Блэйн быстро встал за ней и через ее плечо заглянул в страницу. Там была статья о вчерашних гонках в Кениворте. Принадлежавший Сантэн жеребец по кличке Бонер[54] уступил в гонке всего голову, но это не могло повергнуть ее в такое отчаяние.
Потом он увидел, что она смотрит на нижнюю полосу и, проследив за ее взглядом, увидел снимок боксера в шортах и майке, в стойке. С мрачным выражением на красивом лице он глядел в объектив, подняв сжатые кулаки. Сантэн никогда не проявляла ни малейшего интереса к боксу, и Блэйн удивился. Он прочел заголовок статьи, сопровождавшей снимок:
ПИР КУЛАЧНЫХ УДАРОВ. КЛАССНЫЙ БОЙ НА МЕЖУНИВЕРСИТЕТСКОМ ЧЕМПИОНАТЕ
Это нисколько не уменьшило его недоумение. Он взглянул на подпись под снимком: «Лев Калахари, Манфред Деларей, борется за чемпионский пояс в полутяжелом весе. Нас ждет серьезный бой».
– Манфред Деларей, – негромко сказал Блэйн, стараясь вспомнить, когда он в последний раз слышал это имя. Его лицо прояснилось, и он сжал плечи Сантэн.
– Манфред Деларей! Мальчишка, которого ты искала в Виндхуке. Это он?
Сантэн, не оглядываясь, кивнула.
– Кто он тебе, Сантэн?
Сантэн была в смятении; в противном случае она ответила бы иначе. Но сказала, прежде чем смогла прикусить язык:
– Он мой сын. Мой незаконный сын.
Руки Блэйна упали с ее плеч, и она услышала свистящий вдох.
«Я, должно быть, сошла с ума! – Она немедленно пожалела о сказанном, подумав: – Не нужно было говорить. Блэйн не поймет. Он никогда меня не простит».
Она не решалась оглянуться и увидеть потрясение и обвинение на его лице. Понурила голову и спрятала лицо в ладонях.
«Я его потеряла, – подумала она. – Блэйн слишком прямой, слишком добродетельный, чтобы принять это».
Но тут руки Блэйна снова коснулись ее, подняли на ноги и мягко повернули лицом к нему.
– Я тебя люблю, – просто сказал он. Сантэн захлебнулась слезами и бросилась ему на грудь, обхватив изо всех сил.
– О Блэйн, ты такой добрый!
– Если хочешь, расскажи. Я здесь для того, чтобы помочь тебе. Если не хочешь говорить, я пойму. Знай лишь одно – что бы ты ни сделала, на мне и моих чувствах к тебе это никак не скажется.
– Я хочу рассказать. – Сантэн с облегчением прогнала слезы и посмотрела на него. – Я никогда ничего не хотела скрывать от тебя. Все эти годы я хотела рассказать, но я трусиха.
– Ты очень многое, любовь моя, но уж никак не трусиха.
Он снова усадил ее и придвинул свой стул, чтобы держать ее за руку, пока она говорит.
– Теперь рассказывай, – приказал он.
– Это очень длинная история, Блэйн; у тебя в девять заседание кабинета министров.
– Государственные дела подождут, – сказал он. – Твое счастье важнее всего на свете.
И она рассказала ему все: от встречи с Лотаром, когда он спас ее, до открытия алмазной шахты Х’ани и рождения Манфреда в пустыне.
Сантэн не утаила свою любовь к Лотару – любовь одинокой покинутой девушки к спасителю, и объяснила, как эту любовь сменила жгучая ненависть, когда она узнала, что Лотар убил старую бушменку, ее приемную бабушку, и как эта ненависть перешла на ребенка Лотара, которого она носила в чреве, и как она отказалась даже смотреть на новорожденного младенца, и заставила отца унести его, еще мокрого после родов.
– Это было неправильно, – прошептала она. – Но я была в смятении и боялась, что семья Кортни отвергнет меня, если я приду к ним с незаконным сыном. О Блэйн, я десятки тысяч раз жалела об этом – и ненавидела себя не меньше, чем Лотара Деларея.
– Хочешь поехать в Йоханнесбург, увидеть его? – спросил Блэйн. – Мы могли бы слетать посмотреть чемпионат.
Эта мысль поразила Сантэн.
– Мы? – спросила она. – Мы, Блэйн?
– Я тебя не отпущу одну. Такое трудное дело.
– А ты сможешь улететь? Как Изабелла?
– Теперь твои потребности важнее, – просто сказал он. – Хочешь отправиться туда?
– О да, Блэйн. Да, пожалуйста.
Она кружевной салфеткой вытерла последние слезы, и он увидел, что ее настроение изменилось. Его всегда поражало, что она меняет настроения так же легко и быстро, как другие женщины меняют шляпы.
