С того утра, когда они достигли пограничной станции Рунду и вышли на берег, где их ждал полицейский сержант, старший на станции, они постоянно находились с чужими людьми, всегда вынужденные быть настороже, и каждый взгляд, которым они тайком обменивались, каждое слово или вороватая ласка заставляли их все острее сознавать неизбежность расставания. Это мучение завершилось, только когда пыльный полицейский грузовик через последние холмы доставил их в Виндхук.
Их ждали: любящая Изабелла, трогательная в инвалидном кресле, и ее дочери, смеющиеся, озорные феи, соперничающие за объятия Блэйна; начальник полиции и секретарь администратора территории, толпы чиновников, корреспондентов и фотографов; Твентимен-Джонс и Эйб Абрахамс, сэр Гарри и леди Кортни, приехавшие из своего поместья в Ледибурге, как только услышали об ограблении; бесконечные выражения озабоченности и сочувствия, телеграммы от премьер-министра и от оума бааса – генерала Сматса, а также от сотен друзей и деловых партнеров.
Но Сантэн чувствовала отчужденность от этой суеты. Она смотрела на мир сквозь тонкую пелену, которая приглушала звуки и растушевывала картины, делая их похожими на сон, как будто половина ее по-прежнему плыла по прекрасной зеленой реке, теплой мягкой ночью занималась любовью под гудение москитов за защитной сеткой, шла рука об руку с любимым – высоким, сильным, добрым, с мягкими зелеными глазами, руками пианиста и смешными торчащими ушами.
Из своего вагона она позвонила Шасе и постаралась с воодушевлением встретить известие, что он теперь капитан крикетной команды и что его отметки по математике наконец стали лучше.
– Не знаю, когда я вернусь в Вельтевреден, chеri. Мне очень о многом нужно позаботиться. Боюсь, алмазы нам не вернуть. Предстоят переговоры с банком, мне придется отдавать новые распоряжения. Нет, конечно нет, глупый мальчик! Конечно, мы не бедны, еще нет, но миллион фунтов – большая потеря. Здесь будет суд. Да, он ужасный человек, Шаса, но я не знаю, повесят ли его. Боже, нет! Нам не позволят посмотреть…
В первый день разлуки она дважды звонила в резиденцию в надежде, что подойдет Блэйн, но отвечали женщины – секретарь или Изабелла, и оба раза Сантэн вешала трубку, ничего не сказав.
На следующий день они встретились в кабинете администратора. Блэйн созвал пресс-конференцию, и в приемной собралась толпа журналистов и фотографов. И опять присутствовала Изабелла, а Блэйн стоял за ней, внимательный, озабоченный и невозможно красивый. От Сантэн потребовалось все ее лицедейство, чтобы по-дружески обменяться с ним рукопожатием, потом пошутить с прессой и даже позировать рядом с Блэйном, ни разу не позволив себе ни малейших проявлений чувств. Но потом, на обратном пути в контору «Горно-финансовой компании Кортни», ей пришлось свернуть на боковую дорогу и немного посидеть, собираясь с силами. У нее не было возможности обменяться с Блэйном ни одним словом наедине.
Ее ждал Эйб. Едва она появилась, он вслед за ней поднялся по лестнице и вошел в кабинет.
– Сантэн, вы опоздали. Вас ждут в конференц-зале уже почти час. И нельзя сказать, что проявляют терпение.
– Пусть ждут! – ответила она с уверенностью, которой не чувствовала. – Им придется к этому привыкнуть.
Банк был ее самым крупным кредитором.
– Их ужасно испугала потеря камней, Сантэн.
Директора банка потребовали встречи, как только услышали, что она приехала в город.
– Где доктор Твентимен-Джонс?
– С ними, поливает маслом бурные воды. – Эйб положил перед ней толстую папку. – Вот расписание выплаты процентов.
