Голову он держал гордо, и, хотя был гладко выбрит, не вызывало сомнений, что это мужчина в расцвете сил. Глаза были косого монгольского разреза, а кожа сверкала замечательным цветом янтаря и казалась на солнце почти прозрачной.
Он приветственно и в знак мира поднял правую руку и высоким голосом произнес на своем птичьем языке:
– Я вижу тебя, Нэм Дитя.
Он назвал Сантэн ее бушменским именем, и она радостно вскрикнула.
– И я вижу тебя, Кви!
– Кто это с тобой? – спросил бушмен.
– Мой сын Хорошая Вода. Когда мы впервые встретились, я рассказывала тебе, что он родился в священном месте вашего народа, и О’ва стал его приемным дедушкой, а Х’ани – приемной бабушкой.
Кви, бушмен, повернулся и крикнул в безмолвную пустыню:
– Это правда, люди племени сан! Женщина Нэм Дитя – наш друг, а мальчик – из легенды. Приветствуйте их!
Словно из-под голой земли, по которой они только что проехали, появились маленькие золотые люди племени сан. Вместе с Кви их было двенадцать: Кви, его брат – Толстый Кви, их жены и голые ребятишки. Они прятались ловко, как дикие звери, но сейчас столпились, смеясь, щелкая, чирикая, а Сантэн склонялась в седле, приветствуя их, обнимая и называя каждого по имени. Потом подобрала двух малышей, только начавших ходить, и посадила себе на колени.
– Откуда ты их всех так хорошо знаешь, мама? – спросил Шаса.
– Кви и его брат – родственники О’ва, твоего приемного дедушки. Я познакомилась с ними, когда ты был совсем маленький и мы только начинали разработку шахты Х’ани. Это их охотничья территория.
Остаток дня они провели с кланом, а когда пришло время расставаться, Сантэн подарила каждой женщине горсть медных патронов, и женщины, причитая от радости, выразили свою благодарность в танце. Патроны повесят на шнурок вместе с осколками скорлупы страусовых яиц; выйдут отличные ожерелья, на зависть всем женщинам сан, каких они встретят в странствиях. Шаса подарил Кви свой охотничий нож с рукоятью из слоновой кости; пигмей проверил лезвие на подушечке большого пальца и удивленно вскрикнул, когда кожа разделилась. Окровавленный палец он гордо показал всем женщинам:
– Вот какое у меня оружие!
Толстый Кви получил пояс Сантэн. Когда они уезжали, он разглядывал свое отражение в блестящей медной пряжке.
– Если снова захотите увидеться, – крикнул им вслед Кви, – мы до дождей будем в роще деревьев монгонго у впадины О’чи.
– Им так немного нужно для счастья, – сказал Шаса, оглядываясь на маленькие танцующие фигуры.
– Да, они самые счастливые люди на земле, – согласилась Сантэн. – Но я все думаю, надолго ли.
– Неужели ты действительно так жила, мама? – спросил Шаса. – Как бушмены? Носила шкуры и ела коренья?
– И ты тоже, Шаса. Вернее, ты ничего не носил, как эти чумазые маленькие плутишки.
Он нахмурился, пытаясь вспомнить.
– Иногда мне снится темное место, вроде пещеры, и вода, от которой идет пар.
– Это термальный источник, где мы купались и где я нашла первый алмаз шахты Х’ани.
– Я хотел бы там побывать, мама.
– Это невозможно. – Он видел, что ее настроение изменилось. – Источник был в самом центре трубки Х’ани. Сейчас там главные разработки. Мы начали копать и уничтожили источник.
Они какое-то время ехали молча.
– Это было священное место людей сан, и все же они не пришли в негодование, когда мы… – Сантэн замялась, подбирая слово, и решительно закончила: – …когда мы осквернили его.
– Интересно почему. То есть я хочу сказать, что если какой-нибудь чужой народ превратил бы Вестминстерское аббатство в алмазную шахту?
– Когда-то давно я говорила об этом с Кви. Он сказал, что это место принадлежало не им, а духам, и что если бы духи не хотели, с этим местом ничего бы не случилось. Он сказал, что духи жили здесь очень давно и, может, им стало скучно и они переселились в другое жилище, как делают люди племени сан.
– Все равно не могу себе представить тебя одной из этих женщин. Кого угодно, только не тебя. На это никакого воображения не хватит.
– Было трудно, – негромко сказала Сантэн. – Так трудно, что невозможно описать, невозможно вообразить, но без этой закалки, без этой подготовки я бы не стала такой, какой стала. Понимаешь, Шаса, здесь, в пустыне, уже готовая сломаться, я дала клятву. Я поклялась, что я и мой сын больше никогда не будем нищими. Поклялась, что нам больше никогда не придется терпеть нужду.
