– Никогда не чувствовал себя лучше, – заверил его Шаса, выбираясь из кресла.
– Да не себе, дорогой мой, я беспокоюсь о Джамбо.
Дэвид печально покачал головой. Шаса усмехнулся, хлопнул его по плечу и исчез в задней кабине.
Кэмел окинула его своим мрачным фанатичным взглядом и пролила джин с тоником на блузку. Джамбо захихикала и поерзала задом, освобождая для Шасы место рядом с собой.
Он что-то прошептал ей на ухо, и она удивленно посмотрела на него – такого она раньше не слышала.
– Клуб «Миля высоты»? Что за название?
Шаса снова зашептал, и она посмотрела в боковое окно на землю внизу.
– Боже, я и не думала, что мы так высоко.
– Когда станешь членом клуба, получишь красивую брошь, – пообещал Шаса, – из золота с бриллиантами.
Джамбо сразу заинтересовалась.
– Чудненько! А что за брошь?
– Летающая кошечка с золотыми крыльями и алмазными глазами.
– Кошечка? При чем тут… – Она замолчала, и в ее фарфоровых голубых глазах мелькнуло понимание. – Шаса Кортни, ты ужасен!
Она опустила глаза и скромно заморгала, а Шаса подмигнул Кэмел.
– Кажется, Дэвид хочет поговорить с тобой.
Кэмел со стаканом в руке послушно встала и, звеня браслетами, стала перебираться в переднюю кабину.
Час спустя Шаса подвел «рапид» к аэродрому со стороны горы и посадил на траву так, словно намазывал масло на горячий хлеб. Самолет не успел остановиться: Шаса развернул его и подвел к ангару. Правый двигатель в последний раз загудел, самолет остановился, и Шаса выключил двигатели.
И только тут заметил желтый «даймлер», припаркованный в тени ангара, и рядом с ним Сантэн.
– Ради любви Аллаха, здесь мама! Уложи красоток на пол!
– Слишком поздно, – застонал Дэвид. – Джамбо уже машет твоей маме в окно.
Когда Джамбо с хихиканьем стала спускаться по лестнице, поддерживая Кэмел, у которой наконец начали подгибаться ноги, Шаса приготовился встретить гнев матери.
Сантэн ничего не сказала, но рядом с «даймлером» ждало такси (Шаса так никогда и не решился спросить, как она узнала о женщинах). Она подозвала такси и усадила неустойчивую пару на заднее сиденье, подгоняя женщин взглядом, как пастух – кнутом.
– Отнеси их вещи в багажник, – коротко приказала она Шасе и, как только это было сделано, кивнула водителю такси: – Отвезите их, куда они скажут.
Кэмел с осоловелыми глазами опустилась на сиденье, но Джамбо все махала в заднее окно и посылала Шасе воздушные поцелуи, пока такси не исчезло за воротами аэропорта; Шаса склонил голову и ждал ледяного сарказма матери.
– Хорошо отдохнул, дорогой? – ласково спросила Сантэн и подставила лицо для поцелуя; о двух женщинах они больше никогда не упоминали.
– Замечательно!
Поцелуй Шасы был полон благодарности, облегчения и искренней радости оттого, что он снова с ней; он начал рассказывать о поездке, но мать перебила:
– Позже, – сказала она. – А сейчас распорядись заправить и проверить «рапид». Завтра мы летим в Йоханнесбург.
* * *В Йоханнесбурге они остановились в «Карлтоне». Сантэн принадлежало тридцать процентов акций компании, владевшей отелем, и когда она оказывалась в Йоханнесбурге, ей всегда предоставляли королевский номер.
Отель нуждался в скором ремонте, но был расположен в самом центре Йоханнесбурга. Одеваясь к обеду, Сантэн размышляла, не снести ли старое здание и не возвести ли на его месте новое. Она решила, что попросит своего архитектора представить проект, потом выбросила дела из головы и весь остаток вечера посвятила Блэйну.