Она просмотрела документы. Впрочем, она помнила эти цифры наизусть. И могла бы не заглядывая в бумаги назвать даты, и суммы, и тарифы. Она уже подробно продумала свою стратегию, но все это по-прежнему казалось туманным и невсамделишным, как в детской игре.
– Я должна узнать что-то новое, прежде чем мы войдем в логово льва? – спросила она.
– Телеграмма от Ллойда из Лондона. В страховке отказано. Груз был без охраны.
Сантэн кивнула.
– Мы этого ожидали. Подать на них в суд? Что посоветуете?
– Я считаю, это будет напрасная трата сил и времени.
– Еще что-нибудь?
– «Де Бирс». Сообщение от самого сэра Эрнеста Оппенгеймера.
– Уже принюхивается поблизости, да? – Сантэн вздохнула, пытаясь настроиться на деловой лад, но вместо этого подумала о Блэйне. Увидела, как он склоняется к инвалидному креслу. Она выбросила эту картину из головы и сосредоточилась на том, что говорил Эйб.
– Сэр Эрнест приезжает из Кимберли. Будет в Виндхуке в четверг.
– Какое совпадение, – цинично улыбнулась она.
– Он просит о встрече, как можно быстрей.
– У него нюх гиены и зоркость стервятника, – сказала Сантэн. – Он чует кровь умирающего животного за сто лиг.
– Ему нужна шахта Х’ани, Сантэн. Он тринадцать лет жаждет получить ее.
– Всем нужна Х’ани, Эйб. Банку, сэру Эрнесту, всем хищникам. Клянусь Господом, я не отдам ее без боя!
Они встали, и Эйб спросил:
– Вы готовы?
Сантэн взглянула в зеркало над камином, коснулась волос, языком провела по губам, и неожиданно все снова обрело четкость. Она шла в бой, голова у нее была ясная, ум острый… она улыбнулась сияющей, уверенной, снисходительной улыбкой. Она снова была готова.
– Идемте, – сказала она, и они вошли в длинный зал, с огромным столом из дорогой древесины и шестью большими поэтичными фресками Пернифа[16], изображающими виды пустыни. Сантэн задрала подбородок, и глаза ее уверенно сверкнули.
– Прошу прощения, джентльмены, – легко сказала она, обрушивая на них всю силу своего обаяния и сексуальной привлекательности и глядя, как они никнут перед ней. – Заверяю вас, что теперь я целиком в вашем распоряжении. Все мое внимание будет принадлежать вам столько, сколько потребуется.
В глубине ее души по-прежнему зияла пустота. На несколько кратких мгновений ее заполнил Блэйн, но теперь Сантэн отгородилась от него и укрепилась, снова была неприступна. Сантэн села в кожаное кресло во главе стола и про себя повторила, как мантру: «Х’ани принадлежит мне – никто ее у меня не отберет».
* * *Манфред Деларей шел в темноте так же быстро, как двое взрослых мужчин, которые вели его на север. Унижение и боль расставания с отцом породили в нем новое упрямство и железную решимость. Отец назвал его девчонкой-плаксой.
– Но теперь я мужчина, – говорил он себе, широким шагом поспешая за темной фигурой Сварта Хендрика. – Я больше никогда не стану плакать. Я мужчина и буду доказывать это каждый день своей жизни. Я докажу тебе, па. Если ты еще смотришь на меня, тебе больше никогда не придется меня стыдиться.
Потом он подумал об отце, как тот одиноко умирает на холме, и горе оказалось непереносимым. Вопреки решимости мальчика, слезы грозили задушить его, и потребовалась вся его сила воли, чтобы отогнать их.
– Теперь я мужчина. – Он сосредоточился на этом. И действительно – он был высок, как мужчина, почти не уступал ростом Хендрику, а длинные ноги без устали несли его вперед. – Ты будешь гордиться мной, папа. Клянусь. Клянусь в этом перед Богом.
