– Стой! – закричал Блэйн, в отчаянии разворачиваясь и размахивая обеими руками, чтобы остановить Хансмейера. – Стой! Отряд, стой!
Сержант отреагировал мгновенно: развернув лошадь, он преградил дорогу следовавшим за ним солдатам, и лошади остановились в облаке пыли.
Сантэн спрыгнула с седла, осмотрела передние ноги мерина и ничего не обнаружила. Тогда она приподняла заднюю ногу лошади и уставилась на нее, не веря своим глазам. В стрелку копыта вонзился ржавый железный стержень, и из раны уже текла темная кровь; смешиваясь с пылью, она превращалась в густую пасту.
Сантэн осторожно взялась за стержень и попыталась вытащить его, но он вонзился глубоко, и мерин дрожал от боли. Она тащила и дергала, старясь избежать острых шипов, и наконец ужасный предмет, влажный от крови мерина, оказался у нее в руке. Сантэн выпрямилась и посмотрела на Блэйна. Он тоже возился с ногой своей лошади, в его руках были два таких же капкана.
– Лошадиные капканы, – сказал Блэйн. – С самой войны не видел этих проклятых штук. Жестоко.
Грубо выкованные, похожие на колючки вездесущего африканского «рога дьявола», они представляли собой четыре острия, соединенных таким образом, что одно всегда направлено вверх. Три дюйма острого железа искалечат животное или человека и разрежут шины автомобиля.
Сантэн осмотрелась и увидела, что земля вокруг нее вся покрыта такими зловещими «ежами». Они были слегка присыпаны пылью, чтобы скрыть их от невнимательного взгляда, но это нисколько не сказалось на их действенности.
Она снова наклонилась и принялась освобождать копыта трех своих лошадей от игл. У мерина пострадали обе задние ноги, а у запасных – у одной три, у другой два копыта. Сантэн вырывала из них железные колючки и гневно отбрасывала в сторону.
Сержант Хансмейер и солдаты спешились и подошли помочь Сантэн и Блэйну; шли они осторожно, потому что колючки легко могли проткнуть подошвы. Расчистили коридор, по которому лошадей можно было увести в безопасное место, но все шесть животных были жестоко искалечены. Они ковыляли медленно, с трудом, не желая касаться земли поврежденными копытами.
– Шесть, – горько прошептал Блэйн. – Только бы добраться до этого ублюдка! – Он достал из чехла ружье калибра .303 и приказал Хансмейеру: – Переложите седла на одну из запасных лошадей. Снимите с искалеченных все бутылки с водой. Два солдата должны наметить безопасный объезд этого участка. Действуйте быстро. Нельзя терять ни минуты.
Сантэн, осторожно обходя участки с капканами, дошла до черного металлического ящика, который ее обманул, и подняла его. Крышка открылась. Замок был разбит выстрелом Лотара. Она перевернула ящик вверх дном. Он был пуст. Она бросила его и оглянулась.
Люди Блэйна работали быстро и уже перенесли седла на здоровых лошадей. Для Сантэн выбрали черного мерина, и сержант Хансмейер подвел его к ней. Отряд выстроился цепочкой, солдаты свешивались на ходу, высматривая, нет ли на пути новых капканов. Сантэн знала, что отныне ни на мгновение нельзя расслабиться: Лотар использовал не все свои капканы. По пути попадутся новые.
Хансмейер остановился за Сантэн.
– Мы готовы выступить, мэм.
Он протянул ей повод свежей лошади. Сантэн села верхом, и все оглянулись.
Блэйн стоял спиной к ним с ружьем «ли-энфилд» в руках и смотрел на искалеченных лошадей. Казалось, он молится. А может, просто собирался с духом. Но его голова была опущена.
Но вот он выпрямился и поднес к плечу приклад. Стрелял, не опуская ружья, только передергивал затвор, выстрелы звучали в быстрой последовательности, сливаясь в единый долгий, гулкий звук. Лошади падали одна на другую, образовалась дергающаяся, брыкающаяся груда. Блэйн отвернулся, и даже издали Сантэн увидела выражение его лица.
И поняла, что плачет. Слезы лились по щекам, и она не могла остановиться. Подъехал Блэйн. Посмотрел на нее и, увидев ее слезы, стал смотреть вперед, давая ей время справиться с собой.
– Мы потеряли почти час, – сказал он. – Отряд, вперед!
Еще дважды до наступления ночи бушмены останавливали колонну, и приходилось осторожно пробираться через разбросанные капканы. Каждый раз на это уходили драгоценные минуты.
– Мы теряем преимущество, – оценил Блэйн. – Они слышали выстрелы и теперь настороже. Они знают, что где-то впереди их ждут свежие лошади. И поэтому движутся быстрей – гораздо быстрей, чем можем мы.