Решив не обращать внимания на возможность возникновения сплетен, они с Блэйном до двух часов ночи танцевали в ночном клубе на верхнем этаже отеля.
На следующий день у Блэйна было несколько встреч в «Юнион билдингз»[55] (этим он объяснил Изабелле необходимость оставить Кейптаун), и Сантэн смогла весь день провести с Шасой. Утром на выставочной площадке проходил аукцион годовалых лошадей, но цены были так высоки, что они не купили ни одной лошади. Поели в Восточно-Африканском павильоне, где Сантэн наслаждалась не столько едой, сколько завистливыми и задумчивыми взглядами женщин за соседними столиками.
В середине дня пошли в зоопарк. Кормили обезьян, катались на лодке по озеру – и обсуждали планы Шасы на будущее. Сантэн с радостью убедилась, что Шаса не утратил решимости принять на себя обязанности и ответственность за «Горно-финансовую компанию Кортни», как только окончит университет.
Они вернулись в «Карлтон», имея в запасе много времени, чтобы переодеться к матчу. Блэйн, уже в смокинге, сидел в кресле со стаканом виски в руке и смотрел, как Сантэн завершает туалет. Ей это нравилось. Опять игра в то, что они муж и жена… она попросила его застегнуть ей серьги, потом прогулялась перед ним, ожидая одобрения, и сделала пируэт, широко взметнув длинную юбку.
– Я раньше никогда не была на боксе, Блэйн. Мы не слишком нарядно оделись?
– Уверяю тебя, форма одежды парадная – это de rigueur[56].
– Боже, я так нервничаю. Не знаю, что ему сказать, если появится такая возможность… – Она осеклась. – Ты достал билеты?
Он показал их ей и улыбнулся.
– Первый ряд, и я нанял машину с водителем.
В номер вошел Шаса: на плечи смокинга небрежно наброшен белый шелковый шарф, черный галстук-бабочка аккуратно завязан и сдвинут чуть в сторону, так что его никак нельзя было принять за современный чудовищный заранее завязанный галстук.
«Он так красив. – При виде сына сердце Сантэн забилось сильнее. – Как мне уберечь его от гарпий?»
Шаса поцеловал ее, прежде чем пройти к буфету и налить ей обычный бокал шампанского.
– Вам добавить виски, сэр? – спросил он Блэйна.
– Спасибо, Шаса, но моя норма – одна порция, – отказался Блэйн. Шаса налил себе имбирного эля. Вот о чем мне никогда не придется беспокоиться, подумала Сантэн. Выпивка никогда не станет слабостью Шасы.
– Ну, мама, – Шаса поднял свой стакан, – за твой вновь обретенный интерес к джентльменскому искусству бокса. Ты достаточно разбираешься в целях этой игры?
– По-моему, два молодых человека заходят на ринг и стараются убить друг друга, верно?
– Совершенно верно, Сантэн, – рассмеялся Блэйн. Он никогда не использовал ласковые слова в присутствии Шасы, и она не в первый раз задумалась о том, что Шаса думает о ней и Блэйне. Конечно, он наверняка что-то подозревал, но сегодня ей было о чем тревожиться и не открывая эту темную дверь. Она выпила шампанское и затем, великолепная в бриллиантах и шелках, под руку с двумя самыми важными для нее в мире мужчинами прошла к ожидавшему лимузину.
Улицы кампуса Витватерсрандского университета вокруг спортивного зала были запружены припаркованными машинами и машинами, одна за другой поднимавшимися на холм, а тротуары – возбужденными студентами и болельщиками, которые устремлялись к залу, так что шоферу пришлось высадить их за двести ярдов, и они присоединились к толпе и пошли пешком.
Атмосфера в зале была шумная и полная ожидания, и, когда они заняли свои места, Сантэн с облегчением увидела, что все сидящие в первых трех рядах одеты как на прием и женщин здесь не меньше, чем мужчин. Ее преследовал кошмар, что она окажется единственной женщиной в зале.
