрелять! — рявкнул Пенрод. — Ради Бога, не пораньте женщину.
Эдди неохотно опустил револьвер.
Ева повернулась к Пенроду:
— Что вам нужно от меня, генерал?
Она была бледна, как снег, голос звучал сдержанно и сухо.
— Несколько минут вашего драгоценного времени.
Пенрод взял ее за локоть, чтобы отвести в сторонку, но Леон снова встал на его пути.
— Не ходи с ним, Ева. Не слушай его. Он снова тебя обманет.
Ева оглянулась, и он увидел ее погасшие глаза. Она снова ушла туда, куда никто больше последовать за ней не мог. Даже тот, кто любил.