В шумном уличном движении она тотчас затерялась. Инее поспешно шла, задыхаясь от усталости. В переулке ее окликнул женский голос:
– Инезилья? Девушка обернулась.
Это была донья Катарина, преданно подслушивавшая у дверей гостиной Долорес разговор родителей с дочерью.
Понимая, что ее все равно теперь выгонят, Катарина выбежала из дома, и ей удалось догнать Инее.
– Что же теперь делать?! – вскричала девушка, обнимая старуху. – Я уже не могу вернуться! Я боюсь.
– Мне тоже незачем возвращаться, – сказала Катарина. – Идем, дитя, ко мне; я не покину тебя.
Они отдаленными переулками спустились к гавани. Дорогой Катарина рассказала Инее, что она подслушала ее разговор с отцом и с матерью.
– Неподалеку живет моя двоюродная сестра Белла, – сообщила Катарина – Я приведу тебя к ней, а там мы посмотрим, что делать.
Между тем Рамзай провел очень тревожную ночь.
Его помещение, состоявшее из двух комнат, находилось во дворе студии.
Расстроенное лицо Инее, воспоминание о серьезном и умном Хуане, запертом среди дикой обстановки психиатрической лечебницы, не давали покоя Рамзаю, и он строил планы один другого отважнее, грандиознее, чтобы освободить молодого испанца, хотя и сознавал, что не с его вспыльчивым характером вести какие бы ни было секретные дела, требующие терпения и осторожности.
Сегодняшняя история с доктором была явным тому доказательством.
Под утро молодой человек задремал, проклиная наступающий день, так как надо было ехать за город – производить съемку в горах.
Не было еще семи часов утра, как к нему постучал курьер фирмы и передал туго свернутую записку, перевязанную ниткой.
– Это от кого? – удивился Рамзай.
– Не знаю, – был ответ. – Только что пришел неизвестный человек в большой шляпе, с хорошо укрытым шарфом лицом, спросил, здесь ли вы живете, и оставил вам эту записку.
Курьер ушел, а взволнованный Рамзай развернул послание.
Оно было от Хуана Узник излагал карандашом, видимо торопясь, на оберточной бумаге свою историю и заканчивал письмо призывом о помощи.
«Мне сообщили, – читал Рамзай, – что меня послезавтра утром увезут из Монтевидео в лечебницу, находящуюся в Рио-Гранде. Там я погибну. Помогите, если можете. Мне не к кому больше обратиться. Служитель доктора, тот самый, который согласился за деньги передать мое письмо, рассказал мне о вашем нападении на проклятого итальянца. Как вы узнали о том, что произошло со мной, я не знаю Да будут трижды благословенны и вы, и то лицо, которое дало вам знать о моем положении! Я должен бежать. Доставьте мне револьвер. Я… стук, шаги, идет доктор. Хуан Маньяна».
«По-видимому, – размышлял Рамзай, – письмо написано вчера вечером. Значит, времени осталось одни сутки. О, что делать? Что делать? А я только завтра увижу Инее. Но что может сделать она? Я должен сам помочь ей и ее брату».
Одевшись, Рамзай решил, что на всякий случай он должен быть сегодня свободен, а потому в одиннадцать часов отправился к старшему режиссеру и наотрез отказался делать съемку за городом, ссылаясь на нездоровье.
– Боюсь, что ваше недомогание приходило к вам вчера закутанное в мантилью, – сказал мистер Хикс, режиссер фирмы. – Об этом у нас уже говорят. Труппа в сборе, я тоже почти собрался. Едемте, Генри! Берите камеру! Или мне придется взять этого медлительного Секстона.
– Берите Секстона. Меня тошнит, температура почти сорок, – сказал Рамзай. – Боюсь, что у меня желтая лихорадка.
Хикс только развел руками. Рамзай был отпущен.
