Характер реки постоянно менялся; местами она сужалась и стремительно неслась сквозь узкие ущелья в скалах, и длинное каноэ пролетало через такие места, как копье. Гребцы проводили лодки мимо рассекавших течение острых клыков-скал, точными движениями весел одолевали пенистые водовороты за такими клыками и устремлялись на новую стремнину, где вода, превращенная в стоячие волны под действием скорости и инерции, походила на зеленое венецианское стекло. Сантэн, задыхаясь, вскрикивала – отчасти в ужасе, отчасти от возбуждения, как ребенок на американских горках. Затем они снова оказывались на широких мелких участках, и в воде появлялось множество островов и песчаных отмелей, а по берегам – обширные заливные равнины, на которых паслись стада диких буйволов, массивных, ленивых на вид животных, черных, как сажа, покрытых засохшей грязью, их большие шишковатые рога над трубками ушей траурно провисали; буйволы стояли по брюхо в траве и, с комичным любопытством поднимая черные морды, с которых капало, смотрели на проплывающую лодку.
– О Блэйн! А это кто? Я таких никогда не видела!
– Личи, водяные козлы. Это крайняя южная точка, где их можно увидеть.
Эти сильные водные антилопы с жесткой рыжей шерстью держались огромными стадами; самцы ростом по грудь человеку несли на головах длинные, изящно изогнутые рога. Безрогие самки были пушистыми, как детские игрушки. Стада были такие огромные, что когда, встревоженные присутствием людей, взбивали воду, убегая, грохот стоял такой, как будто неподалеку проходил паровоз.
Почти на всех высоких деревьях вдоль берегов реки сидели парами орлы-рыболовы, их белые головы блестели на солнце. Запрокидывая их, раздувая горло, они издавали необычные лающие крики, когда мимо проходила мукоро.
На белых песчаных берегах виднелись ящероподобные крокодилы, отвратительные и злобные; они вставали на короткие кривые лапы, быстро ползли к воде и исчезали под поверхностью, так что из воды торчали только глаза.
Внимание Сантэн привлекли круглые камни на отмелях, темно-серые с розовыми краями, но она не поняла, что это. Блэйн сказал:
– Следи за ними!
Когда лодка проплывала мимо такого камня, огромный валун шевельнулся, поднялась голова размером с пивную бочку, раскрылась красная пасть, усеянная могучими клыками из желтой кости; раздался рев, похожий на сардонический смех безумного бога.
Блэйн слегка переместил ружье.
– Пусть его веселое «ха-ха-ха» не обманывает тебя: на самом деле ему не весело, – сказал он, щелкая затвором и досылая патрон в казенник.
И сразу самец гиппопотама бросился к ним по отмели гигантскими шагами, взбивая воду в белую пену, продолжая хрипло, угрожающе хохотать; его пасть была разинута, кривые длинные зубы с острыми краями с одинаковой легкостью могли скосить толстые стебли папируса, или разбить хрупкое каноэ, или перегрызть пополам пловца.
Мощными ударами весел гребцы стремительно продвигали мукоро, но гиппопотам быстро догонял, и Блэйн встал, легко удерживая равновесие в плывущем суденышке. Он поднес приклад к плечу и начал стрелять так быстро, что звуки разрывов сливались; когда пули засвистели над головой, Сантэн вздрогнула и оглянулась; она готовилась увидеть, как пули ударяют в большую серую мясистую голову и кровь хлещет из отверстия между маленькими стеклянистыми розовыми глазами. Но Блэйн нацелился на несколько дюймов выше лба животного. Ощетинившиеся уши дернулись от удара воздуха, прижались к голове, как крылья колибри, и самец прервал свое нападение и остановился, над поверхностью виднелась только его голова; гиппопотам часто моргал в комичном недоумении. Мукоро быстро уходила, и гиппопотам погрузился в мутную зеленую воду, как бы скрывая замешательство, вызванное неудавшимся нападением.
– С тобой все в порядке, Сантэн?
Блэйн опустил ружье.
– Страшновато.
Она пыталась говорить спокойно, но это удалось лишь отчасти.
– Не так плохо, как кажется: много шума и ярости, но без намерения причинить смерть.
Он улыбнулся.
– Я рада, что ты его не убил.
– Какой смысл превращать старину в четыре тонны гниющей падали и делать вдовами двадцать его толстых жен?
– Поэтому он на нас и напал – защищал своих самок?
– Вероятно, но с животными никогда нельзя знать точно. Возможно, у его подруги детеныш, или ему неприятно вспоминать о встрече с охотниками, или он просто сегодня настроен по-боевому.
Спокойствие Малкомса в момент кризиса поразило Сантэн не меньше, чем гуманность – ведь он пощадил угрожавшего им самца.
