– Мне потребовалось пять месяцев, чтобы их отрастить. Я так гордился ими! – Он в последний раз подкрутил усы. – Они такие лихие, ты так не думаешь?
– Нет, – твердо ответила Сантэн, – не думаю. Уж лучше целоваться с дикобразом.
Она наклонилась и намылила его верхнюю губу, потом выпрямилась и критически оценила дело рук своих.
Сидевший на стуле Блэйн после занятий любовью был совершенно голый, и Сантэн вдруг озорно улыбнулась. Прежде чем он догадался о ее намерениях, она снова подошла и комком белой пены с кисточки увенчала самую интимную выступающую часть тела полковника.
Он в ужасе посмотрел вниз.
– Там тоже?
– Ну это все равно что себе досадить, чтоб другому навредить, – хихикнула она. – Приблизительно так. – Склонив голову набок, она высказала свое взвешенное мнение: – Этот маленький дьявол с усами выглядит гораздо лучше тебя.
– Осторожней с прилагательным «маленький», – предостерег Блэйн и потянулся за полотенцем. – Давай, старина, мы не потерпим такого унижения.
Он обернул вокруг талии полотенце, и Сантэн кивнула.
– Так-то лучше. Теперь я могу не отвлекаясь заняться делом.
Она взяла приготовленную бритву и быстрыми уверенными движениями наточила ее о ремень.
– Где ты этому научилась? Я начинаю ревновать.
– Папа, – объяснила она. – Я всегда подравнивала ему усы. Теперь не шевелись.
Она большим и указательным пальцами зажала кончик его крупного носа и приподняла.
– За то, что получится…
Из-за зажатого носа голос Блэйна звучал приглушенно. Малкомс закрыл глаза и поморщился, когда лезвие прошлось по его верхней губе, а Сантэн несколько мгновений спустя отступила, вытерла пену и волосы с бритвы, отложила ее и вернулась, чтобы вытереть ему верхнюю губу, а потом провести по ней кончиками пальцев.
– Выглядит лучше, и на ощупь приятно, – сказала она. – Но есть последняя проверка.
И Сантэн поцеловала его.
– Хм-м!
Она одобрительно замурлыкала и, не прерывая поцелуя, развернулась и села к нему на колени.
Поцелуй продолжался долго, пока Сантэн не оборвала его и не посмотрела вниз. Полотенце соскользнуло.
– А вот опять маленький усатый дьявол, он явно напрашивается на неприятности.
Она наклонилась и осторожно вытерла остатки пены с кончика.
– Видишь! Даже он выглядит лучше гладко выбритый.
Блэйн встал с ней на руках.
– Я думаю, мадам, вам пора на собственном горьком опыте убедиться, что не все сходит вам с рук, и понять, кто здесь главный.
И он отнес Сантэн на кровать у дальней стены.
Много позже, держа в руках чашки с горячим супом из морепродуктов, они сидели поджав ноги на кровати, набросив на плечи яркое одеяло басуто, прислонившись друг к другу, и смотрели, как тени от огня пляшут на грубых оштукатуренных стенах, слушали, как снаружи в наступившей темноте вздыхает в тростниковой крыше ветер с океана.
– Одно из моих умений, – похвастал Блэйн: в супе было много кусков капского корацина и омара, которых он поймал сегодня. – Замечательное средство для тех, кто переутомился.
Блэйн дважды наполнял чашки, потому что оба очень проголодались, а потом Сантэн прошла к огню – ее обнаженное тело блестело в красноватом свете, – и принесла горящую ветку, чтобы он закурил сигару. Когда сигара разгорелась, Сантэн снова забралась под одеяло и прижалась к Блэйну.
– Ты нашла молодого человека, которого искала? – лениво спросил Блэйн. – Эйб Абрахамс обращался ко мне за помощью.
Он не подозревал, как подействует на нее этот вопрос. Сантэн усилием воли справилась с оцепенением и просто покачала головой.
– Нет. Он исчез.
– Это был сын Лотара Деларея. Я догадался.
– Да, – согласилась она. – Я тревожилась о нем. Отца осудили, и он, должно быть, остался совсем один.
– Я продолжу поиски, – пообещал Блэйн. – И дам тебе знать, если что-нибудь выяснится. – Он погладил ее по голове. – Ты добрая, – прошептал он. – У тебя нет причин печься об этом мальчике.
Они снова замолчали, но упоминание о внешнем мире нарушило очарование и породило цепь мыслей, неприятных, но таких, которые следовало додумать до конца.
– Как Изабелла? – спросила Сантэн и почувствовала, как напряглись мышцы его груди под ее щекой. Блэйн выдохнул облако сигарного дыма и только тогда ответил:
– Ее состояние ухудшается. Атрофия нервов нижней части тела. Изъязвление. С понедельника она в больнице «Грот Шуур»[18]. Язвы на копчике не заживают.
