– Я спросил, миссис Кортни, напал ли заключенный на вас, когда вы стояли с оружием в руках, намереваясь убить его…
– Милорд, я возражаю. Свидетельница только защищала себя и свою собственность, – взвыл обвинитель.
– Перефразируйте вопрос, мистер Осмонд.
– Хорошо, милорд. Миссис Кортни, соответствовала ли сила, которую использовал заключенный против вас, необходимости разоружить вас?
– Простите. – Сантэн не могла сосредоточиться. Ей хотелось снова осмотреть галерею. – Я не понимаю вопроса.
– Использовал ли заключенный большую силу, чем требовалось, чтобы разоружить вас и помешать застрелить его?
– Нет. Он просто отобрал у меня дробовик.
– А потом вы укусили его в запястье. Когда вы впились зубами в его руку, нанеся повреждение, которое впоследствии привело к ампутации, ударил ли он вас? Нанес ли какую-нибудь другую рану в отместку?
– Нет.
– Боль, должно быть, была очень сильная. Но он не использовал против вас излишнюю силу?
– Нет. – Она покачала головой. – Он… – Сантэн пыталась подобрать слова, – он проявил странное сочувствие. Почти заботливость.
– Понятно. Прежде чем оставить вас, убедился ли заключенный в том, что у вас достаточно воды для выживания? Давал ли он вам советы относительно вашего благополучия?
– Он проверил, достаточно ли у меня воды, и посоветовал оставаться у разбитой машины, пока меня не отыщут.
– Миссис Кортни. – Осмонд явно не решался продолжать. – В прессе были рассуждения о том, что заключенный мог некоторым образом оскорбить вашу нравственность…
Сантэн яростно перебила:
– Это гнусное и абсолютно беспочвенное предположение!
– Благодарю вас, мадам. У меня остался всего один вопрос. Вы хорошо знаете заключенного. Вы сопровождали его, когда он охотился, чтобы добыть мясо для вас и вашего ребенка, после того как спас вас. Вы видели, как он стреляет?
– Да.
– Как, по-вашему, если бы заключенный хотел убить вас, полковника Малкомса или кого-нибудь из преследовавших его офицеров полиции, он мог бы это сделать?
– Лотар Деларей один из лучших стрелков, каких я знаю. У него было множество возможностей застрелить всех нас.
– У меня нет больше вопросов, милорд.
Судья Хоторн что-то долго писал в лежавшем перед ним блокноте, потом еще несколько секунд задумчиво постукивал ручкой по столу, прежде чем обратиться к обвинителю:
– Хотите подвергнуть свидетеля перекрестному допросу?
Обвинитель мрачно встал:
– У меня нет вопросов к миссис Кортни.
Он сел, сложил руки и стал сердито смотреть на вращающийся под потолком вентилятор.
– Миссис Кортни, суд благодарен вам за новые показания. Можете вернуться на место.
Сантэн так сосредоточенно разглядывала галерею, что споткнулась на ступеньках у начала яруса скамей, и Блэйн с Эйбом вскочили, чтобы помочь ей. Эйб добрался до нее первым, и Блэйн опустился на место. А Эйб повел Сантэн на ее сиденье.
– Эйб, – настойчиво зашептала она. – Когда я давала показания, на галерее сидел мальчик. Светловолосый, примерно тринадцати лет, хотя выглядит скорее на семнадцать. Его зовут Манфред – Манфред Деларей. Найдите его. Я хочу с ним поговорить.
– Сейчас? – удивился Эйб.
– Немедленно.
– Рассмотрение просьбы о смягчении. Я ее пропущу.
– Идите! – рявкнула она. – Найдите его!
Эйб вскочил, поклонился судье и выбежал из зала в тот момент, когда снова встал мистер Осмонд.
Осмонд говорил страстно и убедительно, он полностью использовал показания Сантэн, повторил ее слова: «Он спас от ужасной смерти меня и моего сына». Осмонд многозначительно помолчал и продолжил:
– Заключенный считал, что заслужил благодарность и щедрость миссис Кортни. Заняв у нее деньги, он отдал себя в ее власть и посчитал – ошибочно, но искренне, – что она обманула его веру в нее.
Его красноречивая речь с просьбой о милосердии продолжалась почти полчаса, но Сантэн думала о Манфреде, а не о бедах его отца. Ее глубоко встревожил взгляд, каким смотрел на нее с галереи мальчик. Ненависть в этом взгляде была осязаемой и воскресила ее чувство вины – чувство, которое, как ей казалось, она похоронила много лет назад.
«Сейчас он один. Ему нужна помощь, – думала она. – Я должна его найти. Надо попытаться как-то помочь ему».