– Но меня тогда с тобой не было…
– Вовсе нет, – покачала она головой. – Ты был. Я несла тебя в себе по берегу Скелетов, несла в жару через страну дюн, и ты был частью клятвы, когда я дала ее. Мы – порождение пустыни, дорогой, и выживаем и процветаем там, где другие терпят поражение и гибнут. Запомни это. Хорошенько запомни, милый Шаса.
* * *На следующее утро они оставили слуг сворачивать лагерь и навьючивать лошадей, чтобы потом вернуться своим ходом, а сами с сожалением повернули в сторону шахты Х’ани. В полдень они отдохнули в тени большого дерева, положив под головы седла и глядя на деловитых маленьких ткачиков, которые добавляли новые ветки к общему гнезду величиной с растрепанный стог. Когда жара спала, поймали пасущихся лошадей, сели верхом и поехали вдоль подножия горы.
Неожиданно Шаса выпрямился в седле и, заслонив рукой глаза, посмотрел вверх.
– В чем дело, chеri?
Он узнал скалистое ущелье, куда приводила его Аннелиза.
– Тебя что-то тревожит, – настаивала Сантэн, и Шаса почувствовал неожиданное стремление отвести мать к ведьме горы. Он уже собирался заговорить, но вспомнил клятву и остановил себя на грани предательства.
– Ты не хочешь мне сказать?
Она наблюдала за борьбой, отражавшейся на его лице.
«Мама не в счет. Она меня любит. Это не то же самое, что рассказать чужому человеку», – оправдывался он перед своей совестью и выпалил, прежде чем совесть смогла его остановить:
– Там наверху скелет бушмена, мама. Хочешь, я покажу?
Сантэн побледнела под загаром и уставилась на него.
– Бушмен? – прошептала она. – Откуда ты знаешь, что это бушмен?
– Волосы на черепе, маленькие бушменские кудряшки, как у Кви и его клана.
– Как ты его нашел?
– Анна… – он замолчал и виновато покраснел.
– Тебе показала девушка, – помогла ему Сантэн.
– Да.
Он кивнул и повесил голову.
– Сможешь найти сам?
Румянец вернулся на щеки Сантэн; она казалась возбужденной и энергичной, когда наклонилась в седле и потянула его за рукав.
– Да, наверное… я отметил это место. – Шаса показал на утес. – Вон та расщелина в скале и утес в форме глаза.
– Покажи, Шаса, – приказала мать.
– Придется оставить лошадей здесь и подниматься пешком.
Подъем был трудным: жара в ущелье изнуряла, колючие ветки царапали.
– Это, должно быть, здесь. – Шаса поднялся на упавший камень, чтобы сориентироваться. – Может, чуть левее. Ищи груду камней возле мимозы. Там ветка закрывает вход в нишу.
– Давай разделимся и будем искать.
Они медленно поднимались по ущелью, двигаясь чуть поодаль друг от друга, чтобы захватить большую площадь, и перекликались свистом и криками, когда их разделяли кусты или камни.
Сантэн не ответила на свист Шасы. Он свистнул снова и, наклонив голову в ожидании ответа, почувствовал тревогу.
– Мама, где ты?
– Здесь!
Ее голос звучал слабо, искаженный болью или каким-то глубоким чувством, и он полез через камни к ней.
Она стояла на солнце, маленькая и одинокая, прижимая к груди шляпу. На щеках сверкала влага. Он думал, это пот, а потом заметил, что по лицу матери катятся слезы.
– Мама?
Он остановился у нее за спиной и понял, что она нашла склеп.
Она отвела ветвь, закрывавшую вход. Кружок стеклянных сосудов на месте, цветы увяли и выцвели.
– Аннелиза сказала, что это скелет ведьмы.
Шаса с суеверным страхом смотрел через плечо Сантэн на жалкую горку костей и маленький аккуратный череп на ее верху.
Сантэн покачала головой, не в силах говорить.
– Она сказала, что ведьма охраняет гору и исполняет одно желание.
– Х’ани. – Сантэн с трудом произнесла это имя. – Моя любимая матушка.
– Мама! – Сантэн покачнулась, и Шаса схватил ее за плечи, чтобы удержать на ногах. – Откуда ты знаешь? – Сантэн прислонилась к нему в поисках поддержки, но не ответила. – В пещерах и ущельях могут лежать сотни бушменских скелетов, – запинаясь, продолжал он, но она яростно покачала головой. – Как ты можешь быть уверена?
