Выйдя из кельи, я направился к церкви, но передумал заходить внутрь и побрел дальше, в сторону монастырских ворот. Поблекшие в вышине звезды говорили о приближении рассвета, а пока темнота окутывала все сущее и давила на меня. Я не заметил у ворот никого из имперских стражников, даже собаки нигде не было видно… А когда посмотрел в сторону хижины Марты, меня охватили несбыточные мечты и безмерные страхи.
* * *Долгое время я сидел, застыв, у монастырских ворот, одержимый тяжкими думами. Они овладели мной настолько, что я совершенно обессилел. Я уносился к далеким мирам, за пределы видимого мира, погружался в глубокую древность, еще не ведавшую человеческого страдания, во времена, предшествовавшие творению, о котором говорится в Книге Бытия… Кто обитал на земле до появления человека? Бог, ангелы, дьявол? Что они делали, пока не появились мы и они не занялись нами?
Показался первый проблеск зари… И тогда я в первый раз почувствовал, что я не один, что кто-то наблюдает за мной. И это не Бог. Скорее, другой человек, прятавшийся где-то поблизости. Я напряг слух и огляделся. Вокруг было тихо. Тогда я сказал себе: наверное, это галлюцинации, последствия бессонной ночи. А может быть, это прячется лиса или заяц, либо вор, знающий, что имперская стража большую часть времени спит. Я поднял с земли камень и бросил его в кусты справа. Тишина. Тогда я принялся швырять камни во все стороны, но не слышал ничего, кроме звуков ударяющихся о землю камней. Значит, это просто игры разума, страх перед неизвестным. Но не успел я встать, как вновь почувствовал, что рядом находится кто-то или что-то. Я дошел до середины двора, и нечто тоже оказалось там. Я начал осторожно продвигаться вперед, и оно так же медленно последовало за мной. Меня охватила дрожь, и я поспешил к церкви, но дверь оказалась заперта. Справа находились кельи монахов. Я кинулся туда. Взлетев по лестнице, я ворвался в свою келью и запер дверь. Я не стал зажигать светильник, успокаивая себя тем, что скоро взойдет солнце. Лучше немного отдохнуть, говорил я себе, впереди долгий день… То проваливаясь в сон, то бодрствуя, я по-прежнему ощущал чье-то присутствие. Но это не пугало меня, как раньше. Я был уверен, что запер дверь на замок и что в комнате я один… И в то же время я так же твердо знал, что нечто находится рядом со мной.
— Гипа… — внезапно услышал я зов и вскинулся, охваченный страхом, от которого свело руки и дрожь пробежала по всему телу.
Я явно слышал голос, но откуда он шел? И тут я понял: голос исходил не из какого-то конкретного места, он шел отовсюду.
— Гипа, разве ты не видишь меня?
Я осмотрелся по сторонам, но никого не увидел. Тогда я заглянул внутрь себя и под покровами страха и тревоги узрел чей-то смутный бледный лик. «Не юноша ли это, встретившийся мне на окраине Сармады? — подумал я. — А может, это тот лукавого вида человек в щегольской одежде, которого я встретил на обратном пути от горы Кускам в Асьют?» Глаза у видения были как у того юноши, а насмешливая улыбка походила на ухмылку того человека. Верно, я был прав, остерегаясь их обоих. Настоятель не поверил мне, когда я рассказал, что среди бела дня повстречался с дьяволом… Дьявол… «Ну и ладно, что он может сделать со мной?»
Обращенный к самому себе вопрос развеял некоторые опасения, но вызвал еще больше новых вопросов: «Куда, сатана, куда, проклятый, ты хочешь увлечь меня? Ты хочешь отвратить меня от веры в Христа? Или тебе неведомо, что я уже не тот верующий, которым был прежде?.. Ты хочешь искусить меня блудницами? Или тебе не ведомо, что в прошлом случилось с Октавией и что сегодня происходит с Мартой?.. А может, ты хочешь завлечь меня на путь ереси? А каков корень истинной веры, который оспаривают еретики? Ереси нет, как нет и православия… И что такое православие? То, что решается в Александрии или утверждается в Антиохии? А может, это вера праведных первых отцов и благочестивых священнослужителей?.. Или это языческие догматы, чьих последователей погубили первые отцы, ставшие со временем благочестивыми священнослужителями?»
