Отчаяние истощило ее силы и подорвало решимость. Она так много работала, так долго была одна и теперь, в миг окончательного поражения, устала, так устала, что ныли все кости; она знала, что у нее нет сил начать все сначала. Она знала, что побеждена, что отныне жизнь ее будет печальной и тяжелой, что предстоит постоянная ежедневная борьба, чтобы сохранить гордость несмотря на нищету. Как она ни любила Гарри Кортни, теперь она должна была рассчитывать на его милосердие, и все ее существо восставало против этого. Впервые в жизни Сантэн не могла найти ни воли, ни мужества, чтобы продолжать жить.
Как хорошо было бы лечь и закрыть глаза… ее охватило неодолимое стремление к покою.
– Я бы хотела, чтобы все кончилось. Чтобы ничего не осталось – ни стремлений, ни тревог, ни надежд.
Стремление к покою стало непреодолимым, заполнило душу так, что, выйдя из виноградника, Сантэн ускорила шаг. «Это будет как сон – сон без сновидений». Ей представилось, как она лежит на атласной подушке, закрыв глаза, спокойная и умиротворенная.
Она все еще была в брюках для верховой езды, поэтому могла идти быстро. Пересекая лужайки, она побежала, распахнула французское окно своего кабинета, подбежала к столу и рывком открыла ящик.
Пистолеты ей подарил сэр Гарри. Они лежали в чехле из голубой свиной кожи, на медной пластинке было выгравировано ее имя. Эта пара была изготовлена вручную по особому заказу «Береттой» в Италии – специальная женская модель, пистолеты украшала золотая гравировка, рукояти были инкрустированы жемчугом и небольшими бриллиантами с шахты Х’ани.
Сантэн выбрала один пистолет и разломила его. Оба ствола были заряжены. Она снова защелкнула «беретту» и взвела курок. Руки не дрожали, Сантэн дышала ровно. Чувствуя спокойную отчужденность, она подняла пистолет прижала ствол к виску.
Она словно покинула свое тело и смотрела на себя почти равнодушно, лишь с легкой жалостью.
«Бедная Сантэн, – думала она. – Какой ужасный конец».
Она через всю комнату посмотрела в зеркало в позолоченной раме. По обе стороны от зеркала стояли высокие вазы со свежими розами на длинных стеблях, так что ее отражение обрамляли цветы, как будто она лежала в гробу. Лицо у нее было бледное, как смерть.
– Я похожа на труп.
Сантэн произнесла это вслух, и тогда стремление к забвению неожиданно сменилось отвращением к себе. Она опустила пистолет, посмотрела на отражение в зеркале и увидела, как на щеках вспыхнули горячие угли гнева.
– Нет, merde! – Она почти кричала на себя. – Ты так легко не уйдешь!
Она разломила пистолет и выбросила на ковер патроны в медных гильзах, швырнула оружие на стол и вышла из комнаты.
Цветные служанки услышали, как стучат ее каблуки по мрамору винтовой лестницы, и выстроились у дверей ее комнат, радостно улыбаясь и приседая.
– Лили, ленивая девчонка, ты еще не набрала мне ванну? – спросила Сантэн, и девушки переглянулись. Затем Лили побежала в ванную, очень убедительно изображая повиновение, а вторая хорошенькая служанка пошла за Сантэн в гардеробную, подбирая на ходу одежду, которую та сбрасывала.
– Глэдис, пойди проверь, полную ли и горячую ванну набрала Лили, – приказала Сантэн. Когда она вошла в желтом шелковом халате, обе девушки в ожидании стояли возле огромной мраморной ванны. Сантэн пальцем пощупала воду.
– Лили, ты хочешь сварить из меня суп? – спросила она, и Лили счастливо улыбнулась. Вода была нужной температуры, о чем свидетельствовал вопрос Сантэн: это была их обычная шутка. Лили уже приготовила кристаллы для ванны и высыпала немного в воду.
– Дай сюда, – приказала Сантэн и высыпала в воду полкувшина. – Больше никаких полумер.
Сантэн с извращенным наслаждением смотрела, как пена переливается через край ванны на мраморный пол. Девушки, хихикая над этим безумием, убежали, когда Сантэн сбросила халат и, ахая от изысканной боли, погрузилась в обжигающую воду. В сознании у нее снова возник пистолет с перламутровой рукоятью, но она прогнала это видение.
– Единственное, чего у тебя никогда не было, Сантэн Кортни, это трусости, – сказала она себе и, вернувшись в гардеробную, выбрала платье веселой летней расцветки, потом с улыбкой спустилась по лестнице.
Ее ждали Дейвенпорт и Сирил Слейн.
– Это займет много времени, джентльмены. Давайте начнем.