– Это она. – Голос Сантэн звучал невнятно от горя. – Это Х’ани: подпиленный клык, узор бус из скорлупы страусовых яиц на набедренной повязке. – Шаса не заметил обрывок иссохшей кожи, украшенный бусами, который лежал под грудой камней, наполовину погрузившись в пыль. – Но мне не нужны эти доказательства. Я знаю, это она. Просто знаю.
– Садись, мама.
Он усадил ее на покрытый мхом камень.
– Все уже прошло. Просто… такое потрясение… Я искала ее все эти годы. Я знала, где она должна быть. – Она рассеянно огляделась. – Тело О’ва должно быть где-то поблизости. Они поднялись наверх, пытаясь спастись, и он застрелил их. Они должны были упасть рядом.
– Кто застрелил их, мама?
Она глубоко вдохнула, и все равно ее голос дрожал, когда она назвала имя:
– Лотар. Лотар Деларей!
* * *Целый час они искали на дне и по склонам ущелья, высматривая второй скелет.
– Бесполезно, – сдалась наконец Сантэн. – Мы его не найдем. Пусть лежит спокойно, Шаса, как лежал все эти годы.
Они снова поднялись к маленькому склепу, по дороге срывая дикие цветы.
– Первым моим намерением было собрать останки и достойно похоронить их, – прошептала Сантэн, склонившись перед склепом, – но Х’ани не была христианкой. Эти холмы были ее священным местом. Здесь она будет покоиться с миром.
Она аккуратно расставила цветы и выпрямилась, по-прежнему на корточках.
– Я позабочусь, чтобы тебя никто никогда не тревожил, моя любимая старая бабушка, и часто буду приходить к тебе. – Сантэн встала и взяла Шасу за руку. – Человека добрее и мягче я не знала, – негромко сказала она. – Я очень ее любила.
Держась за руки, они спустились туда, где ждали лошади.
По дороге домой они не разговаривали. К тому времени как они добрались до бунгало, солнце уже зашло и слуги начали тревожиться.
* * *На следующее утро за завтраком Сантэн была оживленной и какой-то болезненно веселой, хотя под глазами у нее темнели круги, а веки опухли от слез.
– Через неделю мы возвращаемся в Кейптаун.
– Я бы хотел остаться здесь навсегда.
– Навсегда – это очень долго. Тебя ждет школа, а у меня есть обязанности. Но мы сюда вернемся, ты ведь знаешь. – Шаса кивнул, и она продолжала: – Я распорядилась, чтобы последнюю неделю ты провел на моечной фабрике и на сортировке. Тебе понравится, даю слово.
Как всегда, она оказалась права. Моечная фабрика была приятным местом. Поток воды на промывочных досках охлаждал воздух, и после непрерывного грохота дробилки здесь царила благословенная тишина. Атмосфера в длинном кирпичном помещении напоминала собор или капище: здесь поклонение Маммоне и Адаманту достигало высшей точки.
Шаса зачарованно смотрел, как раздробленная порода медленно движется по конвейеру. Крупные камни отсеивались и возвращались под вращающиеся валки на повторное дробление. Остальное поступало в бак с водой, а оттуда вращающиеся лопасти подавали его на сортировочные столы.
Легкие материалы всплывали и уходили в отвал. Более тяжелый гравий, в котором содержатся алмазы, проходил через целый ряд остроумных приспособлений для отбора, после чего оставался только концентрат – одна тысячная часть первоначального объема руды.
Концентрат пропускали через смазочные барабаны. Барабаны, заполненные тяжелой жирной смазкой, медленно вращались. Влажный гравий всплывал на поверхность, но алмазы оставались сухими. Одно из своеобразных свойств алмаза – несмачиваемость. Сколько бы он ни лежал в воде, сколько бы ни варился в ней, он останется сухим. И как только эти сухие камни касались слоя смазки, они застывали в ней, как мухи на липкой бумаге.
Смазочные барабаны находились за прочной металлической решеткой, и возле каждого стоял и внимательно наблюдал за его работой белый надзиратель. Шаса впервые всмотрелся через решетку, и прямо у него под носом произошло маленькое чудо: дикий алмаз был пойман и приручен, словно животное пустыни. Шаса видел, как алмаз приплыл в мягкой каше гравия из верхнего барабана, видел, как он коснулся смазки и ненадежно пристал к липкой желтой поверхности, оставляя крошечный V-образный след, как камень в течении. Потом шевельнулся, как будто на мгновение высвободившись. Шасе захотелось просунуть руку и схватить камень, пока тот не потерялся безвозвратно, но промежутки между прутьями решетки были слишком узкие. Однако алмаз застрял прочно и встал поперек медленного потока гравия, гордо выступая над ним, сухой и прозрачный, как нарост на желтой коже гигантской рептилии. Шаса испытал благоговение, как в тот раз, когда его кобыла Селеста родила при нем своего первого жеребенка.