«Только школьницы обожествляют своих героев», – строго напомнила она себе; лодка летела вперед, и Сантэн обнаружила, что разглядывает широкие плечи Блэйна и посадку его головы. Темные волосы были коротко подстрижены на шее, сильной, но не толстой, приятных пропорций, гладкой. Только уши были крупноваты, розовые на кончиках, потому что через них просвечивало солнце. Сантэн почувствовала почти непреодолимое стремление наклониться и поцеловать мягкую кожу за ушами, но со смехом сдержалась.
Он повернулся и с улыбкой спросил:
– Что тебя позабавило?
– Девушка всегда слабеет и хихикает после того, как прекрасный принц спасет ее от огнедышащего дракона.
– Драконы – мифические существа.
– Не смейся, – укорила она. – Здесь все может быть, даже драконы и принцы. Это сказочная земля. За следующим поворотом нас ждут Санта-Клаус и добрая фея.
– Да ты чуть-чуть повредилась умом…
– Да, знаю, – кивнула она. – Наверное, надо тебя предупредить: это заразно.
– Твое предупреждение запоздало. – Он печально покачал головой. – Думаю, я уже заразился.
– Хорошо, – сказала она и, подчиняясь капризу, наклонилась и поцеловала его в мягкий участок за ухом.
Блэйн театрально содрогнулся.
– Посмотри, что ты наделала. – Он опять повернулся и показал ей мурашки на руке. – Обещай больше никогда так не делать. Это опасно.
– Как и ты, я никогда ничего не обещаю.
Она увидела быстро промелькнувшую в его глазах тень вины и сожаления и выругала себя за то, что, упрекнув в недостаточной преданности, испортила ему настроение.
– Блэйн, посмотри на этих птиц! Они не могут быть настоящими. Вот и доказательство: это действительно сказочная земля.
Ей хотелось вернуть былое настроение.
Они плыли мимо высокого крутого берега; его красная, кроваво-оранжевая глина была усеяна тысячами абсолютно круглых отверстий, а над ним висело живое облако ярких разноцветных птиц, которые влетали в отверстия-гнезда и вылетали из них.
– Красные щурки, – сказал Блэйн, разделяя ее удивление при виде стремительно проносящихся великолепных птиц, пламенеюще-розовых или бирюзово-синих, с длинными изящными хвостами и заостренными, как кинжалы, кончиками крыльев. – Они так похожи на райских птиц, что я начинаю тебе верить, – сказал он. – Возможно, мы действительно оказались в Зазеркалье.
После этого они говорили мало, но молчание почему-то еще больше их сблизило. Коснулись друг друга они еще только раз, когда Сантэн легко положила ладонь ему на шею, а он на мгновение накрыл ее руку своей. Этот обмен нежностями был мягким и мгновенным.
Блэйн что-то сказал ведущему гребцу.
– Я велел ему найти подходящее место для лагеря.
– Еще слишком рано.
Она взглянула на солнце.
– Да. – Он повернулся к ней и озорно улыбнулся. – Но я намерен побить рекорд скорости между Кангаром и Рунту.
– Рекорд?
– Да. Это будет самое медленное путешествие.
Блэйн выбрал один из больших островов. Изгиб белой отмели образовывал потаенную лагуну, чистую, зеленую, заслоненную качающейся стеной папируса. Пока гребцы собирали плавник для костра и сооружали из тростника убежище на ночь, Блэйн взял ружье.
– Куда ты? – спросила Сантэн.
– Посмотрю, нельзя ли убить оленя на ужин.
– О Блэйн, пожалуйста, никого не убивай. Сегодня особый день.
– Ты не устала от консервированной говядины?
– Пожалуйста, – настаивала она, и Малкомс, с сожалением покачав головой, отставил ружье и отправился проверять, готова ли хижина и натянуты ли москитные сетки над двумя отдельными постелями. Удовлетворенный, Блэйн отпустил гребцов, и те забрались в мукоро.
– Куда они? – спросила Сантэн, когда каноэ отошло от берега и вошло в течение.
– Я велел им переночевать на берегу, – ответил Блэйн, и они переглянулись, неожиданно почувствовав неловкость и смущение, отчетливо сознавая свое уединение, когда смотрели вслед уходящему каноэ.
Сантэн повернулась и пошла к лагерю. Склонилась к седельным сумкам – своему единственному багажу – и, не глядя на Блэйна, сказала:
– Я не мылась с прошлой ночи. Выкупаюсь в лагуне.
В руке она держала кусок желтого мыла.
Сантэн повернулась и пошла к лагерю. Склонилась к седельным сумкам – своему единственному багажу – и, не глядя на Блэйна, сказала:
– Я не мылась с прошлой ночи. Выкупаюсь в лагуне.