Теперь она понимала, почему все эти годы так упорно отказывалась от мальчика, почему думала о нем только как об «отродье Лотара», почему шла на любые меры, лишь бы избежать контактов с ним. Ее чутье не обманывало. Хватило одного взгляда на его лицо, чтобы вся ее так тщательно выстроенная оборона рухнула, а естественные материнские чувства, которым она так долго отказывала, ожили и захватили ее.
«Найдите его, Эйб», – прошептала она и услышала, что Реджинальд Осборн завершил свою просьбу о смягчении наказания следующими словами:
– Лотар Деларей считал, что с ним обошлись несправедливо. Вследствие этого он совершил ряд непростительных, ужасных преступлений. Однако, милорд, многие его действия свидетельствуют, что он человек приличный и сострадательный, захваченный бурными переживаниями и событиями, слишком сильными, чтобы им сопротивляться. Его следует строго наказать. Этого требует общество. Но я умоляю вас, ваша милость, проявить немного того христианского сочувствия, которое проявила сегодня миссис Кортни, и не предавать этого несчастного, который уже потерял руку, самому строгому наказанию, какое знает закон.
Он сел. Надолго повисла тишина. Наконец судья Хоторн очнулся от размышлений, в которые погрузился.
– Благодарю вас, мистер Осмонд. Объявляется перерыв. Суд соберется сегодня в два часа для вынесения приговора.
Сантэн заторопилась из зала, стараясь отыскать Эйба или еще раз увидеть сына. Эйба она увидела на ступенях, ведущих в здание; он о чем-то разговаривал с одним из дежурных полицейских. Но прервал разговор и сразу подошел к ней.
– Нашли? – в тревоге спросила она.
– Простите, Сантэн. Ни следа кого-нибудь, кто соответствовал бы описанию.
– Я хочу, чтобы мальчика нашли и привели ко мне, Эйб. Используйте столько людей, сколько потребуется. За ценой не постою. Обыщите город. Сделайте все возможное, чтобы найти его. Он должен был где-то остановиться.
– Хорошо, Сантэн. Займусь этим немедленно. Значит, его зовут Манфред Деларей? Он родственник заключенного?
– Сын, – сказала она.
– Понятно. – Эйб задумчиво посмотрел на нее. – Могу я спросить, зачем он вам так нужен? И что вы собираетесь сделать, когда найдете его?
– Не можете. Просто найдите его.
«Зачем он мне? – удивленно задала она себе вопрос Эйба. – Зачем он мне понадобился после стольких лет?»
Ответ был прост и очевиден.
«Потому что он мой сын».
«И что я буду с ним делать, когда найду? Он настроен против меня. Он меня ненавидит. Я прочла это в его глазах. Он не знает, кто я на самом деле. Это я тоже видела. Так что я буду делать, когда встречусь с ним лицом к лицу?»
И ответила себе так же просто:
– Не знаю. Просто не знаю.
* * *– Самое строгое наказание, допускаемое законом по первым трем обвинениям, – смерть через повешение, – сказал судья Хоторн. – Заключенный признан виновным по этим и по всем остальным предъявленным ему обвинениям. В обычных обстоятельствах суд без колебаний назначил бы ему высшую меру наказания. Однако после необыкновенных показаний этой необыкновенной женщины мы объявили перерыв. Показания, добровольно данные миссис Сантэн де Тири Кортни, тем более знаменательны, что она больше всех пострадала от действий заключенного – физически, эмоционально и материально и что некоторым недалеким людям ее свидетельства могут показаться оскорбительными для нее самой. За двадцать три года работы судьей я никогда не слышал таких благородных и великодушных показаний, и пример миссис Кортни неизбежно должен сказаться на наших выводах.
Судья Хоторн слегка поклонился Сантэн, снял с носа пенсне и посмотрел на Лотара Деларея.
– Заключенный, встаньте, – сказал он. – Лотар Деларей, вы признаны виновным по всем обвинениям, выдвинутым против вас короной, и для вынесения приговора все эти обвинения объединяются. Согласно приговору этого суда вы проведете остаток жизни на каторге.
Впервые с начала суда Лотар Деларей проявил неравнодушие. Он отшатнулся, услышав слова судьи. Лицо его сморщилось, губы задрожали, один глаз задергался, и он поднял единственную руку ладонью вверх, обращаясь к черной фигуре на судейской скамье:
– Лучше убейте меня! – Это был дикий, раздирающий сердце крик. – Повесьте, но не запирайте, как животное…
Охранники подбежали к нему, схватили под руки и, дрожащего и жалобно умоляющего, увели со скамьи подсудимых. Зал наполнился сочувственным гулом. Даже на судью это подействовало; он мрачно встал и во главе своих помощников вышел из зала. Сантэн осталась сидеть, глядя на опустевшую скамью подсудимых, а толпа тем временем выходила через двойную дверь, угрюмая, как на похоронах.