Он все утро переходил от одного огромного желтого барабана к другому и возвращался вдоль линии, глядя, как с каждым часом все больше алмазов оседает на смазке.
В полдень появился управляющий промывочной в сопровождении четверых белых помощников, что было больше, чем необходимо – возможно, цель состояла в том, чтобы следить друг за другом и предотвращать любую попытку кражи. Широкими лопатками они соскребали смазку с барабанов и складывали в котел, а потом старательно нанесли на барабаны новую порцию желтой смазки.
В закрытом помещении в дальнем конце здания управляющий поставил котел на спиртовую печь и выпаривал смазку, пока не остался котел, до половины заполненный алмазами. Тут же находился доктор Твентимен-Джонс. Он взвешивал каждый камень отдельно и записывал результат в толстую книгу в кожаном переплете.
– Конечно, вы заметили, мастер Шаса, что здесь нет ни одного камня мельче половины карата.
– Да, сэр. – Шаса об этом даже не подумал. – А что происходит с теми, которые мельче?
– Барабаны со смазкой не без греха: камень должен обладать определенной массой, чтобы прилипнуть. Остальные, и среди них немного очень ценных камней, переходят на столы для просмотра.
Он провел Шасу назад в промывочную и показал желоб с влажным гравием, прошедшим через барабаны.
– Воду мы сливаем и используем повторно. Как вы знаете, вода здесь драгоценность. А весь этот гравий перебирают вручную.
При этих словах из двери в дальнем конце комнаты появились два человека. Каждый набрал из желоба полное ведро влажного гравия.
Шаса и Твентимен-Джонс прошли вслед за ними в длинную узкую комнату со стеклянным потолком и высокими окнами.
Из конца в конец комнаты тянулся единственный длинный стол из полированного металла.
По обе стороны стола в ряд сидели женщины. Они посмотрели на вошедших, и Шаса узнал жен и дочерей многих белых работников, а также черных бригадиров. Ближе к двери сидели белые женщины, а черные на приличном расстоянии от них в дальнем конце комнаты.
Мужчины высыпали гравий из ведер на поверхность стола, и женщины сосредоточились на нем. У каждой в одной руке были щипцы, в другой – лопатка. Они пододвигали к себе порцию гравия, тонко разравнивали его по столешнице и быстро просматривали.
– Женщины лучше выполняют эту работу, – объяснял Твентимен-Джонс, когда они шли вдоль стола, заглядывая за ссутуленные плечи женщин. – У мужчин нет такого терпения, зоркости и ловкости.
Шаса видел, что из тусклой массы гравия женщины выбирают крошечные непрозрачные камни, одни величиной с крупинки сахара, другие – с небольшую зеленую горошину.
– Эти камни – наш хлеб с маслом, – заметил Твентимен-Джонс. – Их используют в промышленности. А камни ювелирного класса, которые вы видели в комнате со смазкой, – это наш клубничный джем и сливки.
Когда гудок возвестил конец рабочего дня, Шаса вместе с Твентимен-Джонсом проехал на переднем сиденье его «форда» от промывочной в главную контору шахты. На коленях он держал маленький закрытый стальной ящик, в котором лежала дневная добыча алмазов.
Сантэн встретила их на веранде административного здания и провела в свой кабинет.
– Ну, интересно было? – спросила она и улыбнулась, услышав восторженный ответ Шасы:
– Это захватывающе, мама, и мы нашли одного настоящего красавца. Тридцать шесть каратов, настоящее чудовище, а не алмаз!
Он поставил ящик на стол и, когда Твентимен-Джонс открыл его, показал камень матери с такой гордостью, словно выкопал его собственными руками.
– Он большой, – согласилась Сантэн, – но цвет не очень хорош. Подержи его на свету. Видишь, он коричневый, как виски с содовой, и даже невооруженным глазом видны включения и пороки: вот эти крошечные черные точки внутри алмаза и трещина посредине.
Шаса так расстроился оттого, что его камень оказался несовершенным, что Сантэн рассмеялась и повернулась к Твентимен-Джонсу.
– Давайте покажем ему настоящие хорошие алмазы. Откройте, пожалуйста, сейф.
Твентимен-Джонс достал из жилетного кармана связку ключей и провел Шасу по коридору к стальной двери. Он отпер дверь и сразу закрыл ее за ними, прежде чем спуститься в подземное хранилище. Набирая комбинацию, он загородил собой замок, даже от Шасы, потом воспользовался вторым ключом, и наконец массивные стальные двери «Чабб»[10] раскрылись, и они вошли в хранилище.
– Камни промышленного класса мы держим в этих канистрах. – Доктор мимоходом коснулся их. – Но камни первого класса хранятся отдельно.