Каждый отдельный предмет в огромном поместье следовало пронумеровать и описать, стоимость его оценить, самые важные вещи сфотографировать. Все это заносилось в черновик каталога. Работу нужно было закончить в десять дней, до возвращения Дейвенпорта в Англию. Через три месяца он снова приедет, провести аукцион.
Когда Дейвенпорту пришло время уезжать, Сантэн удивила всех, заявив, что собирается проводить его на пароход – эту обязанность обычно выполнял Сирил.
Отплытие почтового парохода было одним из самых волнующих событий в жизни кейптауновского общества, и лайнер заполонили пассажиры и десятки гостей, пришедшие сказать им «bon voyage»[30].
У входа в первый класс Сантэн просмотрела список пассажиров и под буквой М обнаружила:
Малкомс, миссис И. Каюта А16.
Малкомс, мисс Т. Каюта А17.
Малкомс, мисс М. Каюта А17.
Семья Блэйна все-таки отправлялась в Англию. По взаимному согласию Сантэн с полковником не виделись с последнего дня турнира, и теперь она стала незаметно искать его в курительных комнатах и в гостиных для пассажиров первого класса.
Не найдя его, Сантэн решила, что он, вероятно, в каюте Изабеллы. Мысль об их интимном уединении раздражала, Сантэн отчаянно захотелось отправиться в каюту 16А под предлогом прощания с Изабеллой, но на самом деле чтобы помешать Блэйну пробыть наедине с женой еще хотя бы минуту. Вместо этого она сидела в главной гостиной, наблюдала, как мистер Дейвенпорт поглощает розовый джин, здоровалась со знакомыми и обменивалась банальностями с друзьями, которые проходили по помещениям с желанием увидеть и быть увиденными.
Сантэн с мрачным удовлетворением отметила, как тепло и уважительно ее приветствуют, какое внимание ей уделяют. Очевидно, роскошный турнир принес свои плоды и рассеял подозрения финансовых кругов. Пока никаких слухов относительно ее положения и репутации не возникло.
Она понимала, что это ненадолго, и оттого заранее сердилась. Она с сознательным пренебрежением обошлась с одной из самых честолюбивых хозяек Кейптауна, прилюдно отказавшись от ее приглашения, и сардонически отметила, как эта небольшая неучтивость только увеличила уважение к ней женщины. Но, продолжая играть в сложные светские игры, она все время смотрела поверх голов в поисках Блэйна.
Прозвучал гудок – последние предупреждение – и офицеры корабля, великолепные в своих белых тропических мундирах, прошли повсюду, вежливо сообщая:
– Корабль отплывает через пятнадцать минут. Просим всех провожающих сойти на берег.
Сантэн пожала руку мистеру Дейвенпорту и примкнула к процессии спускавшихся по крутому трапу на пристань. Здесь она задержалась в оживленной толпе провожающих и посмотрела вверх, стараясь увидеть Изабеллу и ее дочерей среди пассажиров, столпившихся у борта.
Сверху бросали пестро раскрашенные бумажные ленты, их развевал юго-восточный ветер и подхватывали руки на пристани, словно мириады хрупких пуповин соединяли корабль с сушей, – и вдруг Сантэн узнала старшую дочь Блэйна. Издали Тара в темном платье, с уложенными по моде волосами казалась взрослой. Рядом ее сестра высовывала голову из-за поручней и махала розовым носовым платком кому-то внизу.
Сантэн заслонила глаза и разглядела фигуру за двумя девочками. Лицо Изабеллы было в тени, и она показалась Сантэн последним предвестником трагедии, неумолимой силой, которая будет преследовать ее и лишит счастья.
– Боже, как бы я хотела ее ненавидеть, – прошептала она, проследила, куда смотрят девочки, и начала пробираться в ту сторону.
И увидела его. Блэйн забрался на тележку огромного погрузочного крана. Он был в тропическом костюме кремового цвета, с зелено-синим галстуком своей воинской части; широкополую белую панаму он снял и махал ею дочерям. Юго-восточный ветер бросил темные волосы ему на лоб, а его зубы на темном загорелом лице казались очень крупными и ослепительно белыми.
Сантэн отступила в толпу, откуда могла незаметно наблюдать за ним.
«Он единственное, чего я не потеряю. – Эта мысль ее утешила. – Он всегда будет моим – после того как у меня отберут Вельтевреден и Х’ани. – Ее вдруг одолело страшное сомнение. – Правда ли это? – Она попыталась отгородиться от этих сомнений, но они пробились в сознание. – Кого он любит, меня или ту, кем я стала? Будет ли любить меня, когда я стану обычной женщиной, без богатства, без положения, но с ребенком от другого мужчины? – От сомнений у нее в голове помрачилось, ей стало физически нехорошо, так что когда Блэйн поднес пальцы к губам и послал воздушный поцелуй худой, бледной, закутанной в плед фигуре в инвалидном кресле, Сантэн посмотрела на него и выражение любви и сочувствия на этом лице причинило ей мучительную боль. Она почувствовала себя одинокой и ненужной.