– Мне жаль, Блэйн.
– Поэтому мне и удалось вырваться на несколько дней. Девочки у бабушки.
– Я ужасно себя чувствую.
– Мне было бы гораздо хуже, если бы я не видел тебя, – ответил он.
– Блэйн, мы должны придерживаться своего решения. Не причинять боли ей или девочкам.
Он молчал, потом вдруг бросил окурок сигары через всю комнату в огонь.
– Кажется, ей придется отправиться в Англию. В больнице Гая[19] есть хирург, который творит чудеса.
– Когда?
Сердце в груди превратилось в пушечное ядро, которое душило Сантэн своей тяжестью.
– Перед Рождеством. Все зависит от исследований, которые сейчас проводят.
– Тебе, конечно, придется отправиться с ней?
– Это означало бы отказаться от поста администратора и погубило бы мою карьеру…
Блэйн замолчал: раньше он никогда не говорил с ней о своих амбициях.
– И шанс получить место в будущем правительстве, а со временем и пост премьер-министра, – закончила она за него.
Он пошевелился, взял ее лицо в ладони и повернул, чтобы смотреть ей в глаза.
– Ты знала? – спросил он, и Сантэн кивнула.
– Ты считаешь, это жестоко? – спросил он. – Что я из-за своих эгоистических амбиций отправляю Изабеллу одну?
– Нет, – серьезно ответила она. – Я кое-что знаю об амбициях.
– Я предлагал поехать с ней, – сказал он, и в глубине его зеленых глаз зашевелились тревожные тени. – Изабелла не согласилась. Она настаивает, чтобы я остался здесь. – Он снова положил голову Сантэн себе на грудь и принялся гладить волосы от виска. – Она удивительный человек – такое мужество. Сейчас боль почти не прекращается. Она не может спать без опия, но боль все время усиливается, и приходится принимать больше опиума.
– Я чувствую себя ужасно виноватой, но все равно рада возможности быть с тобой. Я ничего у нее не отнимаю.
Но это была неправда, и Сантэн это знала. После того как Блэйн уснул, она долго лежала без сна. Лежала, прижавшись ухом к его груди, и слушала, как бьется его сердце и наполняются и опустошаются легкие.
Когда она проснулась, он уже был в шортах и снимал с полки на стене над очагом старую катушку Скарборо[20].
– Завтрак через двадцать минут, – пообещал он, оставляя ее в кровати, но почти сразу вернулся, неся сверкающую металлом и серебром рыбину длиной почти в руку. Он положил ее на решетку над углями, потом подошел к Сантэн и стянул с нее одеяло.
– Плавать!
Он злорадно улыбнулся. Сантэн закричала:
– Ты с ума сошел! Холодно! Я умру от воспаления легких!
Она протестовала все время, пока Блэйн нес ее к глубокому, окруженному камнями бассейну.
Вода была прозрачна, как воздух, и так холодна, что, когда они вышли из нее, тела у них покраснели, а соски Сантэн стали жесткими и темными, как спелые маслины. Но ледяная вода обострила аппетит. Они брызгали на горячую печеную рыбу лимонным соком и ели ее с ломтями черного хлеба, намазанными желтым крестьянским маслом.
Наконец насытившись, они выпрямились и Блэйн посмотрел на Сантэн. На ней была только его синяя рыбацкая рубашка с торчащим воротником, доходившая до колен. Влажные волосы Сантэн связала на макушке желтой лентой.
– Можно погулять, – предложил он, – или…
Она несколько секунд подумала, потом решила:
– Думаю, «или».
– Ваше желание, мадам, для меня закон, – вежливо ответил он и встал, чтобы через голову снять с нее рубашку.
В середине утра он лежал на спине, а Сантэн, опираясь на локоть, щекотала ему губы и закрытые глаза перышком, которое вытащила из подушки.
– Блэйн, – негромко сказала она, – я продаю Вельтевреден.
Он открыл глаза, схватил ее за руку и быстро сел.
– Продаешь? Почему?
– Приходится, – просто ответила она. – Поместье, дом и все остальное.
– Но почему, дорогая? Я знаю, как много оно для тебя значит. Зачем его продавать?
– Да, Вельтевреден значит для меня очень много, – согласилась она. – Но шахта Х’ани – гораздо больше. Если я продам Вельтевреден, есть возможность, очень небольшая, что я спасу шахту.
– Я не знал, – мягко сказал он. – Не знал, что дела так плохи.
– Откуда тебе знать, любовь моя? – Она погладила его по лицу. – Никто этого не знает.