Возвращаясь к себе, он увидел вошедших в коридор двух женщин – молодую и старую. Они нерешительно оглядывались. Инее была в лиловом шелковом шарфе, купленном на улице, в первой попавшейся лавке, а Катарина надела панаму Беллы, обе бежали простоволосые.
– Мистер Рамзай, – обратилась Инее к вздрогнувшему от радости кинооператору, – я пришла умолять вас начать действовать!
Как только Рамзай ввел невольных гостей к себе, Инее рассказала утреннюю историю, а Рамзай со своей стороны – о своем визите к Ригоцци и письме Хуана. Девушка, прочтя письмо, не выдержала и заплакала Вдруг ее отчаяние перешло предел, за которым человек уже плохо сознает, что делает.
– О, злодеи! – закричала Инее, вскочив и топнув ногой. – Нельзя медлить! Идемте, сеньор Рамзай! Катарина, идем! Мы потребуем, чтобы нас впустили к Хуану! Мы будем кричать, соберем толпу, мы силой освободим моего брата!
Не слушая Катарину, пытавшуюся ее удержать, и донельзя расстроенного Рамзая, который просил посидеть и подумать, Инее выбежала из комнаты, спеша на улицу. Она была готова обратиться к первому встречному. На ее счастье, никто не попался ей на том участке двора фирмы, где лежал путь к воротам. Рамзай уговаривал девушку, но не смог ее удержать и остался в комнате, а Катарина, плача и причитая, догоняла Инее.
Выбежав за ворота, Инее остановилась, оглядываясь. Она беспомощно сжимала кулаки…
Навстречу ей шел высокий, белоснежно-седой старик с красивым, ясным лицом. Рядом с ним шел черноволосый мальчик лет одиннадцати, с смышленой энергичной мордашкой.
Наружность старика поразила Инее, так он был похож на настоящего, доброго отца, полного защиты и правды, что расстроенные нервы молодой девушки не выдержали. Она бросилась к старику, воскликнув:
– Кто бы вы ни были, добрый человек, помогите! Мой брат в тюрьме, в сумасшедшем доме! Я умру, если он не будет свободен! Остались только одни сутки! Потом его увезут!
Старик с недоумением взял протянутую руку юной испанки Брови его тревожно сдвинулись.
Мальчик же, наоборот, весь загорелся и просиял, как боевой конь при звуке трубы. Он весь превратился в слух и внимание.
Теперь мы должны отступить, чтобы рассказать, почему Линсей с Робертом очутились вблизи кинофабрики; о том, что еще произошло в ранчо Вермонта и как старик привез Роберта в Монтевидео.
XIIПока Арета шила для мальчика, Ретиан и Вермонт подробно поговорили о своих планах и желаниях.
Вермонт желал одного: жить спокойно, хотя бы и в нищете, но чтобы не надо было Арете портить глаза над работой по ночам, а главное – ему хотелось уплатить тот долг, пятьсот рейсов, о котором мы упоминали, и уплатить хотя бы половину жалованья за год Гиацинту я Флоре, которым скоро станет уже нечего носить.
Ретиан, со своей стороны, сообщил, что у него имеется письменное приглашение работать в монтевидеоской газете «Вестник жизни Юга» и что он, пожалуй, примет это предложение после того, как отгостит в ранчо «Каменный Столб».
Еще Ретиан очень подробно рассказал снова историю дуэли и нападения бандитов.
Вермонт утверждал, что это дело рук Гопкинса.
– Теперь, – сказал он, – тебе нельзя ехать верхом, да еще одному, ни в Монтевидео, ни в Пелотас, ни в Баже Тебя будут подстерегать. Равно и спутников твоих надо предупредить, чтобы они пользовались дилижансом. Как раз завтра к вечеру должен быть дилижанс из Баже. Если Линсей с Робертом захотят ехать, то стоит пройти здесь недалеко к броду через речку и там ждать. Вопрос только в том, найдутся ли два места.