У меня не было ответов, а были только все новые и новые вопросы: «А что, православие — это вера Кирилла или вера несчастного Нестория, который вскоре присоединится к сонму своих проклятых предшественников — Павлу Самосатскому{121}, изгнаннику Арию, епископу Феодориту Кирскому{122}?.. Каждый еретик здесь стал благословенным там! Не считая их последователей, все нынче поносят первых отцов. Дьявол играет всеми, и, наверное, сегодня настала моя очередь? Мало ему игрищ с теми, кто сейчас готовится развязать войну в Эфесе? Он хочет запалить огонь во всех церквях? Он не знает насыщения и не склонится ни перед одним требованием… А иначе зачем он сегодня взывал ко мне? Почему он вечно изводит меня и открыто явился мне на окраине Сармады?»
Его смутный лик явственней проступил во мраке. Я пристально вгляделся в его черты и заметил, что они уже не те, что я видел в первый раз. Это был уже не тот щеголь с рябым лицом, и даже не юноша, которого я встретил. Лик его стал все больше обретать черты Марты. Я присмотрелся — это точно была Марта! Я узнал ее обворожительную улыбку и прекрасную головку, склоненную чуть вправо, когда она говорила. Я тихо позвал ее, но образ стал бледнеть, черты лица исказились, и вскоре Марта растаяла, как струйка дыма… Я был словно в огне и долго еще блуждал по лабиринтам своего сознания, пока меня не одолел глубокий сон и я не сделался совершенно безучастным к тому, что творилось вокруг.
* * *Утром я не пошел в церковь, и настоятель прислал монаха выяснить причину моего отсутствия. Я сказал ему, что надышался холодным воздухом и простыл. У меня действительно першило в горле и голова была тяжелой. После полудня меня зашел проведать дьякон. Я спросил его, есть ли какие-нибудь новости о Священном Вселенском соборе.
— Они начали сегодня, но император еще не прибыл… Прилетел почтовый голубь с сообщением.
Ответ дьякона лишь усугубил мое состояние. Заперев за ним дверь, я лег на пол, лицом к стене, свернулся калачиком и обхватил голову руками. Меня одолевал сон, и в то же время я вновь ощутил, что нахожусь в келье не один. Впав в забытье, я снова увидел Марту. Ее облик проступил в моем сознании сквозь сгущающиеся клубы дыма. Я говорил с ней — она молчала. Я приближался — она отдалялась. Я старался разглядеть ее, но лицо внезапно изменилось, и я увидел свою мать… Она подплыла ко мне так близко, что я почувствовал ее дыхание. Но она пахла не так, как моя мать, и не так, как Марта. У всего есть свой запах, даже у камней, но то, что приблизилось ко мне, не имело запаха! Я видел перед собой лицо — черты его расплывались, менялись, каждую минуту принимая иное обличье…
К вечеру я проснулся, чувствуя себя так, словно воскрес из мертвых в Судный день. Весь дрожа, я выбрался из кельи и обнаружил, что монастырь полностью погружен в тишину. Солнце уже клонилось к закату, и его красноватый отблеск лежал на нашем таинственном здании… Я начал спускаться по лестнице, но каждая ступенька давалась с трудом, а расположенная совсем рядом большая церковь показалась бесконечно далекой. Я вернулся в келью и вновь погрузился в сон.
В ночной пустоте меня опять стали одолевать назойливые мысли… Почему бы сейчас не встать и не увезти Марту подальше отсюда? Почему бы не бросить все и не отправиться в Эфес? Александрийские монахи и епископы ни за что меня не узнают… Я буду рядом с Несторием в трудную минуту, а когда прибудет император и поддерживающие Нестория епископы, все обернется в его пользу. Император станет на его сторону — ведь Несторий столичный епископ. А когда закончится это испытание, мы вместе вернемся в Константинополь…
— Гипа… Это испытание не закончится, пока с Несторием не будет покончено.
Таинственный призрак заговорил… Слова разрушили его образ, стерев сменяющие друг друга черты лица.
— Ты кто?
— Ты в самом деле не знаешь, кто я?
Я не мог подобрать слова, чтобы ответить ему, но меня больше не страшило, что он рядом со мной.
— Я не рядом с тобой, Гипа, я в тебе.
«Я брежу? — спрашивал я себя. — А может, сплю? Да, это просто сон, он скоро закончится, и, когда я проснусь, я скоро о нем забуду. Все, что меня окружает, вызывает беспокойство, а тревога порождает страх… Мне надо перестать беспокоиться».