* * *Они выбрались из пустынного Бушменленда в более благоприятные для человека пологие лесистые холмы области Каванго, и характер местности изменился с драматичной внезапностью.
Вдоль извилистых гребней древних слежавшихся дюн росли высокие деревья: комбретум – прекрасные ивы буша, азалии с перистой листвой, а между ними высокие молодые мопани. Мелкие долины поросли густой пустынной травой, чьи серебристые и розовые метелки задевали за стремена.
Здесь вода залегала близко под поверхностью, и вся природа отвечала на ее присутствие. Впервые со времени выезда из миссии в Калкранде встретилась крупная дичь: зебры и рыжегривые импалы, и путники поняли, что до источника, к которому они направляются, всего несколько миль, потому что этим животным требуется пить ежедневно.
Это было очень вовремя: лошади устали, ослабли и с трудом несли всадников. Воды в бутылках оставалось на донышке, и при каждом шаге она издевательски булькала.
Лотар Деларей уже не мог сидеть в седле без помощи. С одной стороны от него ехал Сварт Хендрик, с другой – незаконный сын Хендрика Клайн Бой. Когда Лотар неожиданно впадал в беспамятство, они поддерживали его, а иначе он начинал смеяться, бредить и упал бы с седла. Манфред ехал за ними, с тревогой глядя на отца, но он слишком устал и хотел пить, чтобы помогать.
Они с трудом поднялись на вершину еще одной из бесконечных слежавшихся дюн, и Сварт Хендрик приподнялся в стременах и посмотрел вперед и вниз, в пологую долину, почти не надеясь, что по бездорожью, где каждый пейзаж повторял предыдущий, они вышли прямо к месту назначения. Ведь им приходилось руководствоваться только солнцем и чутьем жителей пустыни.
Он сразу почувствовал душевный подъем: впереди в лесу мопани, на берегу питающей их воды, стояли четыре огромные акации, точно так, как они отпечатались в его памяти.
На спуске лошади смогли прибавить ходу и через полосу глины, окружавшую ушедший в землю бассейн, вышли к воде.
Вода была цвета cafе au lait[14], не больше десяти шагов в самом широком месте и по колено человеку, не глубже. Вокруг виднелись отпечатки лап и копыт десятков разнообразных диких животных – от маленьких галочек, оставленных перепелами и франколинами, до гигантских круглых слоновьих следов размером с крышку помойного бака. Все они отпечатались в глине, а потом солнце сделало их твердыми, как бетон.
Хендрик и Клайн Бой ввели своих лошадей в бассейн, а потом сами бросились лицом в мутную теплую воду, фыркая, отдуваясь и громко смеясь, когда набирали воду в рот.
Манфред помог отцу спешиться на краю; Лотар с трудом опустился на колени, а Манфред набрал полную шляпу воды и принес ему.
Лотар пил жадно, давясь и кашляя, когда вода попадала в дыхательное горло. Его лицо покраснело и опухло, глаза лихорадочно блестели. Зараза в крови сжигала его.
Сварт Хендрик побрел к берегу. Его сапоги чавкали, из промокшей одежды лилась вода. Он продолжал улыбаться – но ему в голову пришла неожиданная мысль, и он остановился. Улыбка исчезла с его толстых черных губ; он огляделся.
– Здесь никого нет, – сказал он. – Буффало и Журавлиные Ноги – где они?
Разбрызгивая воду, он побежал к примитивной хижине, которая стояла в тени ближайшей зонтичной акации.
Хижина была пуста, заброшена. Всюду раскиданы угли от костра; самым свежим – несколько дней, нет, недель. Он сбегал в лес и наконец вернулся и вместе с Манфредом и Клайн Боем помог Лотару добраться до тени и прислониться к стволу акации.
– Они дезертировали, – предупредил Лотар отчет Хендрика. – Мне следовало бы знать. Десять лошадей, каждая по пятьдесят фунтов. Слишком большое искушение.
Отдых и вода как будто прибавили ему сил; он снова мыслил ясно.
– Убежали. Должно быть, через несколько дней после того, как мы их оставили. – Хендрик сел рядом с ним. – Забрали лошадей, продали португальцам и вернулись домой к женам.
– Обещай, что, когда снова их увидишь, убьешь их. Медленно, очень медленно.
– Жду не дождусь, – прошептал Хендрик. – Перво-наперво я заставлю их съесть собственные причиндалы. Отрежу тупым ножом и буду скармливать им мелкими кусочками.
Оба замолчали, глядя на четырех лошадей у края озерца. Животы лошадей раздулись от воды, но головы устало повисли, носы почти касались глины.
– Семьдесят миль до реки, по меньшей мере семьдесят, – нарушил молчание Лотар и начал разворачивать грязные тряпки на своей руке.