Он не сбавлял шага и ни разу не пожаловался за всю долгую ночь. Когда солнце поднялось над вершинами деревьев, они вышли к реке.
Как только напились, Хендрик снова повел их на север. Они шли петляя, днем удаляясь от реки и прячась в сухих лесах мопани, а ночью возвращались к воде, утоляли жажду и все часы темноты шли по берегу.
Так минуло двенадцать трудных ночей, прежде чем Хендрик решил, что они избавились от преследования.
– Когда мы перейдем реку, Хенни? – спросил Манфред.
– Никогда, – ответил Хендрик.
– Но отец хотел уйти к португальцам, к Альвесу де Сантосу, торговцу слоновой костью, а оттуда отправиться в Луанду.
– Отец да, – согласился Хендрик. – Но сейчас твоего отца с нами нет. На севере нет места для чужих черных. Португальцы еще хуже англичан, немцев и буров. Они отберут у нас алмазы, изобьют, как собак, и отправят гнуть на них спину в рабочих отрядах. Нет, Мэнни, мы возвращаемся в землю овамбо, к нашим братьям по племени, где все друзья и где мы сможем жить как люди, а не как звери.
– Полиция найдет нас, – сказал Мэнни.
– Нас не видел ни один человек. Об этом позаботился твой отец.
– Но она знает, что вы с отцом друзья. И все равно придет за тобой.
Хендрик улыбнулся.
– В земле овамбо мое имя не Хендрик, и тысячи свидетелей поклянутся, что я никогда не покидал свой крааль и не знаю никакого белого грабителя. Для белой полиции все черные на одно лицо, а у меня есть брат, умный брат, который знает, как и кому продать наши алмазы. С этими камнями я смогу купить двести голов хорошего скота и десять толстых жен. Нет, Мэнни, мы идем домой.
– А что будет со мной, Хендрик? Я не могу идти с тобой в крааль овамбо.
– А что будет со мной, Хендрик? Я не могу идти с тобой в крааль овамбо.
– Есть место и план и для тебя. – Хендрик отечески жестом положил руку на плечо белого мальчика. – Твой отец доверил тебя мне. Не бойся. Я позабочусь о твоей безопасности, прежде чем оставлю тебя.
– Когда ты уйдешь, Хендрик, я останусь совсем один. У меня никого не будет.
Черный человек ничего не смог ответить на это. Он снял руку и резко сказал:
– Пора в путь: нас ждет долгая трудная дорога.
Ночью они ушли от реки и снова повернули на юго-запад, в обход ужасных пустынь Бушменленда, держась более дружелюбных, хорошо увлажненных земель, сбавив шаг и по-прежнему избегая всякого контакта с людьми, пока на двадцатый день после того, как оставили Лотара Деларея на роковом холме, перевалив через гряду, не оказались в стране богатых пастбищ и наконец в сумерках не увидели большую деревню овамбо.
Конические тростниковые хижины без особого порядка теснились по четыре-пять вместе. Каждая хижина была обнесена плетеной оградой, и все они окружали большой центральный крааль для скота с палисадом из прочных кольев, вбитых в землю. К путникам донесся запах светло-голубых клубов древесного дыма; он смешивался с аммиачным запахом навоза и мучным – маисовых лепешек, выпеченных на углях. Крики детей, женский смех и голоса звучали мелодично, как птичьи крики. Женщины в ярких платьях вереницей шли от источника, грациозно неся на головах полные до краев кувшины.
Тем не менее путники не приближались к деревне. Они остались на гряде, высматривая, нет ли чужаков или чего-нибудь необычного, малейших признаков опасности. Хендрик и Клайн Бой негромко обсуждали каждое увиденное движение, каждый звук, доносившийся из деревни, пока Манфред не потерял терпение.
– Чего мы ждем, Хенни?
– Только глупый молодой прыгун бежит в западню, – ответил Хендрик. – Мы спустимся, когда будем уверены.
