– Я нашел, как мне кажется, очень ценного новобранца с восприимчивым умом, который вскоре будет пользоваться большим влиянием среди молодежи.
На следующем совете тайного общества собравшимся назвали имя Манфреда.
– Один из наших лучших людей в университете; старшекурсник из «Rust en Vrede», – его близкий друг.
– Пусть завербует его, – приказал глава совета.
* * *Пять дней в неделю Рольф и Манфред вместе бегали по тренировочному маршруту в горах. Тропа поднималась круто, почва была неровной. Пробежав пять миль, они остановились, чтобы напиться из чистого пруда под белым от пены водопадом. Рольф наблюдал, как Манфред наклонился на скользких камнях, набрал в горсть воды и поднес ко рту.
«Подходящий кандидат», – про себя согласился он с решением старших. Легкая футболка и шорты не скрывали мощного, грациозного тела Манфреда, его блестящие волосы цвета меда и красивые черты были неотразимы. Но ключом к его личности стали золотые топазовые глаза. Даже Рольф чувствовал, что попадает под влияние этого молодого человека, чьи уверенность и самообладание росли.
«Он будет сильным лидером, таким, какие так отчаянно нам нужны».
Манфред выпрямился, рукой утирая рот.
– Пошли, вислозадый, – рассмеялся он. – Кто последним прибежит домой, тот большевик!
Но Рольф остановил его.
– Сегодня я хочу с тобой поговорить, – сказал он, и Манфред нахмурился.
– Да ведь мы и так только и делаем, что болтаем, приятель. Почему здесь?
– Потому что здесь нас никто не подслушает. Ты ошибаешься, Мэнни, кое-кто из нас не только болтает. Мы готовимся к действиям, жестким боевым действиям того рода, которые так тебе нравятся.
Манфред повернулся к нему, сразу заинтересованный, и присел перед Рольфом на корточки.
– Кто? Какие действия? – спросил он, и Рольф наклонил голову.
– Тайная элита преданных африкандеров, вожаки нашего народа, люди в верхушке – в правительстве, в образовании, в деловой жизни. Вот кто, Мэнни. И вожаки не только сегодняшние, Мэнни, но и завтрашние. Люди вроде нас с тобой, Мэнни, вот кто.
– Тайное общество?
Манфред отклонился назад, сидя на корточках.
– Нет, Мэнни, нечто гораздо большее. Тайная армия, готовая сражаться за наш бедный угнетаемый народ. Готовая пожертвовать жизнью ради восстановления величия нашего народа.
Манфред почувствовал, как на шее и на руках у него волоски встают дыбом, и холодок пробежал по его жилам. Его отклик был мгновенным и несомненным.
– Солдаты, Мэнни, штурмовики нашего народа, – продолжал Рольф.
– И ты один из них, Рольф? – спросил Мэнни.
– Да, Мэнни, я один из них, и ты тоже. Ты привлек внимание нашего верховного совета. Мне предложили пригласить тебя примкнуть к нашему маршу, к борьбе за осуществление высшей цели нашего народа.
– А кто наши вожди? Как называется тайная армия?
– Узнаешь. Тебе все скажут после того, как ты дашь клятву верности, – пообещал Рольф, схватил руку Манфреда и сильными пальцами сжал его упругий, жесткий бицепс.
– Ты откликнешься на зов долга? – спросил он. – Ты присоединишься к нам, Манфред Деларей? Наденешь нашу форму? Будешь сражаться в наших рядах?
Голландская часть души Манфреда, подозрительная и склонная к самоанализу, откликнулась на обещание тайной интриги, а его немецкая часть стремилась к порядку и власти общества свирепых воинов, современных тевтонских рыцарей, твердых и безжалостных в борьбе за Бога и отчизну. И хотя он не подозревал об этом, частица французской крови, унаследованная от матери, порождала стремление к яркости и любовь к театральному, к военной пышности, мундирам и орлам. Все это Рольф как будто предлагал ему…
Он схватил Рольфа за плечо, и они по-дружески обнялись, глядя в глаза друг другу.
– От всего сердца, – негромко сказал Манфред. – Я присоединяюсь к вам от всего сердца.
* * *Полная луна в вышине над Стелленбосскими горами обливала серебром крутые утесы и склоны и погружала ущелья и долины в глубокую тьму. На юге высоко стоял Южный Крест, но он бледнел в сравнении с огромным огненным крестом, который горел ближе и ярче на лесной поляне. Поляна представляла собой естественный амфитеатр, заслоненный со всех сторон густыми хвойными деревьями, укромное место, скрытое от любопытных или враждебных глаз, прекрасно подходящее для определенной цели.
