И вот 25 января Манфред радостно явился во внушительное, выстроенное в голландском стиле общежитие для студентов-мужчин, которое называлось «Rust en Vrede». В переводе это значило «Отдых и покой», и в первые же несколько минут Манфред понял, как иронично звучит это название: его втянули в варварский ритуал посвящения первокурсников.
Имя у него отобрали, и ему было дано прозвище Пуп; такое же прозвище получили все девятнадцать первокурсников общежития; в вольном переводе это слово означало «испускание газов из кишечника». Манфреду воспретили пользоваться местоимениями «я» или «мне»; нужно было говорить «этот пуп» и просить позволения на любое действие не только у старших студентов, но и у всех неодушевленных предметов в общежитии. Приходилось то и дело повторять бессмысленные «Достопочтенная дверь, этот пуп хочет пройти» или «Достопочтенный унитаз, этот пуп хочет посидеть на тебе».
В стенах общежития ему и остальным первокурсникам не разрешалось ходить как обычно, они должны были все время ходить задом наперед, даже по лестницам. Им запрещалось разговаривать с друзьями и родственниками и – за этим следили особенно строго – с лицами противоположного пола; если кого-нибудь из первокурсников заставали за тем, что он поглядывал в сторону хорошенькой девушки, на шею провинившемуся вешали надпись, которую нельзя было снимать даже в ванной: «Берегись! Страшный сластолюбец!»
В их комнаты ежечасно – с шести вечера до шести утра – являлись старшекурсники. Все постели сбрасывали на пол и поливали водой, книги и имущество скидывали с полок, содержимое ящиков вываливали на мокрые одеяла. Старшекурсники занимались этим посменно, и дрожащим первокурсникам приходилось спать в коридоре возле своих комнат, предоставив хаосу внутри плесневеть и гнить. После чего старший студент, высокомерный четверокурсник по имени Рольф Стандер, проводил официальное обследование комнат.
– Вы самые отвратительные «пупы» из когда-либо позоривших университет, – заявил он им после осмотра. – У вас есть час, чтобы сделать комнаты безупречными, а потом в наказание за свою неряшливость вы совершите проход.
В полночь Рольф Стандер наконец заявил, что доволен состоянием спален, и первокурсники стали готовиться к проходу.
Проход заключался в следующем: первокурсники разделись до белья, на головы им надели наволочки, выстроили цепочкой, накинув на шею веревку и связав руки за спиной, и в таком виде юноши проследовали по улицам спящего города в горы. Тропа была нарочно подобрана каменистая и неровная, и когда кто-то падал, он тянул за собой тех, кто шел впереди и позади. В четыре утра с окровавленными ногами, с натертыми докрасна грубой конопляной веревкой шеями их повели обратно в город, позволили вернуться в спальни и объявили, что следующий осмотр Рольф Стандер проведет в пять утра. Первая лекция в университете начиналась в семь. Времени на завтрак не оставалось.
Все это подавалось как добродушная забава; университетские власти смотрели на происходящее сквозь пальцы под предлогом, что мужчины должны быть мужчинами и обряд посвящения – это «университетская традиция», поддерживающая в новичках дух общины.
Однако при подобной снисходительности хулиганы и садисты, которые есть в любом сообществе, в полной мере использовали предоставленные им возможности. Произошло несколько безжалостных избиений; одного первокурсника вываляли в смоле и перьях. Манфред слышал разговоры об этом наказании, но и представить себе не мог, какие страдания испытывала жертва, когда ее кожа была облеплена горячей смолой, а волосы на голове спутались и слиплись. Парня поместили в больницу, и в университет он не вернулся, но дело замяли.
Часть первокурсников отсеивалась в первые же недели, потому что самозванные хранители традиций не делали никаких скидок на физическое или душевное здоровье. Одна из жертв, студент, больной астмой, был признан виновным в неподчинении и приговорен к утоплению.
Наказание осуществлялось в туалете общежития. Четверо сильных старшекурсников схватили жертву и сунули головой в унитаз; присутствовали два пятикурсника с медицинского факультета, которые во время наказания должны были измерять пульс жертвы, но они не учли астму, и утопление едва не стало реальностью. Только лихорадочные усилия начинающих врачей и внутривенная инъекция стимулирующего средства заставили сердце забиться снова; парень на следующий день покинул университет и, как и другие, больше в него не возвращался.
Манфред, несмотря на свои рост, фигуру и красоту, что делало его естественной мишенью, смог сдержать гнев и укоротить язык. Он стоически выдерживал самые наглые провокации, пока на второй неделе пыток к доске в общей комнате общежития не прикрепили записку:
«В субботу, в 4 часа дня, все «пупы» должны явиться в университетский спортзал для отбора в боксерскую команду.