– Но я не понимаю. Ведь шахта Х’ани должна приносить прибыль, достаточную…
– Но я не понимаю. Ведь шахта Х’ани должна приносить прибыль, достаточную…
– Нет, Блэйн. Сегодня никто не покупает алмазы. Эта депрессия, эта ужасная депрессия! Нам жестко урезали квоту. За наши камни платят вдвое меньше, чем платили пять лет назад. Шахта Х’ани работает в убыток. Каждый месяц мы немного теряем. Но если бы нам удалось продержаться, пока состояние мировой экономики не изменится… – Она замолчала. – Единственный шанс продержаться – продать Вельтевреден. Это все, что я еще могу продать. Так мне удалось бы продержаться до середины следующего года, а к тому времени эта ужасная депрессия должна кончиться!
– Конечно, должна! – с готовностью согласился он и после паузы добавил: – У меня есть деньги, Сантэн…
Она положила пальцы ему на губы, печально улыбнулась и покачала головой.
Он убрал ее руку и настойчиво продолжил:
– Если ты меня любишь, позволь помочь тебе.
– Наш договор, Блэйн, – напомнила она. – Больше никто не должен пострадать. Эти деньги принадлежат Изабелле и девочкам.
– Они принадлежат мне, – сказал он. – И если я захочу…
– Блэйн, Блэйн! – остановила она. – Меня может спасти миллион фунтов – миллион фунтов! Есть у тебя столько? Любая меньшая сумма будет потрачена зря, просто исчезнет в бездонной пропасти моего долга.
Он медленно покачал головой.
– Так много? – Потом с сожалением признал: – Нет. У меня и третьей части не наберется.
– Тогда довольно об этом, – твердо сказала она. – Теперь покажи мне, как поймать на обед зубатку. Весь остаток нашей жизни вместе не хочу больше говорить ни о чем неприятном. Мне хватит неприятностей, когда я вернусь домой.
В свой последний день они сквозь заросли ярких диких цветов рука об руку поднялись на холм за хижиной. Пыльца окрасила их ноги в шафрановый цвет, потревоженные пчелы гудя поднимались в воздух, потом возвращались на место.
– Посмотри, Блэйн, как каждый цветок поворачивает голову к солнцу вслед за его движением по небу. Я такой цветок, а ты солнце, любовь моя.
Они прошли по склону. Блэйн срывал самые красивые цветы и плел из них венок. Потом надел ей на голову.
– Короную тебя королевой моего сердца, – провозгласил он, и хотя он улыбался, глаза его оставались серьезными.
Они занимались любовью на ложе из диких цветов, давя стебли и листочки, их окутывал аромат соков, благоухание цветков, и Сантэн спросила, лежа в его объятиях:
– Знаешь, что я собираюсь сделать?
– Скажи, – попросил он сонным от усилий любви голосом.
– Я дам пищу для толков. Год спустя будут говорить: «Сантэн погибла… – и обязательно добавят: – Но погибла стильно».
– Что ты хочешь сделать?
– Вместо рождественских светских увеселений я нанесу удар из ударов. На неделю открою дом в Вельтевредене с шампанским и танцами каждый вечер.
– И это еще на какое-то время собьет кредиторов с твоего следа, – улыбнулся он. – Но ведь ты об этом не подумала? Хитрая маленькая лисичка!
– Это не единственная причина. У нас появится предлог побыть вместе на людях. Ты ведь там будешь?
– Зависит от многого. – Блэйн снова стал серьезен. Они знали – все зависит от Изабеллы, но он этого не сказал. – Мне придется найти очень хороший предлог.
– Я дам тебе предлог, – возбужденно сказала Сантэн. – Неделя поло – турнир двадцати голов. Приглашу команды со всей страны, всех лучших игроков. Ты капитан национальной сборной. Ты ведь не сможешь отказаться?
– Пожалуй, – согласился он. – Вот и говори об изобретательности!
И он восхищенно покачал головой.
– Это даст тебе возможность познакомиться с Шасой. Я тебе говорила: он надоедает мне с тех пор, как узнал, что мы знакомы.
– Это будет мне приятно.
– Тебе придется смириться с тем, что он преклоняется перед своим героем.
– Ты могла бы пригласить несколько команд младшей лиги, – предложил Блэйн. – Устрой для них отдельный турнир. Хотелось бы посмотреть, как играет твой сын.
– О Блэйн! Какая замечательная мысль! – Она взволнованно захлопала в ладоши. – Мой бедняжка. Для Шасы, вероятно, это будет последняя возможность проехаться на собственных лошадях. Конечно, когда я продам Вельтевреден, придется продать и их. – На мгновение в ее глазах снова мелькнула тень, но Сантэн справилась с собой, и ее глаза снова сверкнули. – Как я сказала: погибну, но стильно.