«Лучше убейте меня!» Она знала, что эта мольба будет теперь преследовать ее всю жизнь. Сантэн наклонила голову и закрыла лицо руками. Мысленно она видела Лотара таким, каким он был, когда они встретились впервые: поджарым, худым, как рыжий калахарский лев, его светлые глаза глядели на дальний горизонт, затянутый голубой дымкой. Он был порождением этих огромных пространств, залитых белым солнечным светом. Она подумала о том, как его запрут в крошечной камере и навсегда лишат солнца и ветра пустыни.
«О Лотар! – воскликнула она в глубине души. – Разве может так кончить тот, кто был когда-то хорошим и замечательным? Мы уничтожили друг друга, уничтожили ребенка, которого зачали в полдень нашей любви».
Она открыла глаза. Зал опустел, и ей показалось, что она осталась одна. Потом она почувствовала рядом чье-то присутствие; быстро повернувшись, она увидела Блэйна Малкомса.
– Теперь я знаю, что не ошибся, когда полюбил тебя, – негромко сказал он.
Он стоял за ней, склонив голову. Сантэн посмотрела на него и почувствовала, как начинают рассеиваться страшная печаль и сожаления.
Блэйн взял ее руку, лежавшую на спинке скамьи, и сжал обеими руками.
– Все дни после расставания я боролся с собой, пытаясь найти силы больше никогда не видеть тебя. И почти преуспел. Но своим сегодняшним поступком ты все изменила. Честь, и долг, и все остальное теперь ничего для меня не значат, когда я смотрю на тебя. Ты часть меня. Я должен быть с тобой.
– Когда?
– Как можно скорее.
– Блэйн, за свою короткую жизнь я причинила много горя другим, породила много боли и жестокости. Довольно! Я тоже не могу жить без тебя, но наша любовь не должна ничего разрушать. Я хочу тебя всего, но приму и меньшее – чтобы защитить твою семью.
– Это будет трудно, быть может невозможно, – негромко предупредил он. – Но я принимаю твои условия. Мы не должны причинять боль другим. Но я так хочу тебя…
– Знаю, – прошептала она и встала, глядя ему в лицо. – Обними меня, Блэйн, всего на мгновение.
Эйб Абрахамс искал Сантэн в пустых коридорах суда. Дойдя до двустворчатой двери судебного зала, он неслышно раскрыл одну створку.
Сантэн и Блэйн Малкомс стояли в проходе между рядами дубовых скамей и обнимались, забыв обо всем. Не понимая, он несколько мгновений смотрел на них, потом закрыл дверь и остался сторожить Сантэн, отчаянно страшась за нее и отчаянно желая ей счастья.
– Ты заслуживаешь любви, – прошептал он. – Молю Бога, чтобы этот человек дал ее тебе.
* * *«Таким должен быть рай, – подумала Сантэн. – А Ева чувствовала то, что чувствую сегодня я».
Она вела машину медленнее обычного, то есть не слишком гнала. Хотя сердце рвалось в полет, она сдерживалась, чтобы ожидание стало острее.
– Я не видела его целых пять месяцев, – шептала она. – Еще пять минут сделают только слаще миг, когда я окажусь в его объятиях.
Несмотря на заверения и самые благие намерения Блэйна, победили условия, которые поставила Сантэн. После мгновений, улученных в зале суда, они не оставались наедине. Все это время их разделяли сотни миль: Блэйна его обязанности удерживали в Виндхуке, Сантэн в Вельтевредене отчаянно, день и ночь боролась за выживание своей финансовой империи: та агонизировала, смертельно раненная утратой алмазов, из которых пока не нашли ни одного камня. Мысленно Сантэн сравнивала этот удар с охотничьей стрелой О’ва, маленького желтого бушмена: с тростинкой, хрупкой и легкой, как перышко, но вымазанной смертоносным ядом, которому не способна противостоять самая крупная африканская дичь. Яд ослаблял и медленно парализовал добычу, которая вначале шаталась, потом падала и лежала, тяжело дыша, не в состоянии подняться, ожидая, пока холод смерти проникнет в крупные сосуды или милосердный охотник нанесет быстрый удар.
– Я сейчас лежу парализованная, а вокруг меня собираются охотники.
Все эти месяцы она сражалась, призвав на помощь все силы и все мужество, но теперь устала – устала до последней клеточки, до мозга костей. Она подняла взгляд к зеркалу заднего обзора и с трудом узнала отражавшееся там темное от усталости и отчаяния лицо с ввалившимися глазами. Скулы словно просвечивали сквозь светлую кожу, в углах рта морщины усталости.