Подписано:
Рольф Стандер, капитан команды боксеров».
В каждом университетском общежитии процветал тот или иной вид спорта; при одном было поле для регби, в другом стадион и беговые дорожки. Но спортом «Rust en Vrede» был бокс. Именно это, а также то, что когда-то в эту команду входил дядя Тромп, в первую очередь и побудило Манфреда поселиться в этом общежитии.
По той же причине интерес к турниру первокурсников был гораздо выше, чем ожидал Манфред. Собралось не менее трехсот зрителей, и к тому времени, как Манфред и все прочие «пупы» появились в спортзале, все места вокруг ринга были заняты. Новичков под командованием старшекурсников провели в раздевалку и дали пять минут на то, чтобы переодеться в теннисные туфли, шорты и нательные фуфайки. Потом выстроили у шкафчиков по росту.
Рольф Стандер прошелся вдоль ряда, заглядывая в список и намечая партнеров. Было очевидно, что в минувшие недели он их изучал и оценивал их потенциал. Манфред, самый высокий и крепкий из первокурсников, стоял в конце ряда, и Рольф Стандер наконец остановился перед ним.
– Вот самый громкий и вонючий пук, – объявил он и замолчал, разглядывая Манфреда. – Твой вес, пуп?
– Этот пуп – полутяж, сэр, – и Рольф слегка сощурился. Он уже выделил Манфреда как самого перспективного, и теперь технический термин подбодрил его.
– Ты боксировал раньше, пуп? – спросил он и поморщился, услышав разочаровывающий ответ:
– Этот пуп никогда не участвовал в матче, сэр, но имеет некоторую практику.
– Хорошо! У меня тяжелый вес. Но тут никто не может драться с тобой на ринге, так что я проведу несколько раундов, если ты обещаешь не очень меня бить.
Рольф Стандер был капитаном университетской команды, чемпионом Южной Африки среди любителей и самым перспективным кандидатом на поездку в Берлин на Олимпийские игры 1936 года. Шутка вышла забавная, и все подобострастно рассмеялись. Даже Рольф не сдержал улыбки после своей нелепой просьбы о милосердии.
– Ну, хорошо, начнем с «мухачей», – продолжил он и повел всех в зал.
Первокурсников усадили на самую дальнюю скамью, откуда ринг был едва виден, а Рольф и его помощники, все члены боксерской команды, надели на первых испытуемых перчатки и повели по проходу на ринг.
Манфред тем временем понял, что в первом ряду зрителей кто-то пытается привлечь его внимание. Он оглянулся на дежурных старшекурсников, но те смотрели на ринг, и Манфред впервые смог прямо посмотреть на человека в толпе.
Он забыл, как красива Сара, или за недели с их последней встречи она расцвела. Глаза ее сверкали, щеки возбужденно горели, она махала кружевным платком и радостно окликала его.
Он сохранил невозмутимое выражение, но еле заметно подмигнул, и она обеими руками послала ему воздушный поцелуй и села рядом с монументальной фигурой дяди Тромпа.
«Они пришли оба!» Это знание невероятно подбодрило его; до этой минуты он не понимал, как одиноко ему было в последние недели. Дядя Тромп повернул голову и улыбнулся ему, его белые зубы сверкнули в черной с проседью бороде; потом он снова повернулся лицом к рингу.
Начался первый бой; два проворных маленьких боксера легчайшего веса обменивались градом ударов, но один был заметно слабее, и вскоре на ткани заалела кровь. Рольф Стандер остановил бой во втором раунде и похлопал проигравшего по спине.
– Молодчина! Проиграть не стыдно.
Последовали другие бои, все очень живые, боксеры старались изо всех сил, но, за исключением одного перспективного боксера среднего веса, все были неловкими и необученными. Наконец на скамье остался только Манфред.
– Отлично, пуп! – Старшекурсник завязал ему перчатки и сказал: – Посмотрим, на что ты способен.
Манфред сбросил с плеч полотенце, встал, и тут со стороны раздевалки на ринг вышел Рольф Стандер. Теперь на нем была темно-бордовая фуфайка и штаны с вышитым золотом листом – эмблемой университета; на ногах дорогие кожаные ботинки со шнуровкой до щиколоток. Он поднял обе руки в перчатках, останавливая свист и приветствия.
– Леди и джентльмены, у нас нет пары для последнего испытуемого: ни один первокурсник не подходит ему по весу. Так что если вы будете добры и потерпите, я посмотрю, на что он способен.