Теперь она стала собранной, быстрой и деловой.
– Я сегодня к вечеру жду Шасу, он возвращается с юго-запада. Позвоню Эйбу в Виндхук, узнаю, когда они вылетят. Если все будет хорошо, мы сможем отправиться в Йоханнесбург завтра. В какое время, Блэйн?
– В любое. Как ты захочешь, – ответил он. – Сегодня очищу свой письменный стол и заключу мир с оу баасом.
– В это время года погода должна быть хорошая – ну, может, несколько грозовых туч в высоком вельде. – Она взяла его запястье и повернула, чтобы взглянуть на часы «Ролекс». – Chеri, ты еще успеешь на заседание, если поторопишься.
Она проводила его в гараж, по-прежнему играя роль преданной жены, и поцеловала через открытое окно «бентли».
– Позвоню тебе в кабинет, как только появится Шаса, – прошептала она ему на ухо. – Если ты еще будешь на заседании, оставлю сообщение у Дорис.
Дорис – секретарша Блэйна – в числе очень немногих знала об их отношениях.
Как только он уехал, Сантэн бросилась в спальню и взяла трубку. На линии в Виндхук было много шумов и посторонних звуков, и голос Эйба Абрахамса доносился словно с Аляски.
– Они улетели при первом свете, почти пять часов назад, – еле слышно сказал он. – С ним, конечно, Дэвид.
– Какой ветер, Эйб?
– Все время сильный и им в хвост. Я бы сказал, двадцать-тридцать миль в час.
– Спасибо. Встречу их на летном поле.
– Это будет немного неловко, – с запинкой ответил Эйб. – Когда они вчера явились с шахты, то вели себя очень таинственно, непонятно почему, а сегодня не разрешили мне проводить их на поле. Думаю, у них есть компания – извините за иносказание.
Сантэн невольно нахмурилась, но в глубине души она никогда не могла всерьез осуждать похождения Шасы. У нее было наготове оправдание: «Это кровь Тири. Он ничего с этим не может поделать». Успехи сына с противоположным полом рождали в ней какую-то извращенную гордость. Сейчас Сантэн сменила тему разговора.
– Спасибо, Эйб. Я подписала договор об аренде новых земель в Намакваленде, так что можете приступить к заключению контракта.
Они еще пять минут говорили о делах, прежде чем Сантэн повесила трубку. Она сделала еще три звонка, все деловые, потом позвонила секретарю в Вельтевреден и продиктовала четыре письма и телеграмму своему лондонскому брокеру: «Продайте все акции Круппа и «Фарбен» по максимальной цене».
Повесила трубку, позвала хаджи и Мириам и распорядилась, как вести хозяйство в ее отсутствие. Потом быстро прикинула. «Дрэгон рапид», прекрасный сине-серебристый двухмоторный самолет, который Шаса уговорил ее купить, дает 150 километров. При хвостовом ветре в двадцать миль они еще до полудня должны опуститься на летном поле «Янгсфилд».
«Посмотрим, насколько в последнее время улучшился вкус мастера Шасы относительно женщин».
Она выехала в «даймлере», медленно обогнула отрог горы ниже Района 6, пестрого малайского квартала, где над узкими улочками разносятся крики муэдзинов, призывающих правоверных на молитву, где продавцы рыбы, трубя в рог, зазывают покупателей и откуда доносятся детские крики, миновала госпиталь «Гроте Шуур» и университет, примыкавший к великолепному поместью Сесила Родса – его наследию государству.
«Должно быть, такого красивого университета нет больше нигде в мире», – подумала она.
На фоне темных сосен и крутых, до самого неба, утесов стояли каменные здания с колоннадами, а на примыкающем к ним лугу паслись небольшие стада равнинных животных: антилоп канна, зебр и других. Вид университета заставил Сантэн снова вспомнить о Шасе. Он только что закончил очередной курс вторым по успеваемости в группе.
– Я всегда с подозрением относился к тем, кто во всем первый, – заметил Блэйн, услышав об успехах Шасы. – Большинство их слишком умны – на горе себе или окружающим. Предпочитаю менее выдающихся смертных, кому, чтобы достичь успеха, приходится прилагать усилия.
– Ты обвиняешь меня в том, что я его балую, – улыбнулась она. – А сам всегда оправдываешь Шасу.
– Быть твоим сыном, любовь моя, не самое легкое испытание для молодого человека, – ответил он, заставив ее яростно ощетиниться.
– По-твоему, я с ним недостаточно хороша?
– Слишком хороша. Как я сказал, возможно, чересчур. Ты просто немного ему оставляешь. Такая успешная, такая доминантная. Ты уже все сделала. Как ему проявить себя?
– Блэйн, я не доминирующая.