В середине дня маленький черный мальчишка, совершенно голый, если не считать пращи на шее, пригнал от подножия холма стадо коз. Хендрик негромко свистнул.
Ребенок вздрогнул и испуганно посмотрел в сторону их укрытия. Потом, когда Хендрик снова свистнул, осторожно двинулся вперед. Неожиданно на его чумазой рожице появилась широкая улыбка, и он бросился прямо к Хендрику.
Хендрик рассмеялся и подхватил его на руки. Ребенок возбужденно заговорил с ним.
– Это мой сын, – объяснил Хендрик Манфреду. Он принялся расспрашивать мальчика и внимательно слушал ответы.
– В деревне нет чужаков, – сказал он. – Полиция была здесь, спрашивала обо мне, но потом ушла.
Не спуская ребенка с рук, он отвел их вниз, к самой большой группе хижин и, наклонившись, прошел через отверстие в плетне. Двор был пустой и чисто выметенный, все хижины смотрели входами внутрь. Во дворе работали четыре женщины, все только в набедренных повязках из дешевой хлопчатобумажной ткани; они дробили кукурузу в высоких деревянных ступках и негромко пели хором, покачиваясь; голые груди поднимались и опускались с каждым ударом длинных палок, которыми женщины пользовались как пестами, опуская их в такт пению.
Увидев Хендрика, одна из женщин вскрикнула и побежала к нему. Это была древняя старуха, сморщенная и беззубая, с плешью в седых волосах. Она упала на колени и обняла мощные ноги Хендрика, причитая от счастья.
– Это моя мать, – сказал Хендрик и поднял старуху на ноги. Женщины, радостно болтая, обступили их, но через несколько минут Хендрик успокоил их и отослал.
– Тебе повезло, – сказал он Манфреду, блестя глазами. – Белым позволено иметь только одну жену.
Перед входом в самую дальнюю хижину на резном стуле сидел единственный мужчина. Среди всеобщего возбуждения он сохранял полное спокойствие. Хендрик направился к нему. Мужчина был намного моложе Хендрика, с более светлой, почти цвета меда кожей. Однако его мышцы были закалены тяжелым физическим трудом, и в нем чувствовалась уверенность человека, стремившегося к чему-то и достигшего успеха. Он был очень грациозен, с умным лицом с характерными нилотическими чертами и вообще походил на молодого фараона. Как ни удивительно, но в руках у него была толстая потрепанная книга – экземпляр «Истории Англии» Макалея.
Он спокойно и сдержанно поздоровался с Хендриком, но даже белому мальчику, наблюдавшему за ними, была ясна их взаимная привязанность.
– Это мой умный младший брат; у нас один отец, но разные матери. Он говорит на африкаансе и по-английски гораздо лучше меня и читает книги. Его английское имя Мозес.
– Я вижу тебя, Мозес.
Манфред чувствовал себя неловко под проницательным взглядом этих темных глаз.
– Я вижу тебя, маленький белый мальчик.
– Не зови меня мальчиком, – горячо сказал Мэнни. – Я больше не мальчик.
Мужчины переглянулись и улыбнулись.
– Мозес – надзиратель на алмазной шахте Х’ани, – умиротворяюще сообщил Хендрик, но высокий овамбо покачал головой и сказал на родном языке:
– Нет, старший брат. Меня уволили месяц назад. И вот я сижу на солнце, пью пиво, читаю и думаю, то есть исполняю все тягостные обязанности мужчины.
Все рассмеялись. Мозес хлопнул в ладоши и повелительно приказал женщинам:
– Принесите пива. Разве вы не видите, что мой брат хочет пить?
Хендрику было приятно сбросить европейскую одежду и снова надеть удобную набедренную повязку, опять погрузиться в привычную деревенскую жизнь. Приятно было наслаждаться прохладным, терпким, шипучим сорговым пивом в глиняных кувшинах, густым, как каша, и негромко беседовать о скоте и дичи, о посевах и дожде, о знакомых и друзьях, о родственниках, о рождениях, смертях и браках. Прошло много времени, прежде чем они перешли к своему положению, которое необходимо было обсудить.