Под огненным крестом рядами стояли штурмовики, их скрещенные ремни и надраенные пряжки блестели в свете креста и горящих факелов, – по одному у каждого. Присутствовало не больше трехсот штурмовиков, потому что это была элита; они с гордым и серьезным выражением смотрели на вышедшую из леса кучку новобранцев, которая по склону направлялась к ожидавшему их генералу.
Манфред Деларей первым остановился перед предводителями. Он пришел в черной куртке, бриджах и высоких начищенных сапогах, как все члены этого тайного общества рыцарей, но с непокрытой головой и без мундира, только с кинжалом в ножнах на поясе.
Главнокомандующий выступил вперед и остановился в шаге от Манфреда. Он выглядел внушительно – высокий мужчина с морщинистым обветренным лицом и твердым выступающим подбородком. Хотя его поясница под черной курткой отяжелела, заплыла жирком, это был человек в расцвете сил, черногривый лев-вожак прайда, и его широкие плечи легко несли ауру властности.
Манфред сразу его узнал: это лицо часто появлялось в политических разделах национальных газет. Этот человек занимал высокий пост в правительстве, был администратором одной из важнейших провинций, и влияние его было велико и обширно.
– Манфред Деларей, – властным голосом спросил командующий, – ты готов дать клятву крови?
– Готов, – четко ответил Манфред и снял с пояса серебряный кинжал.
Из рядов за ним выступил Рольф Стандер в мундире, в шапке и сапогах, со свастикой на правом предплечье. Он достал из кобуры пистолет, взвел курок и прижал ствол к груди Манфреда, нацелившись в сердце. Манфред не дрогнул. Рольф был его поручителем. Пистолет символизировал тот факт, что Рольф станет палачом, если Манфред изменит клятве, которую собирается дать на крови.
Командующий торжественно протянул Манфреду лист пергамента. Лист был украшен гербом общества – стилизованным рогом для пороха, какими пользовались воортреккеры, пионеры его народа. Под гербом была напечатана клятва. Манфред взял лист одной рукой, а другой приставил к сердцу обнаженный кинжал, что означало готовность отдать жизнь за идеалы братства.
– Перед Всемогущим Господом и перед лицом своих товарищей, – прочел он вслух, – я целиком посвящаю себя божественно предопределенной судьбе моего народа. Клянусь хранить верность наставлениям и указаниям «Оссева брандваг», часовых колонны африкандерских фургонов, и подчиняться приказам старших. Клянусь жизнью соблюдать тайну. Все дела и задачи «Оссева брандваг» я буду претворять в жизнь и считать священными. Требую, чтобы, если я предам товарищей, свою клятву и свой Volk, месть настигла бы меня и в могиле. Призываю товарищей услышать мою просьбу.
Если я иду вперед, идите за мной.
Если я отступлю, убейте меня.
Если я умру, отомстите за меня.
И да поможет мне Всемогущий Господь!
Манфред провел серебряным лезвием по запястью. Кровь темным рубином сверкнула в свете факелов, и он обрызгал ею пергамент.
Верховный командующий обнял его, и черные ряды разразились одобрительными радостными криками. Рольф Стандер вложил пистолет в кобуру, в его глазах блестели слезы гордости. Когда командующий отступил, Рольф схватил Манфреда за правую руку.
– Брат мой, – прошептал он задыхаясь. – Теперь мы поистине братья.
* * *В середине ноября Манфред сдал заключительные годовые экзамены и закончил год третьим по результатам на своем курсе юридического факультета.
Через три дня после опубликования этих результатов команда боксеров Стелленбоса во главе со своим тренером приняла участие в межуниверситетском чемпионате. Чемпионат проходил в университете Витватерсранда, в Йоханнесбурге, и боксеры из всех провинций и уголков государства собрались, чтобы принять в нем участие.
Команда Стелленбоса ехала поездом, и на всем тысячемильном пути ее встречали на станциях поющие студенты и преподаватели.
Дядя Тромп поцеловал на прощание женщин, начиная с тети Труди и дойдя до самой младшей – Сары в конце ряда. Манфред шел за ним. В пиджаке с цветами команды и соломенной шляпе он был таким высоким и красивым, что Сара не выдержала и расплакалась, когда он наклонился к ней. Она обхватила его руками за шею и стиснула изо всех сил.
– Послушай, не глупи, – проворчал ей на ухо Манфред, но его голос дрожал от странного непривычного смятения, вызванного прикосновением ее шелковой щеки.
– О, Мэнни, ты уезжаешь так далеко. – Она пыталась спрятать залитое слезами лицо в ямке возле его шеи. – Ты никогда не уезжал от меня так далеко.
– Перестань, обезьянка. На тебя смотрят, – ласково упрекал он. – Поцелуй меня, и я привезу тебе подарок.