В руке она держала кусок желтого мыла.
– Приготовила последнее письмо близким?
– О чем ты?
– Это река Окаванго, Сантэн. Здесь крокодилы не прочь закусить маленькими девочками.
– Ты можешь охранять меня с ружьем…
– Рад услужить.
– …но закрыв глаза.
– Это несколько затрудняет защиту, верно?
Он осмотрел край лагуны и нашел под выступом черного, отполированного водой камня мелкую воду. Дно там было из белого песка, на котором отчетливо был бы виден приближающийся крокодил. Блэйн сел на самый высокий камень, положив на колени «ли-энфилд» со спущенным предохранителем.
– Дай честное слово не подглядывать, – предупредила Сантэн, стоя под ним на берегу, и он сосредоточился на стае острокрылых гусей, плывших под заходящим солнцем, но остро ощущал шорох падающей одежды.
Послышался плеск воды, легкое аханье, а потом:
– Хорошо, теперь можешь наблюдать за крокодилами.
Она сидела на песчаном дне, так что над водой виднелась только голова, сидела спиной к нему, забрав волосы в пучок.
– Как в раю – прохлада и свежесть.
Обернувшись, она улыбнулась; Блэйн увидел сквозь зеленую воду блеск ее белого тела и подумал, что не сможет больше переносить боль желания. Он понимал, что Сантэн сознательно искушает его, но не мог больше противиться ее притяжению.
Изабелла Малкомс упала с лошади почти пять лет назад, и это положило конец их супружеским отношениям. Они решились на близость всего раз, но Блэйн и теперь не мог вспоминать о пережитых ими тогда боли и унижении.
У него было здоровое сильное тело и огромный аппетит к жизни. Потребовались вся его сила, вся решимость, чтобы смириться с неестественным монашеским существованием. В конце концов это ему удалось, и свирепое возвращение подавленных желаний и инстинктов застало его врасплох.
– Снова закрыть глаза, – весело крикнула Сантэн. – Я хочу встать и намылиться.
Он не смог ответить, с трудом сдерживая стон, рвавшийся из горла, и смотрел только на ружье у себя на коленях.
И тут Сантэн в ужасе вскрикнула:
– Блэйн!
Он мгновенно вскочил. Сантэн стояла в лагуне, зеленая вода чуть плескалась у глубокой щели между ее маленькими круглыми ягодицами, обнаженные бедра переходили в узкую талию. Изящно вылепленные спину и плечи сковал ужас.
Резкими ударами длинного гребенчатого хвоста крокодил стремительно перемещал свое тело от глубокой воды, от острой морды треугольником расходилась волна. Рептилия была длиной почти с мукоро, двадцать футов от носа до кончика хвоста.
– Беги, Сантэн, беги! – крикнул полковник; она повернулась и бросилась к нему. Но крокодил двигался резво, как лошадь на полном галопе, вода за ним кипела, а Сантэн закрывала Блэйну цель, потому что бежала прямо к нему.
Блэйн спрыгнул с камня, вошел в воду по колени и двинулся ей навстречу, держа ружье высоко у груди.
– Ложись! – крикнул он ей. – Ложись!
Она отреагировала мгновенно, плашмя бросившись в воду, и он выстрелил поверх ее спины – крокодил был почти рядом с ней.
Пуля ударилась в бронированные чешуйки отвратительного черепа. Крокодил изогнул спину, выскочил из воды и окатил Блэйна и Сантэн волной воды с пеной. Мгновение он стоял на массивном хвосте, вытянув вперед маленькие передние лапы (кремовое брюхо покрывал симметричный рисунок чешуи) и задрав к небу длинную треугольную морду, потом с ревом снова упал в воду – на спину.
Блэйн поднял Сантэн на ноги и, обхватив ее одной рукой, а другой наставив ружье вперед, как пистолет, попятился к берегу. Крокодил бился в судорогах: пуля повредила примитивный мозг. Зверь вертелся в воде, беспорядочно описывая неправильные круги, щелкая челюстями, так что желтые зубы лязгали, как железные ворота на ветру.
Блэйн поставил Сантэн за собой и обеими руками поднял ружье. Пули рвали чешуйчатую голову, выбивая клочья плоти и куски костей. Хвост рептилии выпрямился, продолжая слабо биться. Крокодил перевалил за край отмели, в глубокие темные воды, вынырнул в последний раз и исчез.
Сантэн дрожала от ужаса. Зубы у нее стучали так, что она с трудом могла говорить.
– Ужасно! Какое страшное чудовище! – Она обхватила Блэйна руками и прижалась к нему. – О Блэйн, как я испугалась!
Она вжималась лицом в его грудь, и голос звучал приглушенно.
