— Пожалуйста, отец мой… Да благословит тебя Господь.
Голос служки вывел меня из раздумий, и, устроившись на спинах мулов, мы продолжили путь. И вновь меня стали одолевать вопросы, на которые не было ответа. «Когда-нибудь я умру и буду похоронен. Станет ли моей могилой ниша в стене, вроде той, у которой молился мой спутник, прося милости для матери и отца, уже превратившихся в прах? Но кто тогда осмелится прийти ко мне просить милости для меня, покойного, у которого нет ни рода, ни племени! А может, я стану пищей для этих белых червей, которые будут пожирать меня своими беззубыми пастями? А вдруг они уже это делают, но я пока не чувствую?» Я вдруг ощутил жалость к самому себе, вспомнив, как в первый раз увидел этих червей. Это случилось в детстве, когда я наткнулся на мертвую утку, валявшуюся между камней, — внутри ее копошились черви. Но если мы копнем землю, то обнаружим червей и там! Не значит ли это, что земля тоже мертва и черви едят ее изнутри, а мы не догадываемся об этом? И наш мир рушится и проваливается в небытие, а мы даже не замечаем?!
* * *Мы двигались по торной пыльной дороге, по обеим сторонам которой раскинулась красноватая земля с красивой растительностью. Как рассказал мой попутчик, изначально земля в этой местности была желтой, как песок, но после того как в годы преследований на нее пролилась кровь мучеников, она побурела. И теперь ее красный цвет напоминает последователям нашей веры об эпохе гонений! Так сказал этот бедный человек, искренне убежденный в своей правоте, и мне не хватило духу спорить с ним. По пути я собрал кое-какие травы, которые благодаря своим полезным свойствам могли бы мне пригодиться в будущем. Все, что дает земля, полезно, но в чем-то мы разбираемся, а чего-то не знаем.
Окрестные виды успокаивали меня, а мой спутник помогал коротать дорогу, не забывая прислуживать и заботиться обо мне. К вечеру мы достигли холмов, похожих на гигантские волны, накатывающие одна на другую. Я, по обыкновению, впал в задумчивость, но, когда служка, указав рукой на гребень возвышающегося впереди холма, со скрытым ликованием произнес: «А вот и монастырь… Добрались!», я пришел в себя и сердце мое забилось от волнения.
Лист XIII Горний монастырь
Впервые увидев монастырь, я подумал, что он стоит на том месте, где земля сливается с небом. Была зима, прохладный ветерок с реки сдувал с меня тяготы путешествия и наполнял воздух тихой радостью. Понукая мулов, мы стали подниматься по холму. Я тешил себя надеждой, что этот монастырь станет моим последним приютом. Утомленный бесконечными переездами, я рассчитывал, что найду здесь убежище, в котором смогу наслаждаться жизнью до конца дней, а затем спокойно уйду, и душа моя, в ее вечном стремлении к небесной чистоте, не будет более томиться суетой этого мира. Монастырь представлялся мне последним пристанищем на пути к последующему переселению, конечной точкой моих вечных скитаний. Я думал, что это воля Господа привела меня сюда, но очень быстро понял, насколько наивными оказались мои представления.
Монастырь возвышается на руинах древнего строения, возведенного, возможно, в довизантийскую эпоху, или еще раньше. Некоторые из здешних монахов уверяют, что изначально здесь была крепость или усадьба какого-то давно забытого вельможи. Но я, хорошо знакомый с древними храмами в родных краях, частично уцелевшими, частично разрушенными ходом времени, уверен, что в минувшую пору на месте монастыря располагалось древнее капище, причем немаленькое. Об этом свидетельствуют каменные стелы, а также мраморный жертвенник, вокруг которого построена большая монастырская церковь. У древних святилищ особый дух, который египтянин вроде меня ни с чем не спутает.
Я не стал рассказывать о своих догадках относительно данного места никому из местных обитателей, впрочем, они и не проявляли к этому никакого интереса, всецело отдаваясь тому настоящему, что видели перед собой. Наверное, их можно понять… и позавидовать им… А я… Я часто размышлял в одиночестве о минувших временах, когда к этому месту стекались верующие в древнего бога. Я думал об этих людях и их боге, и эти думы навевали на меня грустные мысли. Все проходит! Все, что есть сущего на земле, исчезает и рассыпается в прах, кроме египетских пирамид… И пусть они оказались засыпаны песком времени, мы видим торчащие из песка вершины, и это вселяет в нас уверенность, что они никуда не исчезли. А что стало с богами, во имя которых строились эти пирамиды? И что стало с тем древним богом, которому на протяжении сотен лет поклонялись в этом месте? Где он сейчас?