* * *Команда Шасы – «Вызов Вельтевредена», возраст игроков до 16 лет – выиграла финальный матч юниорской лиги главным образом благодаря полученным гандикапам[21]. Шаса был единственным игроком с плюсовым гандикапом. Из остальных членов команды двое не получали в начале игры никакого преимущества, а третий вообще имел отрицательный гандикап.
Однако в финале им пришлось встретиться с командой «Юниоры Наталя» – с четырьмя лучшими игроками, их ровесниками. Все это были игроки с двумя или тремя голами, за исключением капитана. Максу Тюниссену оставалось всего несколько месяцев до предельного для юниора возраста. Его уровень составлял пять голов, и он был лучшим в Африке для этой лиги – тяжелый, устойчивый в седле, с отличным глазом и мощным запястьем. Все эти преимущества он использовал для жесткой игры в поло.
Шаса с его четырьмя голами считался вторым в стране игроком в этой возрастной категории, но ему не хватало веса и силы старшего соперника. Макса поддерживали сильные товарищи по команде, и всего мастерства, всей решимости Шасы было недостаточно, чтобы предотвратить сокрушительное поражение команды под натиском превосходящих сил. Шаса буквально в одиночку пытался предотвратить поражение.
В пяти чаккерах[22] Макс, вопреки отчаянным усилиям Шасы в защите, забил девять голов, устранив гандикап, который был у команды Шасы, и теперь, перед последним шестым чаккером и сменой пони, команды сравняли счет.
Шаса спрыгнул с седла. Красный от усилий, раздражения и гнева, он крикнул своему главному конюху:
– Эйбел, ты недостаточно затянул подпругу!
Цветной конюх испуганно покачал головой.
– Вы ее сами проверили, мастер Шаса.
– Не оправдывайся, парень! – Но Шаса даже не смотрел на Эйбела. Смотрел он через поле в расположение команды Наталя, где Макса Тюниссена окружила толпа поклонников. – В этом чаккере поеду на Тигровой Акуле, – бросил он Эйбелу через плечо.
– Но вы говорили – на Сливовом Пудинге, – возразил Эйбел.
– А теперь говорю – Тигровая Акула. Поменяй седла и проверь повязки на его передних ногах.
Сливовым Пудингом звали невысокого пони, немолодого и слегка раздавшегося в боках, но по-прежнему не утерявшего сверхъестественного инстинктивного умения оценить полет мяча и поставить Шасу так, чтобы тот смог нанести удар. У них с Шасой было удивительное взаимопонимание. Но, как и полагалось в его зрелом возрасте, Сливовый Пудинг становился чересчур осторожен. Ему больше не нравилось скакать во весь опор наперегонки, и он стал уклоняться от того, чтобы на полном скаку ставить свое мясистое плечо на пути у другого пони. Шаса видел, что на противоположном конце поля Макс Тюниссен выбрал своего черного жеребца – Немезиса[23]. На этом пони он на протяжении всех четырех дней турнира приводил в ужас команды соперников, играя на грани фола, но так искусно это скрывая, что судьям невозможно было призвать его к ответу; он запугал всех молодых игроков, которые теперь не решались вставать у него на пути; на тех, у кого хватило храбрости противостоять ему, Макс нападал с таким садистским рвением, что два или три человека пострадали. Маленький Табби Вермюлен из команды Трансвааля упал так неудачно, что сломал запястье и вывихнул плечо.
– Послушай, Эйбел, не стой столбом. Седлай Тигровую Акулу.
Тигровой Акулой звали молодого гнедого жеребца, который обучался всего год. Это было животное с головой как молот и необыкновенно сильными плечами; из-за них жеребец казался горбатым. Нрав у него был свирепый. Он без причины и повода лягался и кусался, иногда становился почти неуправляемым, агрессивным, казалось, наслаждался возможностью скакать галопом и никогда не уклонялся от жестких столкновений. В иных обстоятельствах Шаса выбрал бы Сливового Пудинга, но Макс оседлал Немезиса, и Шаса догадывался, что его ожидает.
В последние секунды последнего чаккера его клюшка треснула. Шаса размотал повязку на запястье, бросил ее на землю и направился к фургону за сменной, по дороге сказав своему второму номеру:
– Банти, надо двигаться быстрей. Не отставай, парень.
Шаса осекся: он понял, что говорит слишком поучительно, но главное – заметил, что на него смотрит полковник Блэйн Малкомс, капитан национальной сборной, а для него – полубог. Он подошел незаметно и сейчас стоял, прислонившись к заднему колесу фургона, скрестив ноги и сложив руки на груди: широкополая панама сдвинута на один глаз, на лице загадочная полуулыбка. Шаса был уверен, что за ней кроется осуждение, и постарался скрыть собственную мрачность.