Она смотрела предварительные поединки, стараясь казаться заинтересованной той лекцией о тонкостях этих боев, которую читали ей с обеих сторон Блэйн и Шаса, но боксеры легкого веса были такими маленькими и тощими, что напомнили ей недокормленных бойцовых петухов, а действия их – так быстры, что Сантэн не могла за ними уследить. К тому же все ее внимание, все ожидания были устремлены к тому, кого она пришла увидеть.
Кончился очередной бой; боксеры – в синяках, скользкие от пота – сошли с ринга, и на зал опустилась выжидательная тишина; все головы начали поворачиваться к раздевалке.
Блэйн взглянул в программу и сказал:
– Сейчас он.
И тут зрители кровожадно взревели.
– Вон он идет.
Блэйн коснулся руки Сантэн, но она обнаружила, что не может повернуть голову.
«Я жалею, что пришла, – подумала Сантэн, глубже вжимаясь в сиденье. – Не хочу, чтобы он меня видел».
Первым к рингу в сопровождении тренера и двух секундантов прошел претендент на звание чемпиона в полутяжелом весе Манфред Деларей, и студенты Стелленбоса взревели и замахали флагами с цветами университета; они испустили воинственный университетский клич. На это с противоположной стороны немедленно отозвались студенты Вита, они кричали, свистели и топали. Воцарившийся ад болезненно бил по барабанным перепонкам. Манфред поднялся на ринг и исполнил легкий танец, держа над головой руки в перчатках; шелковое полотенце свисало с его плеч, как плащ.
Волосы у него были не по моде длинные и не смазаны бриллиантином; они колыхались вокруг головы, как позолоченное облако, когда он двигался. Сильная челюсть, почти тяжелая, лоб и скулы выступающие, четкой лепки, но господствовали на лице глаза – светлые и непроницаемые, как у большой хищной кошки; их величину подчеркивали черные брови.
Волосы у него были не по моде длинные и не смазаны бриллиантином; они колыхались вокруг головы, как позолоченное облако, когда он двигался. Сильная челюсть, почти тяжелая, лоб и скулы выступающие, четкой лепки, но господствовали на лице глаза – светлые и непроницаемые, как у большой хищной кошки; их величину подчеркивали черные брови.
От широких плеч перевернутая пирамида торса сужалась к бедрам и длинным, чистым линиям ног; на теле не было ни следа жира и дряблой кожи, так что каждая мышца была видна.
Шаса застыл, узнав его. Он гневно стиснул зубы, вспомнив, как эти кулаки били его, вспомнив удушающую слизь дохлой рыбы так ясно, словно это было вчера.
– Я его знаю, мама, – проворчал он сквозь стиснутые зубы. – Это тот, с кем я дрался на причале в заливе Китов.
Сантэн положила ладонь на руку сына, останавливая его, но не посмотрела на Шасу и не заговорила с ним. Она украдкой бросила взгляд на Блэйна, и то, что она увидела, привело ее в отчаяние.
Блэйн был мрачен, она почувствовала его гнев и боль. За тысячу миль отсюда он сумел быть понимающим и великодушным, но с живым доказательством ее распутства перед глазами он мог думать только о мужчине, который сделал ей этого ублюдка, и о ее молчаливом согласии – нет, о ее радостном участии в этом. Он думал о ее теле, которое должно было принадлежать только ему, о том, что это тело использовал чужак, незнакомец, враг, в битве с которым он рисковал жизнью.
«Боже, зачем я пришла?» – терзалась она, но потом почувствовала, как что-то в ней тает, меняется, и поняла ответ.
«Плоть от плоти моей, – подумала она. – Кровь от крови моей».
Она вспомнила его тяжесть в своем чреве, биение расцветающей в ней жизни, и едва не задохнулась в приливе материнского чувства; гневный крик новорожденного звучал в ушах, оглушая.