После долгих размышлений я понял, что боги, при всех их различиях, находятся не в храмах, сооружениях и громадных зданиях, а в сердцах верящих в них людей. Люди живут, пока в них существуют боги, и когда исчезают одни, уходят и другие. Как исчез бог Хнум после смерти моего отца и последних жрецов, охранявших его огромное святилище на южной оконечности острова Элефантина. Наступит день, и они все умрут, а их храмы будут уничтожены или превратятся в церкви, где будут славить нового бога. Иисус Христос говорил иудеям в Иерусалиме: «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его»{79}. Но они оболгали Его и предали римлянам, а те распяли Его, поскольку не могли осознать, что храм — это сам Иисус Христос, который на самом деле разрушил их храм, а затем вновь воздвиг его спустя три дня после своего воскресения. Мы тоже не вполне понимаем слова Христа, указавшего на апостола Петра и сказавшего: «…ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою…»{80}, ибо не отдаем себе отчета в том, что любая церковь, которая была или будет построена, может основываться только на апостольском служении Петра и его вере, не ведающей сомнений, хотя Петр не чужд был и слабости! Как говорится в Писании, три раза в одну ночь отрекся Петр от Иисуса Христа, который предсказал ему, что подобное произойдет, однако не осудил его грядущего предательства и отречения. Христос искал не поддержки, а лишь жертвенности и страдания, — что пользы при этом в людской подмоге? И какой вред принесло отступничество от него? Я отрекся от Гипатии перед самым ее убийством и три дня страшился уверовать в нашу близость с Октавией, ибо оказался трусом. Страх накрыл меня в тот день, когда на моих глазах убили отца. Но почему сегодня мне кажется страшной смерть? Жизни следует бояться больше, ибо в ней больше страданий! Почему всякий раз на моем небосклоне рассеиваются облака веры? Я никогда не стану истинным сыном церкви, и никогда надо мной не будет воздвигнута церковь, так как я не камень, как апостол Петр, и вера моя покоится на многих сомнениях.
Что заставило меня написать это?.. О чем я хотел рассказать вначале?.. А-а, о монастыре, вознесшемся к горним высям, и о моих первых днях в нем. Я начал описывать это место и то, что в нем было. Мне стоит вернуться к началу моего рассказа.
* * *Монастырь стоит на вершине высокого холма, в окружении других холмов и равнин. В этой местности много древнеримских колонн, некоторые из них остались неповрежденными, другие, разбитые, валяются на земле. Вход на территорию монастыря — с южной стороны, через пролом в старой, частично сохранившейся крепостной стене, к которой ведет крутой подъем. С трех других сторон на холм подняться нельзя — там отвесные склоны. На фоне неохватного пространства монастырь снизу кажется высокогорным гнездом. У подножия холма находится маленькое селение с беспорядочно разбросанными домами; их около тридцати. Справа от ведущей к монастырю тропы располагаются строения вроде тех, куда селят солдат. На второй день я узнал, что это военный пост имперской стражи, насчитывающий с десяток солдат. Они находятся здесь уже несколько лет для охраны монастыря, в прошлом не раз подвергавшегося нападениям воров и грабителей с большой дороги. Что за злодеи эти потрошители монастырей: грабят монахов, и так отрекшихся от всех мирских благ!
С левой стороны от исходной точки подъема, где склон холма более полог, — возделанные в виде широких террас сады, в центре которых стоит заброшенная хижина. Высохшие деревья и разросшийся повсюду кустарник говорили о том, что в прошлом эту землю обрабатывали на вавилонский манер — разбивали «висячие сады». «Но откуда брали воду для полива? — думал я, карабкаясь по холму. — Или довольствовались лишь дождевой?» Позднее я узнал об этом.
Ступив на монастырскую землю, мы увидели широкий ухоженный двор, окруженный множеством построек. В западной части, отдельно от других, вытянулось длинное старинное здание из белого камня. Именно в нем позднее я организовал монастырскую библиотеку. В восточной на близком расстоянии друг от друга стоят большая церковь, склад и двухэтажное здание, на первом этаже которого монашеские кельи, а на втором — странноприимные комнаты, небольшая кухня и вместительная трапезная. Напротив устроены птичник и крытый пальмовыми ветками хлев для трех ослов и нескольких коз и баранов. Слева, наискосок через двор, — пустырь, усеянный древними каменными обломками и капителями разбитых колонн, валяющимися в разросшемся колючем кустарнике. В северной части монастырского двора располагается небольшая церквушка, а возле нее — просторный флигель, в котором, я сразу это понял, живет настоятель.