Снова начались приветственные крики, но слышалось также: «Полегче, Рольф!» и «Не убивай беднягу!» Рольф помахал, заверяя публику в своем милосердии, сосредоточившись на тех рядах, где сидели девушки из женских общежитий. Оттуда послышался приглушенный писк, хихиканье, девушки мотали модными прическами: Рольф был шести футов ростом, с квадратной челюстью, белыми зубами и сверкающими темными глазами. Волосы, густые и волнистые, блестели от бриллиантина, бакенбарды курчавились, а усы были роскошные, как у кавалериста.
По дороге к рингу Манфред не удержался и бросил взгляд в сторону первого ряда, на Сару и дядю Тромпа. Сара подпрыгивала на сиденье и прижимала кулаки к щекам, розовым от возбуждения.
– Сделай его, Мэнни! – кричала она. – Vat hom! – а дядя Тромп рядом с ней произнес так, что слышать мог только Манфред:
– Быстрый, как мамба, йонг! Смелый, как медоед!
И Манфред задрал подбородок и нырнул под канаты, на ринг.
Один из старшекурсников выполнял обязанности рефери:
– В этом углу боксер весом сто восемьдесят пять фунтов, капитан университетской команды, чемпион Мыса Доброй Надежды среди любителей Рольф Стандер. А в этом углу боксер весом сто семьдесят три фунта, первокурсник… – из почтения к собравшимся он не стал называть первокурсника, как положено было, а произнес только имя: – Манфред Деларей.
Судья-хронометрист ударил в гонг, и Рольф вышел из своего угла, легко танцуя, ныряя и увертываясь, чуть улыбаясь поверх красных перчаток; они закружили друг возле друга, держась на таком расстоянии, что ударом не достанешь. Танец продолжался, и улыбка сошла с лица Рольфа, губы сжались в прямую линию. Его беспечность исчезла: такого он не ожидал.
В обороне человека, стоявшего против него, не было слабых мест; опустив коротко стриженную золотую голову к мускулистым плечам, он двигался легко, как облако.
«Он боксер! – рассердился Рольф. – Вот враль: он знает, что делает».
Он попробовал захватить центр ринга, но вынужден был отступить, когда противник угрожающе подступил слева.
До сих пор ни один из них не сумел ударить другого, но крики толпы стихли. Зрители почувствовали, что происходит нечто чрезвычайное: они увидели, как изменилось небрежное отношение Рольфа, как в его движениях появилась смертоносная угроза; а те, кто хорошо его знал, заметили легкие морщины тревоги и смятения в углах рта и глаз.
Рольф попытался ударить левой. Это был проверочный удар, и противник даже не снизошел до нырка; он презрительно отбил удар перчаткой, и от потрясения по коже Рольфа пробежали мурашки: в этом беглом контакте он почувствовал силу и глубоко заглянул Манфреду в глаза.
Глаза были странного цвета, как топаз или желтый сапфир, и Рольф вспомнил глаза убийцы телят – леопарда, которого отец поймал в стальной капкан на холмах над фермой. Это были те самые глаза, но теперь они изменились – они горели холодным золотым светом, неумолимым и нечеловеческим.
Грудь Рольфа сжал не страх, а скорее предчувствие неминуемой опасности. С ним на ринге был зверь. Он видел голод в этих глазах, великий убийственный голод, и инстинктивно ударил.
Он использовал свою сильную руку – левую, целясь в эти безжалостные желтые глаза. Удар был остановлен в воздухе; Рольф отчаянно попытался отступить, но его левый локоть был поднят, бок открылся – возможно, на сотую долю секунды, – и что-то внутри у Рольфа взорвалось. Он не увидел кулак, он не распознал этот удар, потому что его никогда раньше так не били. Кулак словно прошел внутрь, пробился сквозь ребра, разорвал внутренности, ворвался в легкие, выдавив воздух через горло, и Рольф отлетел.
Канаты подхватили его под спину и плечи и швырнули вперед, как камень из пращи. Время словно превратилось в тонкую струйку; зрение обострилось, словно в крови был наркотик, и на этот раз Рольф увидел кулак; на мгновение во вспышке дикой фантазии ему показалось, что перед ним не плоть и кость в перчатке, а черное железо, и он дрогнул. Но увернуться от удара было невозможно, и на этот раз шок был еще сильнее – невероятный, недоступный самому буйному воображению. Он почувствовал, как что-то рвется внутри, и ноги его растаяли, словно они были из горячего воска.
Ему хотелось кричать от боли, но даже в таком положении он сдержал крик. Ему хотелось лечь, опуститься на пол, пока снова не появился этот кулак, но канаты держали, и его тело будто разбилось, как хрусталь, когда кулак в перчатке вновь ударил его, а канаты снова бросили вперед.
Он убрал руки от лица и опять увидел приближающийся кулак. Тот, казалось, вырастал на глазах, заполнял все поле зрения, но самого удара Рольф не ощутил.