Вермонт принес шахматы, сел играть с Ретианом на ветерке, в тени крыши дома. Сделав Ретиану мат, Вермонт поднял голову, увидел Роберта, который уже проснулся Мальчик созерцал каменный столб и рассматривал надпись, но прочесть ее не мог, хотя ему страшно хотелось узнать, какой это памятник.
Перенесенное нервное состояние не дало также спать долго и Линсею. В настоящий момент он сидел возле швейной машины Ареты и изливал девушке свою радость – быть в Южной Америке.
Девушке, рожденной среди пампасов, привыкшей к своей стране до скуки, был непонятен восторг старика.
– Как вам хотелось попасть сюда, так мне хочется побывать в Европе, – говорила Арета, оканчивая вшивать карманы.
– Что, Звезда?! Встал?! – крикнул Вермонт мальчику. – Ну-ка, разгадай ту загадку, которая у тебя перед носом.
– Здесь написано на языке, которого я не знаю. Что это за столб? – спросил мальчик.
– Никто не знает. Надпись испанская В свое время я немало помучился над этой надписью, – сказал Вермонт Ретиану, вставая и подходя вместе с ним к Роберту. – Здесь сказано, что у этого столба каждый год 23 октября в семь часов утра бывает голова из золота. Потом она исчезает.
– Вы шутите! – вскричал мальчик:
– Что ты, милый; я не считаю тебя дураком, как считал красноносый приятель капитана Баттарана.
– Да, такая надпись, – подвердил Ретиан.
– Кто же поставил столб?
– Неизвестно. Может быть, прежний владелец ранчо, лет сто назад убитый индейцами.
– Хм! Хм! – восклицал Роберт, развеселясь и бегая вокруг столба. – А вы вставали утром смотреть?
– Неужели я кажусь тебе дураком?
– Совсем нет! Но я смотрел бы! Когда двадцать третье?
– Неужели я кажусь тебе дураком?
– Совсем нет! Но я смотрел бы! Когда двадцать третье?
– Завтра, – сказал Ретиан.
– Верно, завтра, – удивился Вермонт. Помолчав, он прибавил – Глупость!
– Ах, это очень интересно! Давайте подумаем, – сказал Роберт, тщательно осматривая столб.
– По-моему, – заявил Ретиан, – тот, кто поставил столб, раз в год чувствовал себя умницей в семь часов утра на одну минуту. Потом он снова глупел.
– О, вы смеетесь! – воскликнул Роберт. – Но мне запала в голову эта штука! А что, если под столбом зарыт клад? А надпись написали… так, между прочим?!
– Роберт! – крикнула мальчику, выходя из дома, Арета. – Иди-ка сюда примерять штаны и курточку.
Мальчик взглянул на девушку с признательностью и смущением, но не тронулся. Он стоял, опустив голову. Арета подошла к нему и взяла его за руку.
Вермонт подошел к Ретиану, спокойно вынул у него изо рта горящую сигарету, прикурил и вернул сигарету на место, – вставил в рот Дугби.
Bee рассмеялись.
Роберт, не упираясь больше, пошел за девушкой. Они прошли через жилое помещение и очутились на внутреннем дворе.
Роберт увидел глиняную корчагу, полную горячей воды. Рядом на скамейке лежали кусок мыла, полотенце и ножницы.
Перед скамейкой находился кожаный складной табурет, а на стене висела сшитая Аретой одежда.
– Звезда обросла волосами, нечесаными, немытыми, – говорила Арета, усаживая мальчика на табурет. – Ноги у Звезды мерзкие, как копыта. Наклони голову.
Роберт, присмирев, послушно повиновался своему парикмахеру.
Запустив гребенку в густые волосы мальчика, девушка пощелкала ножницами и начала отсекать спутанную волосяную шапку, клочья которой стыдливо падали к ее ногам.