«Мой сын! – чуть не крикнула она вслух. – Мой родной сын!»
Великолепный боец на ринге повернул голову в сторону Сантэн и впервые увидел ее. Он уронил руки, поднял подбородок и посмотрел на нее с такой концентрированной яростью, с такой ненавистью в желтых глазах, словно ударил по лицу палицей. Потом Манфред Деларей намеренно повернулся к ней спиной и прошел в свой угол.
Все трое: Блэйн, Шаса и Сантэн – молча, неподвижно сидели в ревущей, поющей, колышущейся толпе. Они не смотрели друг на друга, только Сантэн пошевелилась, поправив платье в блестках, и прикусила нижнюю губу, чтобы не дрожала.
На ринг вышел чемпион. Ян Рашмор был на дюйм ниже Манфреда, но шире в плечах и в груди, с длинными, обезьяньими мускулистыми руками и такой толстой и короткой шеей, что голова, казалось, сидела прямо на плечах. Густые черные волосы курчавились в вырезе его майки, он казался сильным и мощным, как дикий кабан.
Прозвенел гонг, толпа кровожадно заревела, и боксеры сошлись в центре ринга. Сантэн невольно ахнула, услышав гулкие шлепки перчаток о плоть и кости. По сравнению с легкими ударами маленьких легковесов в предыдущих боях этот бой напоминал бой гладиаторов.
Боксеры обменялись страшными ударами. Их кулаки наталкивались на сплошной заслон из перчаток и предплечий, и Сантэн ни за одним не видела преимущества. Бойцы снова начали раскачиваться, уклоняться, обмениваться ударами. Толпа вокруг Сантэн ревела в безумной ярости.
Все кончилось так же неожиданно, как началось, боксеры разошлись по своим углам. Секунданты в белом заботливо суетились вокруг них, обтирая губками, разминая мышцы, обмахивая, делая массаж и что-то шепча.
Манфред сделал глоток из бутылки, которую протянул ему большой бородатый тренер. Сполоснул рот, повернулся и снова посмотрел на Сантэн, выделил ее из толпы своими янтарными глазами и нарочно выплюнул воду в ведро у ног, не отрывая от нее взгляда. Она знала, что он делает это для нее – выплескивает свой гнев. Вздрогнула и едва расслышала слова Блэйна:
– Этот раунд я бы определил как ничью. Деларей ничего не добился, а Рашмор его опасается.
Боксеры снова вскочили, начали кружить, обмениваясь ударами кулаков в перчатках, тяжело выдыхая, как быки, когда получали или наносили удары; тела их сверкали от пота, и на них там, куда пришелся удар, расцветали ярко-красные пятна. Это продолжалось, и Сантэн почувствовала, что от их первобытной свирепости, от звуков, запахов, от вида насилия и боли к горлу подступает тошнота.
– Этот раунд за Рашмором, – спокойно и негромко сказал Блэйн, когда наступил перерыв, и Сантэн просто возненавидела его за это спокойствие. Она чувствовала липкую испарину на лице и с трудом могла подавить тошноту, а Блэйн продолжал: – Деларей должен закончить бой в следующих двух раундах. Если он этого не сделает, Рашмор измочалит его. Он с каждой минутой становится все уверенней.
Ей хотелось вскочить и выбежать из зала, но ноги ее не слушались. Снова прозвенел гонг, и боксеры опять сошлись в ослепительном свете прожекторов; Сантэн попыталась отвести взгляд и не смогла – она смотрела, как заколдованная, и увидела, как это произошло, увидела во всех подробностях и поняла, что никогда этого не забудет.