– Теперь все в порядке. – Он старался успокоить ее. – Спокойней, дорогая, все позади. Он ушел.
Малкомс прислонил ружье к камню и обнял Сантэн.
Вначале он гладил и успокаивал ее без страсти, как успокаивал бы свою дочь, разбуженную среди ночи кошмаром; но постепенно начал остро сознавать шелковистость ее гладкой, влажной кожи у себя под руками. Он чувствовал каждую выпуклость ее спины, гладкие изгибы по обе стороны от позвоночника и не мог удержаться, чтобы не провести по нему пальцами. Под кожей как будто была спрятана цепочка полированных бусин; Блэйн вел по ней вниз, пока она не исчезла в ложбинке между маленькими твердыми ягодицами.
Теперь Сантэн молчала, только дышала часто и неровно, но под его прикосновением прогнула спину, как кошка, подалась к небу, и он схватил ее руками за ягодицы и притянул к себе. Не сопротивляясь, она всем телом прильнула к нему.
– Блэйн.
Она назвала его по имени и подняла лицо.
Он поцеловал ее, свирепо, – человек чести, он понимал, что больше не в состоянии выполнять свои обеты, – и они с Сантэн слились в этом поцелуе, пили дыхание друг друга; их языки переплелись, нажимая, толкая, забираясь так глубоко, что страсть грозила смертью от удушья и Блэйну, и Сантэн.
Сантэн оторвалась от него.
– Сейчас, – запинаясь, сказала она. – Это должно произойти сейчас.
И Блэйн поднял ее на руки, как ребенка, и побежал по вязкому белому песку назад к тростниковому убежищу, опустился перед матрацем на колени и осторожно уложил Сантэн на одеяло.
– Я хочу смотреть на тебя, – сказал он, садясь на корточки, но Сантэн приподнялась и потянулась к нему.
– Потом… я не могу ждать… пожалуйста, Блэйн. О боже, ну скорее.
Она тянула его к себе, неуклюже и отчаянно от спешки.
Он сорвал влажную рубашку, отбросил в сторону, и Сантэн снова стала целовать его. Она накрыла его рот своим и вместе они завозились с пряжкой его пояса, ахая, сталкиваясь носами и до боли прижимая губы к зубам.
– О боже, Блэйн, быстрей!
Он оторвался от нее и запрыгал на одной ноге, избавляясь от мокрых, липнущих брюк. Выглядел он смешно и нелепо, особенно когда в спешке споткнулся и упал на белый песок. А она смеялась, смеялась без удержу, до слез – так он был забавен, прекрасен и нелеп, и она очень хотела его, и если бы он промедлил еще хоть секунду, внутри у нее что-то лопнуло бы и она бы умерла.
– Пожалуйста, Блэйн, иди ко мне быстрей!
И вот наконец он, тоже обнаженный, и подошел к Сантэн. Она одной рукой схватила его за плечо и упала на спину, увлекая Блэйна за собой, расставила и подняла колени. Другой рукой она искала – нашла – и направила его.
– О Блэйн, ты так… о да, вот так, я не могу… я закричу.
– Кричи! – приказал он, проникая в нее, и вонзаясь, и раскачиваясь над ней. – Никто тебя не услышит. Кричи за нас обоих!
Сантэн раскрыла рот и в восходящем крещендо отпустила на волю свое одиночество, и желание, и потом – радость; дикий крик обозначил самый полный и опустошающий миг ее существования.
Потом она молча плакала на его голой груди. Это удивило и озадачило Блэйна – и наполнило сочувствием.
– Я был груб – прости! Я не хотел причинять тебе боль.
Она покачала головой и проглотила слезы.
– Нет, ты не сделал мне больно, это было прекрасно…
– Тогда почему ты плачешь?
– Потому что все хорошее кажется таким мимолетным! Чем оно удивительней, тем быстрей проходит, а дурные времена, кажется, тянутся вечно.
– Не думай так, моя маленькая.
– Не знаю, как я буду жить без тебя. Раньше я жила в аду, но теперь моя жизнь станет в тысячу раз хуже.
– Не знаю, где взять силы, чтобы уйти от тебя, – согласно прошептал он. – Мне никогда в жизни не было так трудно…
– Сколько у нас осталось времени?
– Еще один день – и мы будем в Рунду.
– Когда я была маленькой, отец подарил мне брошь из кусочка янтаря с насекомым внутри. Я бы хотела вот так же сохранить этот момент: поймать его, навечно заключить в драгоценный янтарь нашей любви.
* * *Их расставание было постепенным – не милосердным ударом гильотины, а медленным вторжением в последующие дни событий и людей, которые разлучали их, разводили, так что им приходилось скрывать слезы при каждом новом рывке, при каждом повороте в этой затянувшейся агонии.