Вскоре круглая, как шар, голова освободителя Баттарана была коротко острижена, – не так ровно, как сделал бы это подлинный парикмахер, но достаточно для того, чтобы теперь ее хорошо промыть.
– Вы знаете, – сказал Роберт, ежась от прикосновения ножниц к шее, – я все думаю, как добыть золотую голову. Тогда дела ваши могут поправиться.
– Что ты знаешь о наших делах?
– Я слышал, я ходил у столба и слышал, что говорил мистер Вермонт мистеру Дугби. Я не подслушивал, – просто слышал; и, знаете, если я отыщу голову, то отдам ее вам.
– Благодарю тебя, – ответила Арета, не зная, сердиться или смеяться на бесцеремонное великодушие мальчика. – Это не пустяки, мой милый. Перестань чистить нос ногтем. Ты совсем одичал, бродяжничая по пампасам.
– Да, было много приключений, – важно ответил Роберт. – Надо сказать правду: пережито было порядочно.
– Для твоего возраста ты действительно испытал много, – согласилась девушка, подрезая волосы за ухом мальчика и отступая, чтобы полюбоваться своей работой. – Как приедешь в Монтевидео, сразу же напиши своим родным, что ты жив и здоров, и признайся, почему убежал. Разве ты не думаешь, что твои мать и отец сходят с ума от беспокойства о тебе?
Роберт нахмурился, вытирая слезы, проступившие при мысли о доме.
– Я напишу, – уныло пробормотал он. – Я уже писал домой из Рио-Гранде, зашел на почту и написал. Я еще напишу.
– Мистер Линсей сказал мне, что возьмет тебя с собой, ты будешь жить с ним, пока за тобой не приедут или не пришлют тебе денег на проезд.
– А все-таки, – вскричал Роберт, вдруг развеселясь, – Нерви и Дуг Ламбас лопнут от зависти!
– Безусловно. Теперь ставь ноги в этот таз с горячей водой.
Подставив Роберту таз, девушка тщательно вымыла его исцарапанные, покрытые синяками ноги и смазала кровоточащие места йодом.
Той же операции подверглись кисти рук маленького авантюриста, после чего, вручив ему мыло и ножницы, Арета ушла к Ретиану, продолжавшему шахматную игру с Вермонтом, и позвала их обедать.
На обед не было ничего, кроме маисовых лепешек, поджаренных в сале, и огромного количества мяса, приготовленного способом гаучо, – два вырезанных вместе с кожей полушария задней части быка. Эти куски мяса, завернутые краями кожи, пекутся под горячими углями, жарятся и варятся в собственном соку.
Когда явился совершенно преображенный Роберт, одетый и умытый, все встали хором поздравить его с возвращением к цивилизованной жизни. Мальчик сконфузился, но это не помешало ему съесть мяса так много, что он побледнел.
За обедом было решено, что Линсей с Робертом воспользуются завтрашним дилижансом. Для этого надо было собраться часам к одиннадцати и идти на речную переправу, находившуюся неподалеку от ранчо Вермонта.
Этот разговор начал сам Линсей, не хотевший обременять Арету лишними хлопотами, тем более, – что он видел, как взгляды Ретиана и Ареты, встречаясь иногда, говорили им о зародившейся взаимной симпатии.
Уже стемнело, а потому Арета зажгла две свечи, сделанные домашним способом из бычьего жира. Затем она принесла маленькую гитару. Ретиан стал играть на ней местный мотив бесконечной песни, называющейся «Видалита». Арета аккомпанировала на пианино. Вермонт и Ретиан пели. Затем перешли к песням веселым, тоже имеющим общее название – «Милонга». Услышав пение, явилась Флора, за ней – Гиацинт; они сели, стали подпевать, и благодаря им Ретиан припомнил много забытых куплетов.
«Там, где стояли твои ножки, – пел Ретиан, улыбаясь и наклоняясь над гитарой, чтобы скрыть смущение, когда девушка взглядывала на него, укоризненно качая головой, если он ошибался, – там падает теперь тень ствола сломанного грозой дерева…» «О, видалита, вида лита!»