Она увидела удар, услышала хруст – что-то ломалось: зуб, кость или порвалось сухожилие – и закричала, но ее крик потонул в буре звуков, вырвавшихся из тысячи глоток; Сантэн обеими руками зажала рот, а удары продолжали сыпаться так быстро, что сливались для глаза, так быстро, что их звуки сливались в один звук, с каким взбивают яйца, и плоть под ними превращалась в красное месиво. Она продолжала кричать, потому что видела ужасный убийственный желтый свет в глазах родного сына, видела, как мальчик превращается в страшного зверя, как человек перед ним дрогнул, откачнулся, словно его ноги лишились костей, упал, задергался и, перевернувшись, застыл на спине, ослепшими глазами глядя на яркие огни; из его разбитого носа прямо в рот густой струей текла кровь. Манфред Деларей плясал вокруг, все еще одержимый убийственным гневом, и Сантэн казалось, что он вот-вот откинет голову и завоет, как волк, или бросится на раздавленное существо у своих ног, сорвет окровавленный скальп и, непристойно торжествуя, примется размахивать им.
– Уведи меня, Блэйн, – всхлипнула Сантэн. – Уведи меня отсюда.
Его руки помогли ей встать и увлекли в ночь.
Кровожадный рев у нее за спиной стих. Сантэн жадно вдохнула сладкий ночной воздух высокого вельда, как будто спаслась, едва не утонув.
* * *«Лев Калахари выписал себе билет в Берлин» – кричали заголовки газет, и Сантэн вздрогнула от воспоминаний, уронила газету на край кровати и потянулась к телефону.
– Шаса, когда мы сможем улететь домой? – спросила она, услышав его сонный голос, и из ванной гостиничного номера вышел Блэйн с намыленными щеками.
– Ты решила? – спросил он, едва она повесила трубку.
– Нет смысла даже пробовать заговорить с ним, – ответила она. – Ты же видел, как он смотрел на меня.
– Может, в другой раз… – хотел он утешить. Но увидел отчаяние в ее глазах, подошел и обнял.
* * *В первый день отборочных предолимпийских соревнований Дэвид Абрахамс почти на секунду улучшил свой результат на дистанции двести метров. Однако на второй день в беге на четыреста метров ему удалось выиграть у соперников лишь метр. Тем не менее его имя стояло в самом начале списка, составленного по результатам пятидневных состязаний и оглашенного на заключительном банкете, и Шаса, который сидел рядом с ним, первым пожал ему руку и похлопал по спине. Дэвид отправлялся в Берлин.
* * *Две недели спустя в клубе «Инанда» в Йоханнесбурге состоялись отборочные игры в поло, и Шаса вошел в команду Б – запасных, – которой предстояло сыграть с возглавляемой Блэйном командой А, более вероятными претендентами на поездку; матч между ними должен был проходить в последний день.
Сидя высоко на трибуне, Сантэн наблюдала за тем, как Шаса проводит один из своих лучших матчей. Но в глубине души она понимала, что этого недостаточно.
Шаса в первых пяти чаккерах ни разу не ошибся на перехвате, ни разу не промахнулся по мячу, а однажды даже подхватил мяч под носом у пони Блэйна, проявив при этом такую смелость и искусство наездника, что на трибунах все вскочили. И тем не менее она знала, что этого недостаточно.
Клайв Рамси, оспаривавший у Шасы место номер два в команде, которому предстояло отправиться в Берлин, всю неделю играл хорошо. Этот сорокадвухлетний мужчина со значительным списком спортивных достижений выступал с Блэйном в качестве второго номера более чем в тридцати международных матчах. Его карьера игрока в поло только что достигла пика, и Сантэн знала, что отборочная комиссия не предпочтет ему более молодого, возможно, более смелого и одаренного, но несомненно менее опытного и потому менее надежного игрока.
Она почти видела, как они мудро кивают головами, затягиваясь сигарами и соглашаясь: «Молодой Кортни получит свой шанс в следующий раз», – и заранее ненавидела их, не делая исключений и для Блэйна Малкомса. Но толпа вдруг разразилась криками, и все окружающие вскочили.