С левой стороны от исходной точки подъема, где склон холма более полог, — возделанные в виде широких террас сады, в центре которых стоит заброшенная хижина. Высохшие деревья и разросшийся повсюду кустарник говорили о том, что в прошлом эту землю обрабатывали на вавилонский манер — разбивали «висячие сады». «Но откуда брали воду для полива? — думал я, карабкаясь по холму. — Или довольствовались лишь дождевой?» Позднее я узнал об этом.
Ступив на монастырскую землю, мы увидели широкий ухоженный двор, окруженный множеством построек. В западной части, отдельно от других, вытянулось длинное старинное здание из белого камня. Именно в нем позднее я организовал монастырскую библиотеку. В восточной на близком расстоянии друг от друга стоят большая церковь, склад и двухэтажное здание, на первом этаже которого монашеские кельи, а на втором — странноприимные комнаты, небольшая кухня и вместительная трапезная. Напротив устроены птичник и крытый пальмовыми ветками хлев для трех ослов и нескольких коз и баранов. Слева, наискосок через двор, — пустырь, усеянный древними каменными обломками и капителями разбитых колонн, валяющимися в разросшемся колючем кустарнике. В северной части монастырского двора располагается небольшая церквушка, а возле нее — просторный флигель, в котором, я сразу это понял, живет настоятель.
В дальнем углу двора, с восточной стороны, возвышаясь над прочими постройками, стоит большое, потемневшее от старости здание, похожее на запертый сундук. Здесь его называют «за́мок». В нем нет ни окон, ни дверей — сплошные стены. Лишь на самом верху небольшое слуховое окошко, в которое едва протиснется один человек, да и то согнувшись. Из окна свисает лестница, сделанная из туго скрученных веревок с деревянными перекладинами, которую в случае необходимости можно быстро скатать. Крыша здания выполнена в форме крутого широкого купола с такой гладкой, лишенной выступов поверхностью, что удержаться на ней невозможно. Я еще вернусь к рассказу о здешних строениях.
Оказавшись на территории монастыря, мой спутник свалил поклажу посреди двора и попросил подождать, пока он оповестит монастырскую братию о моем прибытии. Я пристально вглядывался в сторону западного склона, где вдалеке просматривалась ведущая в Антиохию мощеная дорога. Вскоре появился монах, который, поздоровавшись, сообщил, что настоятель готов принять меня в трапезной.
Трапезная находится в очень старом, обветшавшем строении с крышей из пальмовых веток. Стены ее, когда-то выложенные ровными рядами камней, местами потрескались. Скорее всего, это следы землетрясения, случившегося в этих местах в давние времена. Стоявшие здесь некогда здания разрушились, и на их развалинах построили монастырь.
Настоятель появился в трапезной в сопровождении двух монахов в богатых антиохийских одеяниях. Их пышущие здоровьем лица совсем не походили на лики египетских монахов, из-за многочисленных постов изможденных и посеревших до цвета речного ила, каждое лето оставляемого на земле нильским разливом. Настоятель оказался совсем еще не старым, неторопливым в речах и движениях внушительным мужем. Когда он начал читать рекомендательное письмо Нестория, лицо его осветилось улыбкой. Закончив, он сказал, что будет рад видеть меня в числе прочих братьев.
После ужина молодой монах проводил меня до кельи, которую я описал в начале своих записок. Он просидел со мной целый час, рассказывая о распорядке в этом монастыре, устав которого мало чем отличался от большинства прочих: днем — кое-какие несложные работы, а в основном — частые молитвы и славословия. Меня распирало от желания расспросить наставника о доме без окон и дверей, но я предпочел с этим подождать.