Щель между кораблем и пристанью медленно начала расширяться. Корабельный оркестр на прогулочной палубе заиграл «Да хранит вас Бог, пока мы не встретимся вновь»; одна за другой пестрые ленты серпантина рвались, планировали вниз и тонули в мутных водах гавани. Прощально заревел гудок, и буксиры вывели корабль через узкий проход в моле. Заработал двигатель, корабль быстро набирал скорость, у форштевня поднялась волна, и пароход величественно повернул на северо-запад, огибая остров Роббен.
Толпа вокруг Сантэн начала расходиться, и через несколько минут она осталась на пристани одна. Блэйн по-прежнему стоял над ней на тележке крана и, заслонив глаза панамой, смотрел через Столовый залив на уходящий корабль. Он больше не смеялся, широкий рот, который она так любила, не улыбался. Блэйн нес бремя, которое Сантэн поневоле делила с ним, и это соединялось с его сомнениями, так что тяжесть стала почти непереносимой. Сантэн захотелось повернуться и убежать. Но он вдруг опустил шляпу, повернулся и посмотрел на нее.
Она почувствовала себя виноватой в том, что следила за ним, таким беззащитным, в такой интимный момент, и выражение его лица изменилось, посуровело. Сантэн не могла его разгадать. Что это, негодование или что-нибудь похуже? Она этого так и не узнала: мгновение ушло. Он спрыгнул с тележки, приземлился, легко и грациозно для такого крупного мужчины, и медленно пошел туда, где она стояла в тени крана; шляпу он надел, ее поля закрывали его глаза, и Сантэн не знала, что в них; когда он остановился перед ней, она испугалась, как не пугалась никогда в жизни.
– Когда мы можем остаться наедине? – негромко спросил он. – Я больше не могу ждать ни минуты.
Все ее страхи, все сомнения отпали, она почувствовала, что так полна жизни и энергии, словно снова стала девочкой. От счастья у нее едва не закружилась голова.
«Он любит меня, – пело ее сердце. – Он всегда будет любить меня».
* * *Генерал Джеймс Барри Манник Герцог приехал в Вельтевреден в закрытой машине, на которой не было никаких обозначений его высокой должности. Он был старым боевым товарищем Яна Кристиана Сматса. Оба доблестно сражались с англичанами во время бурской войны и оба принимали участие в мирных переговорах в Веренигинге, которыми закончилась война. Потом они вместе разрабатывали национальную конвенцию, которая привела к созданию Южно-Африканского Союза, и оба входили в состав первого правительства Луиса Боты.
С тех пор их пути разошлись, Герцог принял узкую доктрину с девизом «Южная Африка прежде всего», а Сматс стал международным политиком, одним из создателей Британского содружества наций и Лиги Наций.
Герцог был воинственно настроенным африкандером, именно он обеспечил языку африкаанс равные права с английским. Его политика «двух потоков» противостояла ассимиляции его Volk’а в обширной Южной Африке, и именно по его инициативе Британия в Вестминстерском статуте[31] признала равные права доминионов империи, включая право выхода из Содружества.
Высокий и внешне суровый, он представлял собой внушительную, грозную фигуру, когда вошел в библиотеку Вельтевредена, которую Сантэн без ограничений предоставила в их распоряжение. Ян Сматс встал со своего места за длинным, покрытым зеленым сукном столом и пошел ему навстречу.
– Итак! – сказал Герцог, ответив на рукопожатие. – У нас меньше времени для обсуждений и маневров, чем мы надеялись.
Генерал Сматс взглянул на сидящих за столом Блэйна Малкомса и Дениса Рейтца, своих доверенных людей, кандидатов на места в кабинете, но все молчали, пока Герцог и Николас Хавенга, министр финансов в правительстве националистов, не сели по другую сторону длинного стола. В семнадцать лет Хавенга воевал с британцами вместе с Герцогом, исполняя обязанности его секретаря, и с тех пор они были неразлучны. Хавенга занимал свой пост со времени победы двадцать четвертого года на выборах националистической партии Герцога.
– Мы здесь в безопасности? – спросил он, подозрительно глядя на двустворчатые красного дерева с медными украшениями двери в глубине библиотеки, а потом скользнул взглядом по полкам, поднимавшимся до потолка; здесь размещалось собрание книг Сантэн. Все книги были переплетены в сафьян и украшены золотым тиснением.
– В полной, – заверил Сматс. – Можно говорить открыто, не опасаясь, что нас подслушают. Ручаюсь.