– Я сказал не доминирующая, а доминантная. Это разные вещи. Я люблю тебя, потому что ты доминантная. Если бы ты была доминирующей, я бы тебя презирал.
– Я как-то не всегда понимаю этот твой язык. Пойду загляну в словарь.
– Я как-то не всегда понимаю этот твой язык. Пойду загляну в словарь.
– Спроси Шасу; английский – единственный предмет, в котором он первый. – Блэйн усмехнулся и обнял ее за плечи. – Ты должна немного ослабить узду, Сантэн, дать ему возможность делать собственные ошибки и наслаждаться собственными победами. Если он хочет охотиться – пусть даже ты не одобряешь убийство животных, которых нельзя съесть, – не забудь, что все Кортни были великими охотниками на крупную дичь. Старый генерал Кортни убивал слонов сотнями, отец Шасы тоже охотился; пусть и парень попробует. Это и игра в поло – единственное, чего ты не делала до него.
– А как же полеты? – вызывающе спросила она.
– Виноват – и еще полеты.
– Хорошо, я разрешу ему убивать зверей. Но, Блэйн, скажи, подойдет он для олимпийской команды по поло?
– Откровенно, моя дорогая? Нет.
– Но ведь он хорош! Ты сам говорил.
– Да, – согласился Блэйн. – Он, вероятно, достаточно хорош для сборной. В нем есть задор и смелость, у него точный глаз и сильная рука, но ему не хватает опыта. Если бы его отобрали, он был бы самым молодым игроком международного уровня. Однако не думаю, что это произойдет. Думаю, вторым номером пойдет Клайв Рэмси.
Сантэн смотрела на него, а он без всякого выражения – на нее. Он знал, о чем она думает. Капитан национальной сборной, Блэйн был одним из тех, кто отбирает в команду.
– Дэвид отправляется в Берлин, – стала она развивать мысль.
– Дэвид Абрахамс – человек-газель, – рассудительно ответил Блэйн. – У него четвертое место в мире на двухстах метрах и третье на четырехстах. А юный Шаса оспаривает место по меньшей мере у десяти лучших в мире всадников.
– Я бы отдала все на свете, чтобы Шаса отправился в Берлин.
– Очень вероятно, что отдала бы, – согласился Блэйн. Когда было окончательно решено, что Шаса не поедет учиться в Оксфорд, она построила новое крыло для инженерного факультета Кейптаунского университета – корпус Кортни. Он знал, что для нее никакая цена не будет слишком высока.
– Заверяю тебя, любовь моя, что я совершенно определенно решил… – Он помолчал, и Сантэн выжидательно приободрилась, – …выйти из комнаты, когда и если перед селекторами возникнет имя Шасы.
– Какой он чертовски добродетельный! – сердито воскликнула она вслух и раздраженно ударила кулаком по рулю «даймлера», но тут в ее сознании возникла кровать, инкрустированная слоновой костью и золотом, и она злорадно улыбнулась. – Ну, может «добродетельный» тоже не слишком подходящее слово.
На взлетном поле было пусто. Сантэн припарковала «даймлер» у ангара, где Шаса не мог его увидеть с воздуха. Потом взяла из багажника плед и расстелила под деревом на краю широкой травянистой полосы.
Стоял прекрасный летний день, с ярким солнцем и отдельными редкими облаками над горой, ветер шевелил ветви каменных сосен и смягчал жару.
Сантэн уселась на плед с книгой Олдоса Хаксли «Прекрасный новый мир», которую пыталась дочитать уже целую неделю, и стала читать, изредка отрываясь от страницы и поглядывая на северный небосклон.
* * *Дэвид Абрахамс увлекся полетами почти так же, как бегом. Это с самого начала сблизило его с Шасой. Хотя Эйб Абрахамс работал на Сантэн и почти всю жизнь Дэвида был одним из самых близких ее личных друзей, мальчики заметили друг друга, только когда в один год поступили в университет. С тех пор они были неразлучны и стали основателями университетского летного клуба, которому Сантэн предоставила для тренировок самолет «тайгер мот».
Дэвид изучал юриспруденцию, и подразумевалось, что, окончив университет, он будет работать с отцом в Виндхуке. Это, естественно, означало, что он станет одним из людей Сантэн. На протяжении этих лет она внимательно наблюдала за ним и, не найдя никаких пороков, одобрила их с Шасой дружбу.
Дэвид был выше отца, со стройным телом бегуна, с привлекательным и добродушно-веселым, хотя и некрасивым лицом, с густыми вьющимися волосами и большим крючковатым носом, унаследованным от Эйба. Самым красивым в нем были темные семитские глаза и длинные чувствительные руки, которые сейчас управляли приборами «дрэгон рапида». Летал он почти с набожной одержимостью, как священник, отправляющий какой-нибудь тайный культ, с самолетом обращался, как с прекрасным живым существом. А вот Шаса летал как механик – с пониманием и большим мастерством, но без мистической страсти Дэвида.