Поначалу в монастыре я чувствовал себя спокойно. Большую часть времени проводил в чтении и службах, успокаиваясь душой. Почтенный Несторий оказался прав: этот монастырь идеально подходил для меня своей уединенностью, не будоражащей чувства и мысли. Лишь одно не давало покоя — угрюмое глухое строение с купольной крышей и темным проемом единственного окна, одиноко стоящее в дальнем углу монастырского двора. Спустя несколько дней я кое-что узнал о нем, но многое по-прежнему оставалось непонятным. Его называли «замком», потому что в прошлом он служил монахам укрытием, где они прятали свое имущество и скрывались сами во время частых воровских налетов, пользуясь веревочной лестницей, чтобы безопасно покидать это пристанище и возвращаться обратно. Это здание вовсе не было глухой коробкой: внутри имелись помещения, разделенные проходами, а также усыпальница для монахов, умерших за последние сто лет — таков был возраст монастыря. Построили это защитное сооружение лет семьдесят назад на месте старого кладбища, чтобы оно впитало в себя благословение погребенных. В «замке» было четыре потайных этажа, соединенных винтовой каменной лестницей, расположенной в центре здания. Она идет до самой крыши, где находится единственный выход наружу, запирающийся изнутри на толстый медный засов.
И еще мне поведали шепотом, что лет пятьдесят назад монахам пришлось провести внутри этого мрачного строения около месяца. Именно столько их осаждали разбойники, разбившие лагерь в большой церкви, но так и не сумевшие найти способ проникнуть в убежище. За это время произошло несколько удивительных знамений, самым главным из которых стало явление три ночи подряд лика Иисуса Христа на фоне полной луны. Чудом оказалось и то, что в последнюю ночь осады разбойники проснулись, охваченные ужасом, похватали свои мечи и стали резать друг друга, как Гог и Магог{81}. Так они сражались, пока не перебили друг друга. Утром монахи увидели их мертвые тела, валявшиеся на площади перед большой церковью. Все они, больше двадцати человек, погибли в одночасье. В эту историю верят все здешние обитатели. Они уверяют, что настоятель собственными глазами видел эту сцену, когда был совсем маленьким.
Это здание и связанные с ним легенды дразнили мое любопытство. Я представлял себе его внутреннее устройство в виде переплетающихся ходов, как в муравейнике. Хотя оно стояло на земле, было совершенно неприступным с трех сторон — южной, западной и северной — из-за бездонного обрыва, по которому невозможно взобраться.
Говорили, что, когда двадцать лет назад здесь появилась императорская стража, набеги прекратились. Охрана положила конец вечным монашеским страхам и необходимости прятаться. С тех пор в здание входили, лишь когда умирал какой-нибудь монах: его вносили внутрь, чтобы похоронить. Мне втемяшилось в голову непременно попасть внутрь «замка», но за все время моего пребывания в монастыре никто не умер, так что ни проникнуть в здание, ни увидеть, как кто-то из братии входит в него, у меня не было никакого повода. По секрету и намеками мне дали понять, что настоятель в потайной комнате «замка» хранит гвозди, которыми в день распятия в Иерусалиме были прибиты кисти и ступни Иисуса Христа, и что эти гвозди будут светить по ночам, разгоняя мрак, если монахам вновь доведется прятаться внутри этой постройки.
Спустя несколько недель после моего прихода настоятель попросил меня часть дневных часов проводить во флигеле, располагавшемся в западной части монастырского двора. Он объяснил, что это строение специально отведено для лечения больных, которые будут приходить сюда из ближайших деревень. Он предложил мне также устроить там библиотеку, и я с радостью согласился. Деревенский столяр выстругал деревянные полки и по моему указанию расположил их вдоль западной стены, напротив окон, выходящих на монастырский двор. Помимо собственных книг, в моем ведении оказались книги, которые я извлек из монастырского хранилища. Это были по большей части Евангелия, псалтири и молитвенники. Я расставил книги на полках по тематике: вначале — медицина и лекарственные средства, затем — по истории и литературе, а рядом с ними — духовные. Столяр замечательно отреставрировал стол и несколько стульев, которые я поставил в центре комнаты. Так в моем распоряжении оказалась библиотека, о которой я давно мечтал. Мне очень нравилось, что она находится в отдалении от мрачного и навевающего тревогу «замка». В ожидании первых больных я проводил долгие дни, коротая время за чтением.
Однажды, выходя с настоятелем из большой церкви после обедни, я увидел круглолицего подростка лет пятнадцати, сидящего на камне на полпути между монастырскими постройками и отведенным мне флигелем. Настоятель поманил его, и тот, обрадованный, подбежал. Настоятель сказал, что мальчишка будет помогать мне в библиотеке и в больничных делах, пояснив, что хотел бы, чтобы этот юнец научился у меня чему-нибудь полезному. Я склонил голову в знак повиновения. Благословив нас, настоятель прибавил:
— Он хороший мальчик и будет тебе верным помощником. Зовут его Дьякон.