«Я всматриваюсь в тень, но, не видя там теперь твоих ног, делаю ножом отметку: вот здесь были они, ноги твои».
«А наверху были глаза. А разбитое дерево – это я… О, видалита!»
В это время Роберт дремал на диване, слушая слова песни. Надо сказать, что он был поглощен загадкой каменного столба. При последних словах Ретиана мальчик очнулся, незаметно вышел и сел на пороге.
Вдруг Роберт слегка вскрикнул от внезапного возбуждения и тихо пробежал в сарай, где скоро нашарил, хотя было совсем темно, железную мотыгу с деревянной ручкой; мотыгу он утащил к столбу, засыпав ее там травой и песком.
«Как это никто не догадался? – думал юный кладоискатель. – Будет Арете сюрприз. А если клад уже вытащен?»
При такой мысли Роберт от огорчения упал на землю и начал плакать. Это была его привычка – падать на землю или на пол в случаях большого огорчения, раскаяния и разочарования. Мы уже видели, как повалился он от разоблаченного Вермонтом обмана Паркера.
Когда ему надоело лежать, он встал и вошел в комнату. Пение уже стихло, утомленные путешественники пожелали хозяевам спокойной ночи.
– Иди спать, Роберт, – сказал мальчику Линсей. – Завтра мы едем на дилижансе в Монтевидео.
– Завтра? А в котором часу? – тревожно спросил Роберт, испугавшись, что отъезд состоится раньше семи часов.
– Ну, часу в двенадцатом, может быть, – сказал Ретиан. – А что?
– Просто так… Я так спросил.
Линсею и мальчику отвели помещение рядом с комнатой пеонов. Это была пустая кладовая. На пол постлали циновки и постели; гостям дан был огарок свечи, вода и будильник, чтобы они не проспали дольше девяти утра.
Увидев будильник, Роберт обрадовался. Он тотчас спросил Арету, правильно ли ходят эти часы.
– Разве это так важно для твоей жизни? – сказала девушка. – Хотя бы они отставали минут на двадцать, что за беда?
– Они, значит, действительно отстают? – не унимался мальчик. – На двадцать минут?
– Да что с тобой? – удивился Линсей.
– Разве вы не видите, что Звезда одичала от желания спать! – заметил Вермонт, щупая лоб Роберта, – Голова у него горячая. Человек освобождал Баттарана, и он очень устал.
Слыша это, хитрец Роберт начал усиленно зевать и тереть глаза.
Пожелав еще раз друг другу спокойной ночи, все разошлись Ретиан лег в гостиной, Арета и ее отец – по своим комнатам.
Огни были потушены; ранчо погрузилось во тьму. Изредка слышался вой диких луговых собак да храпение Гиацинта.
Линсей, посмотрев, спит ли мальчик, вышел на минуту во двор покурить. Тотчас Роберт, притворившийся спящим, вскочил и перевел будильник на половину седьмого. Его очень удручала неизвестность, – точно ли показывают время эти часы, но он смирился с тем, что есть.
Между тем будильник был точен; Арета просто шутила. Будильник шел по отличным карманным часам Вермонта.
Снова улегшись, Роберт слышал, как пришел и растянулся неподалеку от него Линсей, как, укрываясь пончо, старик тихо мурлыкал грустный мотив «Видалиты» и закончил музыку восклицанием:
«В пампасах, черт побери! Спим!» – Он потушил свечу и почти мгновенно уснул.
«Если он проснется на звон будильника, – думал Роберт, – я скажу, что хотел выйти погулять к реке, выкупаться».
Роберту не надо было даже бороться со сном, – так овладела им мысль решить задачу золотой головы. Он то дремал, то, мгновенно очнувшись, лежал с открытыми глазами и благословлял москитов, кусавших его, за то, что они мешали уснуть.