– Семьдесят миль до реки, по меньшей мере семьдесят, – нарушил молчание Лотар и начал разворачивать грязные тряпки на своей руке.
Опухоль была огромна. Рука Лотара напоминала спелую дыню. Из синей распухшей плоти торчали негнущиеся пальцы. Опухоль дошла до локтя, предплечье раздуло втрое, кожа потрескалась, и из трещин сочилась прозрачная лимфа. Укусы превратились в глубокие ослизлые желтые ямы, их края раскрылись, как лепестки цветка, и густой запах разложения и гноя стоял в носу и в горле у самого Лотара, душил его.
Выше локтя опухоль была не так велика, но яркие алые линии тянулись под кожей до самого плеча. Лотар осторожно пощупал распухшие железы под мышками. Они были тверды, как мушкетная пуля, погрузившаяся в плоть.
– Гангрена, – сказал он себе и понял, что карболка, которой он с самого начала очистил рану, только усугубила положение. – Слишком крепкая, – пробормотал он. – Слишком крепкий раствор. – Карболка уничтожила капилляры вокруг раны, подготовив путь для распространения гангрены. – Пропала рука. – Он наконец посмотрел фактам в лицо и подумал, не сможет ли сам провести ампутацию. Представил, как разрубает локоть…
– Нет, не смогу, – решил он наконец. – Даже подумать страшно. Ради Мэнни я должен держаться, сколько позволит гангрена.
Он посмотрел на мальчика.
– Мне нужна перевязка.
Он пытался говорить твердо и уверенно, но голос прозвучал вороньим карканьем, и мальчик вздрогнул и оторвал взгляд от отвратительной раны.
Лотар посыпал гноящиеся раны кристаллами карболки – всей, что оставалась, и перевязал полосками одеяла. Вся их запасная одежда уже ушла на перевязки.
– Далеко они за нами, Хенни? – спросил он, завязывая узел.
– Мы выиграли время, – предположил Хендрик. – Должно быть, они спасли своих лошадей. Но ты посмотри на наших.
Одна из лошадей на краю бассейна легла – знак капитуляции.
– Они в пяти-шести часах за нами.
А до реки семьдесят миль, и никакой гарантии, что граница остановит преследователей и они не перейдут ее. Лотару не нужно было высказывать свои сомнения: все их разделяли.
– Манфред, – прошептал он. – Принеси алмазы.
Мальчик поставил рядом с Лотаром брезентовый рюкзак, и Лотар осторожно его развязал.
Всего было двадцать восемь небольших пакетов из коричневой бумаги с красными восковыми печатями. Лотар разделил их на четыре горки, по семь пакетов в каждой.
– Равные доли, – сказал он. – Мы не можем оценивать каждый пакет, поэтому просто разделим на четыре части и пусть первым выбирает самый молодой. – Он посмотрел на Хендрика. – Согласен?
Сварт Хендрик понял, что дележ добычи – признание того, что не все дойдут до реки. Он опустил глаза. С самой юности он вместе с этим золотоволосым, белокожим дьяволом. Он никогда не задумывался над тем, что держит их вместе. Он чувствовал глубочайшую вражду и недоверие ко всем белым – за исключением этого. Они столько видели, столько делили, решались на такие отчаянные поступки! Хендрик не думал об этом в понятиях любви или дружбы. Но чувствовал, что предстоящее расставание рождает в нем опустошающее отчаяние, словно его самого ждала малая смерть.
– Согласен, – ответил он низким, звучным, как звон церковного колокола, голосом и посмотрел на белого мальчика. Мужчина и мальчик в сознании Хендрика были одним целым. То, что он чувствовал к отцу, он чувствовал и к сыну.
– Выбирай, Мэнни, – приказал он.
– Не знаю.
Манфред заложил руки за спину: он не хотел притрагиваться к пакетам.
– Ну! – резко велел отец, и мальчик послушно протянул руку к ближайшей груде.
– Бери, – приказал Лотар, потом посмотрел на молодого чернокожего. – Выбирай, Клайн Бой.
Остались две груды, и Лотар потрескавшимися губами улыбнулся Хендрику.
– Сколько тебе лет, Хенни?
– Я стар, как сгоревшая гора, и молод, как первый весенний цветок, – ответил овамбо, и они рассмеялись.
«Если бы мне давали по алмазу за каждый раз, как мы смеялись вместе, я был бы самым богатым человеком на земле», – подумал Лотар. Ему потребовались большие усилия, чтобы удержать на лице улыбку.
– Ты, должно быть, моложе меня, – вслух заговорил он. – Потому что я всегда присматривал за тобой, как нянька. Выбирай!
Свою груду Лотар подтолкнул к Мэнни.
– Положи в рюкзак, – сказал он, и Манфред убрал их долю в брезентовый рюкзак и плотно завязал его. Чернокожие рассовали свои пакеты по карманам.