– Мне не нужен подарок. Мне нужен ты, – всхлипнула она, подняла лицо и прижалась губами к его губам. Ее рот словно растаял от собственного жара, влажный и сладкий, как спелое яблоко.
Касание длилось несколько секунд, но Манфред напряженно ощущал, что она могла бы быть в его объятиях обнаженная, и, потрясенный, ощутил вину и отвращение к себе из-за того, как предательски быстро отзывалось его тело и в крови словно вспыхнула порочность и фейерверком разорвалась в мозгу. Он грубо оттолкнул Сару, ее лицо отразило недоумение и боль: она еще тянула к нему руки, а он уже поднялся на балкон вагона и присоединился к шумной болтовне и шуткам команды.
Когда состав отходил от вокзала, Сара стояла немного в стороне от остальных девочек, а когда они повернулись и пошли по платформе, Сара задержалась, глядя вслед поезду, который, набирая скорость, мчался к далеким горам.
Наконец он скрылся за поворотом. Когда Манфред отвернулся от окна, он увидел, что Рольф Стандер смотрит на него; Рольф улыбнулся и хотел что-то сказать, но Манфред яростно и виновато бросил ему:
– Hou jou bek! Закрой рот!
* * *Межуниверситетское первенство продолжалось десять дней, и в каждой весовой категории проводилось по пять боев. Таким образом, каждому участнику приходилось выступать через день.
Манфред в своей весовой категории получил при жеребьевке второй номер. Это означало, что он, вероятно, встретится в финальном поединке с нынешним чемпионом. Нынешним чемпионом был студент инженерного факультета, только что закончивший витватерсрандский университет. Он за свою карьеру ни разу не потерпел поражения и уже объявил о своем намерении сразу после Олимпиады, несомненным участником которой считался, перейти в профессионалы.
«Лев Калахари столкнется с самым трудным испытанием в своей стремительной, как полет метеорита, карьере. Ждет ли его такое же поражение, какое до сих пор наносил сам? Вот вопрос, который все задают себе, и если все пройдет, как ожидается, на этот вопрос нам ответит Ян Рашмор, – писал спортивный обозреватель «Панд дейли мейл». – В этой весовой категории нет никого, кто мог бы помешать Деларею и Рашмору встретиться 20 декабря. Правая рука Рашмора, сделанная из гранита и гелигнита, будет противостоять стилю действующего в бою обеими руками Деларея, и ни за какое золото, лежащее под улицами Йоханнесбурга, ваш корреспондент не пропустит этот бой».
Свои первые два боя Манфред выиграл с оскорбительной легкостью. Противники, деморализованные его репутацией, во втором раунде падали под быстрыми ударами красных перчаток, и среда у Манфреда оказалась свободной.
Он ушел из кампуса раньше, чем встали остальные, и не пошел на завтрак, чтобы успеть на центральный вокзал Йоханнесбурга, на ранний утренний поезд. Ему предстояло ехать по открытым травяным равнинам меньше часа.
Он скромно позавтракал в буфете железнодорожного вокзала Претории и пошел пешком. От нерешительности ноги были словно налиты свинцом.
Центральная тюрьма Претории – уродливое квадратное здание, внутри царит угрожающая, мрачная атмосфера. Здесь совершаются казни и содержатся приговоренные к пожизненному заключению.
Манфред прошел через вход для посетителей, поговорил с неулыбчивым человеком за стойкой и заполнил нужный бланк.
Он нерешительно замешкался перед вопросом «Кем приходитесь заключенному?», потом храбро написал «Сын».
Он протянул бланк дежурному. Тот медленно, внимательно прочел его, потом с серьезным видом бесстрастно посмотрел на Манфреда:
– За все эти годы у него не было ни одного посетителя, – сказал он.
– Я не мог прийти раньше, – ответил Манфред. Он пытался найти себе оправдание. – Были причины.
– Все так говорят. – Но тут выражение лица дежурного слегка изменилось. – Вы ведь боксер?
– Да, – кивнул Манфред и, повинуясь порыву, сделал тайный знак «ОБ». В глазах дежурного мелькнуло удивление, потом они снова опустились к бланку.
– Хорошо. Садитесь. Я позову вас, когда он будет готов, – сказал он и, прикрываясь бланком, сделал ответный знак «Оссева брандваг».
– Убей сволочного rooinek’а[45] вечером в субботу, – прошептал он и отвернулся.
Манфред удивился, но обрадовался и поразился тому, как широко раскинуло свои руки братство, собирая Volk.
Десять минут спустя дежурный провел Манфреда в камеру с зелеными стенами и забранными решеткой окнами; в помещении стоял простой стол и три стула с прямыми спинками, больше ничего. На одном из стульев сидел старик, но он был незнаком Манфреду, и юноша выжидательно осмотрелся.