Рольф всей тяжестью двигался навстречу удару; его голова запрокинулась, позвоночник напрягся, бросил вперед, и Рольф упал ничком, как мертвец, и неподвижно, без дрожи, лежал на белом брезенте ринга.
Все произошло за несколько секунд. Толпа сидела в ошеломленном молчании, Манфред продолжал раскачиваться и прыгать на неподвижной фигурой, лежавшей у его ног. Его лицо исказилось, превратилось в свирепую маску, в глазах горел необычный желтый свет, не человеческий, тошнотворно убийственный.
В толпе вскрикнула женщина, и сразу послышались испуганные возгласы. Мужчины вскочили на ноги, отшвыривая стулья, а зрители удивленно, недоумевающе, торжествующе крича бросились вперед, перебрались через канаты, окружили Манфреда, колотили его по спине. Другие склонились к неподвижной как труп фигуре в бордово-золотой одежде и давали друг другу указания, осторожно поднимая Рольфа; один безуспешно пытался стереть кровь; все были ошеломлены.
Женщины от потрясения побледнели, некоторые продолжали кричать в сладостном ужасе, в их глазах горели возбуждение и похоть; вытягивая шеи, они смотрели, как Рольфа поднимают над канатами и уносят по проходу; он лежал, как мертвый, голова безвольно болталась, из расслабленного рта в волосы текла кровь. Потом все обернулись: группа старшекурсников уводила Манфреда в раздевалку. На лицах женщин читались страх и ужас, но у некоторых глаза горели от возбуждения, а одна протянула руку и дотронулась до плеча проходившего мимо Манфреда.
Дядя Тромп взял Сару за руку, чтобы успокоить, потому что она подпрыгивала и вопила, как дервиш, и вывел ее из спортивного зала на солнце. От возбуждения она все еще почти не могла связно говорить.
– Он удивительный – такой быстрый, такой прекрасный! Ой, дядя Тромп, я такого в жизни не видела. Вот удивительно, да?
Дядя Тромп хмыкнул, но промолчал и всю дорогу до дома слушал ее излияния. Только когда они поднимались по широким ступеням веранды, он остановился и оглянулся, как будто место или человек, которых он оставлял, вызывали у него глубокое сожаление.
– Его жизнь изменилась, и наша жизнь изменится с ней, – с серьезным видом сказал он. – Молю Всемогущего, чтобы никто из нас не дожил до того, чтобы пожалеть об этом дне, ведь именно я вызвал это к жизни.
* * *Посвящение продолжалось еще три дня, и всем первокурсникам – Манфреду тоже – по-прежнему разрешалось общаться только друг с другом. Однако для них он превратился в полубога, в надежду на спасение, и во время последних унижений они толпились вокруг него, набираясь от него сил и решимости.
Последняя ночь была хуже всего. Они должны были с завязанными глазами, не вздрагивая, сидеть на узкой балке. Им не давали спать, и время от времени старшекурсник над их головами неожиданно грохал дубиной по оцинкованному ведру. Так продолжалось всю ночь. На рассвете ведро убрали, повязки с глаз сняли, и к первокурсникам обратился Рольф Стандер.
– Парни! – начал он, и они, очумевшие от недостатка сна и оглушительных ударов по ведру, заморгали от такого неожиданного обращения. – Парни! – повторил Стандер. – Мы гордимся вами – вы самая отпетая банда новичков в этих стенах с тех пор, как я сам был новичком. Вы приняли все, чему мы вас подвергли, не струсили и не дрогнули. Добро пожаловать в «Rust en Vrede»; отныне это ваш дом, а мы ваши братья.
Старшекурсники окружили их, смеялись, хлопали по спинам и обнимали.
– Пошли, парни! В пивную. Мы угощаем! – закричал Рольф, и, соединив сотню сильных рук, распевая гимн общежития, они направились к старому отелю «Дросди» и колотили в запертую дверь, пока содержатель бара, вопреки тому что отведенные законом для торговли спиртным часы истекли, открыл для них заведение.
С кружащейся от бессонницы головой, с пинтой пива в желудке Манфред незаметно держался за край прилавка, чтобы устоять на ногах, когда почувствовал: что-то происходит. Он быстро обернулся.
Толпа вокруг него расступилась, образовав коридор, по которому шел Рольф Стандер с мрачным угрожающим лицом. Сердце Манфреда забилось чаще: Манфред понял, что это их первая встреча после боя на ринге три дня назад, и она не будет приятной. Он поставил пустую кружку, потряс головой, чтобы в ней прояснилось, повернулся лицом к Рольфу, и они посмотрели друг на друга.