– Но сегодня я забуду об отчаянии. Я не отдам ему ни минуты. Я буду думать о Блэйне и том очаровании, которое подарила мне природа.
Она выехала из Вельтевредена на рассвете и сейчас ехала ста двадцатью милями севернее Кейптауна, по обширным безлесным равнинам Намакваленда, спускаясь туда, где зеленое Бенгельское течение ласкало скалистый западный берег Африки. Однако океан еще не был виден.
Дожди в этом году запоздали, весеннее буйство зелени задержалось, и хотя до Рождества оставалось всего несколько недель, вельд сверкал царским многоцветьем. Большую часть года эти равнины были тусклы и продувались ветром, малонаселенные и неприветливые. Но сейчас пологие спуски и подъемы были одеты сплошным покровом, столь ярким и многоцветным, что уставали глаза. Землю обширными полосками и участками покрывали дикие цветы пятидесяти разновидностей и стольких же оттенков; виды стремились расти колониями, и местность напоминала огромное лоскутное одеяло, такое яркое и ослепительное, словно оно отражало краски самого неба. Глаза болели от такой насыщенности цветов.
В этом великолепном хаосе единственным ориентиром оставалась проселочная дорога, но и ее заполонили цветы. На возвышении между колеями густо росли дикие цветы, они задевали дно старого «форда» с мягким шорохом, как вода горного ручья. Сантэн медленно преодолела очередной пологий подъем и неожиданно остановилась на вершине, выключив мотор.
Перед ней лежал океан. Его зеленые просторы, ограниченные другим океаном – цветочным, пестрели ярко-белыми пятнами. Влетев в открытое окно, морской ветер взъерошил Сантэн волосы, и она невольно радостно засмеялась, заслонила глаза от оранжевых, красных и желтых цветочных полос и принялась разглядывать берег.
«Это хижина, – предупредил в последнем письме Блэйн. – Две комнаты, водопровода нет, выгребная яма и открытый очаг. Но я в детстве проводил здесь каникулы и люблю это место. Со смерти отца я его ни с кем не делил».
И нарисовал карту ведшей сюда дороги.
Она сразу увидела дом – на берегу океана, за выступом скалы на изгибе крошечного залива. Тростниковая крыша почернела от времени, но толстые земляные стены были выбелены и казались такими же яркими, как пена, покрывающая зеленое море. Из трубы поднимался дым.
За домом Сантэн заметила движение, разглядела крошечную фигуру на камнях у края моря; и вдруг отчаянно заторопилась.
Мотор не заводился, хотя она изо всех сил вертела заводную ручку.
– Merde! Дважды мerde!
Машина была старая и досталась ей от предыдущих владельцев поместья; Сантэн заменила ею разбитый «даймлер», и вот заглохший мотор стал нежелательным напоминанием о теперешнем финансовом положении Сантэн, разительно отличавшемся от тех времен, когда она ежегодно покупала новенький желтый «даймлер».
Сантэн сняла машину с ручного тормоза и покатила вниз по склону, набирая скорость, потом выжала сцепление и двигатель взревел; Сантэн свела машину с холма и остановилась у беленого дома.
Она выбежала на черные камни над водой, над колышущимися полями водорослей с черными стеблями, которые плясали в волнующемся море, и закричала, замахала руками; ее голос был еле слышен сквозь ветер и рокот океана, но Блэйн поднял голову и увидел ее, и побежал, прыгая по черным скользким камням.
На нем были только серовато-зеленые шорты, в руке он держал связку скальных омаров. С последней встречи у него отросли волосы. Влажные, они курчавились, в них блестела морская соль, Блэйн смеялся, широко раскрыв рот, сверкая зубами. Еще он отрастил усы. Сантэн не была уверена, нравится это ей или нет, но эта мысль тут же забылась в буре эмоций. Сантэн бросилась Блэйну навстречу и прильнула к его голой груди.
– О Блэйн! – всхлипывала она. – Боже, как я соскучилась!
Она протянула ему губы. Лицо Блэйна было мокрым от брызг, губы солеными. Усы кололись. Она поняла, что усы ей не нравятся, и совершенно справедливо, но тут Блэйн подхватил ее и побежал с ней к хижине, и она плотно обхватила его за шею, подпрыгивая у него на руках при каждом прыжке, смеясь и задыхаясь от желания.
* * *Блэйн сидел на трехногой табуретке перед открытым очагом, в котором, насыщая воздух своим ароматом, горели поленья молочного дерева. Сантэн стояла перед ним, кисточкой из барсучьего ворса взбивая пену в чашке для бритья, а Блэйн продолжал сетовать:
– Мне потребовалось пять месяцев, чтобы их отрастить. Я так гордился ими! – Он в последний раз подкрутил усы. – Они такие лихие, ты так не думаешь?