Незнакомец медленно встал. Годы согнули его, кожа была морщинистая, в складках и пятнах от солнца. Волосы, редкие и грязно-белые, точно сырой хлопок, едва прикрывали череп, пятнистый, как яйцо ржанки. Худая морщинистая шея торчала из грубой миткалевой тюремной робы, как голова черепахи из панциря, глаза – бесцветные, поблекшие, с воспаленными веками – слезились; слезы, как роса, собирались на ресницах.
– Папа? – недоверчиво спросил Манфред, увидев пустой рукав, и старик молча заплакал. Плечи его ссутулились, и слезы, переливаясь через красные веки, потекли по щекам.
– Папа! – сказал Манфред. Гнев грозил задушить его. – Что с тобой сделали!
Он бросился к отцу, чтобы обнять, отворачиваясь от дежурного, пряча свою слабость и слезы. – Папа! Папа! – беспомощно повторял он, обнимая худые плечи под грубой тюремной робой; повернув голову, он умоляюще посмотрел на дежурного.
– Я не могу оставить вас одних, – понял тот и покачал головой. – Честное слово. Вопрос не только в моей работе.
– Пожалуйста, – прошептал Манфред.
– Слово брата, что не попытаетесь устроить ему побег?
– Слово брата, – ответил Манфред.
– Десять минут, – сказал дежурный. – Больше дать не могу.
Он отвернулся и закрыл за собой стальную зеленую дверь.
– Папа!
Манфред подвел дрожащего старика к стулу, усадил и склонился к нему.
Лотар Деларей ладонью вытер мокрые щеки и попробовал улыбнуться, но его голос дрожал.
– Только посмотри на меня: реву, как старуха. Просто не ожидал тебя увидеть. Теперь все в порядке. Все хорошо. Дай-ка взглянуть на тебя, просто поглядеть.
Он откинулся и внимательно посмотрел в лицо Манфреду.
– Каким ты стал мужчиной, сильным и удачливым, совсем как я в твои годы.
Кончиками пальцев он провел по лицу Манфреда. Рука была холодной, а кожа грубой, как шкура акулы.
– Я читал о тебе, сын. Нам позволяют читать газеты. Я вырезаю все о тебе и держу под матрацем. Я горжусь тобой, очень горжусь. Мы все здесь тобой гордимся, даже шпики.
– Папа! Как с тобой обращаются? – перебил его Манфред.
– Хорошо, Мэнни, просто хорошо. – Он опустил голову, и углы его губ опустились. – Просто… пожизненно – это очень долго. Ужасно долго, Мэнни. Иногда я думаю о пустыне, о горизонте, который затягивается далекой дымкой, и о высоком синем небе… – Он замолчал и попытался улыбнуться. – И о тебе, каждый день – не было дня, чтобы я не молился Господу: «Позаботься о моем сыне».
– Нет, папа, пожалуйста, – умолял Манфред. – Не нужно! Ты хочешь, чтобы и я заплакал? – Он выпрямился и подтащил второй стул. – Я тоже думал о тебе, папа, думал каждый день. Я хотел написать тебе и спросил дядю Тромпа, но он сказал, что лучше…
Лотар схватил его руку и заставил замолчать.
– Ja, Мэнни, так было лучше. Тромп Бирман мудрый человек, он знает, как лучше. – Он улыбнулся более убедительно. – Какой высокий ты вырос, и этот цвет волос – точно как мои когда-то. С тобой все будет в порядке, я знаю. Кем ты решил стать? Расскажи побыстрей. У нас очень мало времени.
– Я изучаю юриспруденцию в Стелленбосе. Первый курс закончил третьим.
– Это очень хорошо, мой сын, а что потом?
– Не знаю, папа, но мне кажется, я должен сражаться за наш народ. Думаю, я призван защищать справедливость ради нашего народа.
– Политика? – спросил Лотар и, когда Манфред кивнул, продолжил: – Трудная дорога, полная поворотов и изгибов. Я всегда предпочитал прямые пути, чтобы подо мной была лошадь, а в руке ружье. – И сардонически усмехнулся. – И смотри, куда это меня привело.
– Я тоже буду сражаться, папа. Когда наступит время. На поле битвы, которое сам выберу.
– Сынок! История жестока к нашему народу. Иногда я с отчаянием думаю, что нам суждено всегда быть угнетенными.
– Ты ошибаешься! – Лицо Манфреда застыло, голос стал резким. – Наш день придет, он уже забрезжил. Угнетению конец.
Он хотел все рассказать отцу, но вспомнил клятву на крови и замолчал.