– Да, – кивнул Мозес, – полиция была здесь. Два пса белых людей из Виндхука, не постыдившиеся предать свое племя. На них не было мундиров, но от них все равно несло полицией. Они провели здесь много дней, все расспрашивали о человеке по имени Сварт Хендрик – вначале с улыбкой и дружелюбно, потом сердито и с угрозами. Они побили нескольких женщин, в том числе твою мать… – Он увидел, как Хендрик оцепенел, как он сжал зубы, и быстро продолжил: – Она старая, но крепкая. Ее били и раньше: наш отец был строгим человеком. Но это не заставило ее вспомнить Сварта Хендрика, никто не знал Сварта Хендрика, и полицейские собаки ушли.
– Они вернутся, – сказал Хендрик, и его сводный брат кивнул:
– Да. Белые никогда не забывают. Пять лет, десять лет. В Претории они повесили человека за убийство, совершенное двадцать пять лет назад. Они вернутся.
Они с удовольствием пили пиво из кувшина, передавая его друг другу.
– Говорят, на дороге из Х’ани произошло большое ограбление, украли алмазы. Полицейские упоминали имя белого дьявола, с которым ты всегда ездил и сражался, с которым ты отправился в зеленые просторы на охоту. Они говорили, что ты был с ним во время грабежа и что тебя повесят, когда найдут.
Хендрик усмехнулся и возразил:
– Я тоже слышал рассказы о парне, который мне неизвестен. Он мне не родственник. Я слышал, он хорошо умеет распорядиться украденными алмазами. Все украденные на Х’ани алмазы прошли через его руки.
– От кого же ты мог услышать такую гнусную ложь?
Мозес тонко улыбнулся, а Хендрик сделал знак Клайн Бою. Тот принес мешок из сыромятной кожи и положил перед отцом. Хендрик раскрыл клапан и начал по одному вынимать пакеты из коричневой бумаги и раскладывать в ряд на утоптанной земле – всего их оказалось четырнадцать.
Его брат взял первый пакет и ножом вскрыл восковую печать.
– Это знак шахты Х’ани, – заметил он и старательно развернул бумагу, но когда принялся рассматривать содержимое, выражение его лица не изменилось. Он отложил пакет и перешел к следующему. И ничего не говорил, пока не вскрыл все четырнадцать и не изучил, что в них. Только тогда он негромко сказал:
– Смерть. Это смерть. Сто смертей, тысяча смертей.
– Можешь продать их для нас? – спросил Хендрик. Мозес отрицательно покачал головой.
– Никогда не видел таких камней и столько сразу. Тот, кто попытается их продать, навлечет смерть на всех нас. Я должен подумать, но пока мы не смеем хранить эти смертоносные камни в краале.
На следующее утро втроем: Хендрик, Мозес и Клайн Бой – они вышли из деревни и поднялись на гряду. Там они отыскали свинцовое дерево, которое Хендрик помнил еще с тех дней, когда голым мальчишкой пас здесь стадо. В тридцати футах над землей в стволе было дупло, в нем гнездилась пара филинов.
Пока остальные караулили, Клайн Бой вскарабкался к дуплу, прихватив с собой кожаный мешок.
* * *Прошло много дней, прежде чем Мозес подвел итоги своих старательных размышлений.
– Мой брат, мы с тобой больше не принадлежим этой жизни и этому месту. Я уже вижу в тебе первые приметы непоседливости. Я видел, ты смотришь на горизонт с тоской человека, который жаждет уйти к нему. Эта жизнь, такая сладкая вначале, быстро надоедает. Пиво кажется пресным, и человек вспоминает о своих подвигах и о еще больших подвигах, которые ждут его где-то.