– Теперь заполните водой бутылки. До реки всего семьдесят миль, – сказал Лотар.
Когда они были готовы выступить, Хендрик наклонился, чтобы поднять Лотара, но тот раздраженно оттолкнул его и встал, держась за ствол акации.
Одна из лошадей не смогла подняться, и ее оставили лежать на краю воды. Другая обессилела на первой же миле, но две другие покорно продолжали хромать. Они больше не выдерживали тяжести взрослого человека, но одна везла бутылки с водой, а вторую Лотар использовал как костыль. Он брел рядом, держась здоровой рукой за шею лошади.
Остальные трое по очереди вели лошадей. Отряд упорно двигался на север. Иногда Лотар смеялся без причины или пел сильным, чистым голосом, так верно выводя мелодию, что Манфреда охватывало облегчение. Но потом пение прерывалось, голос начинал хрипеть и замолкал. Лотар кричал, бредил, умолял о чем-то призраков, рожденных больным воображением, и тогда Манфред подбегал к нему, обнимал за пояс, и Лотар успокаивался.
– Ты хороший мальчик, Мэнни, – шептал он. – Ты всегда был хорошим мальчиком. Отныне у нас будет замечательная жизнь. Ты будешь учиться в хорошей школе, станешь юным джентльменом – мы вместе поедем в Берлин, пойдем в оперу…
– Папочка, не разговаривай. Береги силы, папа.
И Лотар снова погружался в угнетенное молчание и механически передвигал ноги, спотыкаясь; только лошадь и сильная рука сына не давали ему упасть ничком в горячий песок Калахари.
Впереди над редким, спаленным жарой лесом показался первый гранитный холм, круглый, как жемчужина. Гладкий камень на солнце казался серебристо-серым.
* * *Сантэн остановила лошадь на вершине подъема и посмотрела вниз. Она узнала высокие деревья, с верхних ветвей которых много лет назад впервые увидала африканского слона: все эти годы в ее душе сохранялась крупица того радостного детского удивления. Потом она увидела воду, и все прочее было забыто. Нелегко удержать лошадей, когда они учуяли воду. Сантэн не раз слышала о путниках в пустыне, которые умерли от жажды возле источника, потому что позволили скоту и лошадям броситься к воде и превратить ее в вязкую грязь. Но Блэйн и его сержант были опытными людьми и надежно контролировали лошадей.
Как только лошади напились и их стреножили, Сантэн разулась, одетая вошла в пруд, нырнула, чтобы одежда и волосы впитали влагу, и наслаждалась прохладой мутной воды.
На противоположной стороне пруда Блэйн разделся по пояс и по колени вошел в воду; он стоял, поливая голову. Сантэн незаметно разглядывала его. Она впервые увидела его голую грудь: волосы там были густые, темные и курчавые, на них дрожали капли. Под правым соском чернела небольшая родинка, которая почему-то заинтересовала Сантэн; в остальном же тело у него было безупречное; кожа блестела, точно полированный мрамор, как у Микеланджеловской статуи Давида, а мышцы были плоские, но жесткие. Солнце выжгло под горлом коричневую букву V, руки загорели, но четкие границы указывали, где их прикрывали короткие рукава рубашки; выше этих границ кожа была цвета светлой слоновой кости, и Сантэн нашла это зрелище таким привлекательным, что с трудом оторвала взгляд.
Когда она направилась к нему, он поспешно надел рубашку и вода проступила на ней темными пятнами. Такая скромность заставила Сантэн улыбнуться.
– Деларей не нашел здесь запасных лошадей, – сказала она. Блэйн удивился.
– Вы уверены?
– Кви говорит, что здесь ждали двое людей и много лошадей, но они ушли. Давно. Он может считать только до десяти – столько пальцев на руке, но те люди ушли раньше. Да, я уверена, что Лотар Деларей не нашел здесь свежих лошадей.
Блэйн обеими руками пригладил темные волосы.
– Тогда, полагаю, что-то нарушило его планы. Он ни за что не стал бы так гнать лошадей, если бы не рассчитывал сменить их.
– Кви говорит, что дальше они пошли пешком. Они ведут оставшихся лошадей: те, очевидно, слишком слабы, чтобы нести человека.
Она замолчала, потому что на краю леса послышался резкий крик Кви; Сантэн и Блэйн торопливо пошли к нему.
– Они в отчаянии, – сказал Блэйн, глядя на груду оставленного под акацией снаряжения. – Седла и консервы, одеяла и посуда. – Он ногой разворошил груду. – Они бросили даже боеприпасы… и да, клянусь Господом, последние из этих проклятых лошадиных капканов. – Деревянный ящик с оставшимися несколькими фунтами опасных колючек лежал на боку. – Они все бросили и делают последнюю отчаянную попытку дойти до реки.