Хавенга в поисках подтверждения взглянул на своего хозяина и, когда премьер-министр кивнул, с явной неохотой заговорил.
– Тильман Рос из Апелляционного суда ушел в отставку, – сказал он и откинулся в кресле. Ему не нужно было ничего объяснять. Тильман Рос, один из самых известных и популярных в стране политиков, носил прозвище «Лев Севера» и был самым верным сторонником Герцога. Когда националисты пришли к власти, он был назначен министром юстиции и заместителем премьер-министра. Казалось, он естественный преемник Герцога, его явный наследник, но ухудшающееся здоровье и разногласия по поводу сохранения золотого стандарта в Южной Африке помешали этому. Рос ушел из политики и принял назначение в апелляционный отдел Верховного суда.
– Здоровье? – спросил Ян Сматс.
– Нет, золотой стандарт, – с серьезным видом ответил Хавенга. – Он собирается выступить против нашего стремления сохранить золотой стандарт.
– Его влияние огромно! – воскликнул Блэйн.
– Мы не можем позволить ему бросить тень сомнения на нашу политику, – согласился Герцог. – Заявление Роса может иметь катастрофические последствия. Теперь наша первая задача – согласовать точки зрения относительно золота. Нужно либо суметь противостоять ему, либо опередить его. Жизненно важно, чтобы мы выступили единым фронтом.
Он посмотрел прямо на Сматса.
– Согласен, – ответил Сматс. – Нельзя позволить лишить новую коалицию доверия еще до того, как она возникла.
– Это кризис, – вмешался Хавенга. – Так и должно к нему относиться. Можем мы узнать ваше мнение, оу баас?
– Вам известны мои взгляды, – ответил Сматс. – Вспомните, я призывал последовать примеру Британии, когда она отказалась от золотого стандарта. Не хочу сейчас тыкать этим вам в лицо, но мои взгляды с тех пор не изменились.
– Пожалуйста, повторите свои доводы, оу баас.
– В то время я предсказывал, что произойдет утечка из Южной Африки золотых фунтов и замена их стерлингами. Плохие деньги всегда прогоняют хорошие, и я был прав. Это произошло, – просто заявил Сматс, и людям на другой стороне стола стало неловко. – Результат – потеря капиталов, которая искалечила нашу промышленность и отправила десятки тысяч трудящихся в армию безработных.
– В самой Британии сейчас миллионы безработных, – раздраженно сказал Хавенга.
– Наш отказ отменить золотой стандарт усилил безработицу. Поставил в трудное положение нашу золотодобывающую промышленность. Привел к снижению цен на алмазы и шерсть. Углубил депрессию до нынешнего трагического уровня.
– Если мы с таким запаздыванием откажемся от золотого стандарта, чем это поможет нашей стране?
– Прежде всего, и это самое главное, это оживит нашу золотодобывающую промышленность. Если золотой фунт не сможет держаться вровень со стерлингом – а это станет ясно сразу же, – наши шахты будут получать по семь фунтов за унцию золота вместо нынешних четырех. Почти вдвое больше. Закрытые шахты снова откроются, работающие начнут расширяться. Открытие новых шахт даст работу десяткам тысяч людей, черных и белых, и капитал снова потечет в нашу страну. Это станет поворотным пунктом. Мы вернемся на дорогу процветания.
Высказывались доводы за и против, Блэйн и Рейтц поддерживали старого генерала, и постепенно два человека напротив сдавались перед их логикой, но вскоре после полудня Барри Герцог неожиданно сказал:
– Расчет на время. На фондовой бирже начнется ад. До Рождества есть только три торговых дня. Нужно отложить объявление до тех пор и сделать его, когда биржа закроется. – Атмосфера в библиотеке осязаемо сгустилась. После заявления Герцога Блэйн понял, что Сматс выиграл спор. Еще до того как фондовая биржа откроется в новом году, Южная Африка откажется от золотого стандарта. Он испытывал удивительный подъем, ощущение большого достижения: первый же шаг новой коалиции прекратит затянувшуюся экономическую агонию страны, пообещает возвращение к процветанию и надежде.
– Я все еще сохраняю значительное влияние на Тильмана и могу помешать ему выступить с заявлением до закрытия рынка.
Герцог продолжал говорить, но это уже были подробности, которые требовалось согласовать, и вечером, прощаясь со всеми перед белыми стенами Вельтевредена и направляясь к своему «форду», стоявшему за дубами, Блэйн был во власти ощущения близких перемен.
Именно это привлекало его в политике – сознание, что он может изменить мир. Для Блэйна смысл власти был в том, чтобы сражаться ею, как сверкающим мечом, против демонов, одолевающих его народ и землю.