Ту же страсть Дэвид приносил в бег и во многое другое. Это было одной из причин, по которым Шаса так его любил. Это делало жизнь Шасы острее, усиливало удовольствие, которое получал Шаса от того, что они делали вместе. Без Дэвида последние недели были бы тусклыми и скучными.
С благословения Сантэн (которое она упрямо не давала целый год, а потом в последний миг вдруг смягчилась) они на следующий день после сдачи последнего экзамена вдвоем взяли «рапид» и полетели на шахту Х’ани.
На шахте доктор Твентимен-Джонс подготовил для них два четырехтонных грузовика, оборудование для лагеря и штат: слуг, следопытов, освежевателей дичи и повара. Один из старателей компании, хорошо знавший жизнь дикой природы и имевший опыт охоты на крупную дичь, стоял во главе экспедиции.
Их целью был Каприви-стрип – далекая дикая полоса между Анголой и Бечуаналендом. Вход в этот район был строго ограничен, охота запрещена, за исключением особых обстоятельств. Охотники завистливо говорили, что это особый охотничий заповедник для членов правительства Южной Африки. Разрешение на вход и охотничьи лицензии устроил Блэйн Малкомс.
Под спокойным, твердым руководством седого старателя молодые люди стали лучше понимать и больше уважать дикую местность и фантастическое разнообразие жизни в ней. За несколько недель он сумел показать им место человека в хрупком равновесии природы и внушил этические принципы охоты.
– Смерть каждого отдельного животного печальна, но неизбежна. Однако гибель леса, или болота, или равнины, поддерживающих жизнь всего вида, – трагедия, – объяснял он. – Если бы короли и дворяне Европы не были завзятыми охотниками, оленя, кабана, медведя больше бы не было. Охотники спасли лес от топора дровосека и плуга крестьянина. – Они внимательно слушали у лагерного костра его объяснения. – Люди, которые охотятся из любви к животным, защищают самок и молодь от браконьеров и спасают лес от коз и скота. Нет, мои молодые друзья, Робин Гуд был грязным браконьером. Настоящий герой – шериф Ноттингема.
Так они проводили колдовские дни в буше: уходили из лагеря пешком еще затемно, возвращались после захода солнца смертельно усталые, каждый убил своего льва и после испытал печаль и возбуждение охотника; теперь они были полны решимости защищать дикую и прекрасную страну от бездумного хищничества алчных людей. И Шаса, от рождения благословленный ожиданием большого богатства и влияния, отчасти понял, какую ответственность это на него налагает.
Женщины будут лишними, предупреждал Дэвид. Но Шаса настоял на том, чтобы прихватить по одной для себя и для Дэвида.
Выбор Шасы пал на почти тридцатилетнюю женщину. «Лучшие мелодии исполняют на старых скрипках, – заверял Шаса Дэвида. Женщина к тому же была разведенной. – Я никогда не загоняю своих пони для поло». У нее были большие голубые глаза, роскошный красный рот и упругое тело, но ее не отягощал излишний ум.
Дэвид прозвал ее Джамбо (Слониха). «Потому что, – объяснял он, – она такая толстая, что два слона пройдут по ее голове бок о бок».
Шаса убедил Джамбо прихватить подругу для Дэвида, и она выбрала высокую, длинноволосую, смуглую женщину, тоже разведенную; ее худые руки были унизаны браслетами, а длинная шея – нитками бус. Она то и дело пользовалась портсигаром из слоновой кости, у нее был пронзительный горящий взгляд, но голос она подавала редко – обычно для того, чтобы попросить новую порцию джина.
Ее Дэвид прозвал Кэмел (Верблюдица) – за неутолимую жажду. Однако женщины оказались идеальными спутницами: они энергично и опытно обеспечивали то, чего от них ожидали, а в остальном – на целый день оставались в лагере, по вечерам требовали очень мало внимания и не делали попыток испортить разговор у костра, вмешиваясь в него.
– Наверно, это мои лучшие каникулы. – Шаса откинулся на спинку пилотского кресла «рапида» и мечтательно смотрел вперед. Самолет вел Дэвид, сидевший на месте второго пилота. – Но они еще не кончились. – Он посмотрел на часы. – До Кейптауна еще час. Держи машину на курсе, – сказал он Дэвиду и расстегнул ремень безопасности.
– Ты куда? – спросил Дэвид.
– Не буду смущать тебя ответом на этот вопрос, но не удивляйся, если Кэмел присоединится к тебе в кабине.
– Ты меня беспокоишь. – Дэвид смотрел серьезно. – Порвешь что-нибудь, если будешь так продолжать.