— Ты неспокоен, Гипа, из-за того, что у тебя внутри. Ты знаешь, что произойдет в Эфесе, ты знаешь, что потеряешь Марту, как до нее потерял то, что у тебя было: мечту стать выдающимся врачом, надежду постичь таинство веры, любовь к Октавии, увлечение Гипатией, успокоенность беззаботным существованием и все свои несбыточные мечтания.
На сей раз голос звучал тихо, но отчетливо, затем стало проступать лицо, все явственней и пронзительней. Оно было похоже на мое, и голос был моим. Это я, но другой, не такой, как наяву, запертый внутри себя самого… Это ничего, если я немного поговорю сам с собой и выскажу вслух то, о чем стоит молчать. Мою тоску по Марте, мой стыд перед ней и стыд перед самим собой. Я странник в пустыне своего «я», не испытывающий сомнений в том, что епископ Кирилл нанесет в Эфесе подготовленный удар и этот удар будет страшен… Кирилл — глава Александрийской церкви Святого Марка. А слово святого Марка, помимо прочего… оно — как тяжелый молот, который в моей стране мы называем кувалдой.
— Ты неспокоен, Гипа, из-за того, что у тебя внутри. Ты знаешь, что произойдет в Эфесе, ты знаешь, что потеряешь Марту, как до нее потерял то, что у тебя было: мечту стать выдающимся врачом, надежду постичь таинство веры, любовь к Октавии, увлечение Гипатией, успокоенность беззаботным существованием и все свои несбыточные мечтания.
На сей раз голос звучал тихо, но отчетливо, затем стало проступать лицо, все явственней и пронзительней. Оно было похоже на мое, и голос был моим. Это я, но другой, не такой, как наяву, запертый внутри себя самого… Это ничего, если я немного поговорю сам с собой и выскажу вслух то, о чем стоит молчать. Мою тоску по Марте, мой стыд перед ней и стыд перед самим собой. Я странник в пустыне своего «я», не испытывающий сомнений в том, что епископ Кирилл нанесет в Эфесе подготовленный удар и этот удар будет страшен… Кирилл — глава Александрийской церкви Святого Марка. А слово святого Марка, помимо прочего… оно — как тяжелый молот, который в моей стране мы называем кувалдой.
Ах… Александрийская кувалда неминуемо обрушится на голову Нестория, и сотрясутся стены этого монастыря, как и всех монастырей и церквей, входящих в Антиохийскую епархию. И вся слава достанется одной Александрии. Будет принижен даже Древний Рим и умрет, как все старые города… Мне нужно бежать из этого мира, заполненного мертвецами.
— Оставь наслаждаться смертью умершим, бери Марту и уезжай на родину.
— Замолчи и возвращайся туда, откуда пришел… Ты мутное и бестелесное существо.
— Ты верни меня, потому что именно ты меня сотворил.
— Я никого не сотворял… Просто я сейчас сплю.
— Тогда твой сон будет длиться долго, Гипа!
— Ты назвал меня по имени, под которым меня знают… А как зовут тебя?
— Азазель.
Лист XXVIII Присутствие
Я впал в забытье и увидел деревья, заполнившие всю вселенную, и себя, пробирающегося в густой чаще, среди диковинных деревьев и кустарников, ветки которых цеплялись за одежду. Очнувшись на секунду, я обнаружил дьякона, сидящего у моей кровати, и тут же вновь провалился в полусон. Передо мной возник лик Азазеля — такой бледный, что, казалось, он светится в темноте. Я открыл глаза и увидел, что дверь в келью распахнута, возле нее толпятся монахи и говорят о чем-то мне непонятном. Сквозь их рясы пробивался дневной свет, а где-то вдалеке беспрерывно звонили колокола. Внезапно колокола умолкли, и появился ухмыляющийся Азазель. Не говоря ни слова, он подобрался ко мне так близко, что я мог коснуться его лица — оно было влажным и скользким. Я испугался… Но Азазель протянул свою холодную руку к моему лбу, и я почувствовал, как испуг мой растаял. Я снова заснул и во сне увидел, что грежу.
— Гипа…
— Что тебе нужно, Азазель?
— Хочу, чтобы ты набрался сил и вышел из этого состояния.
Возврат к реальности не принесет покоя. Забытье слаще и милее этих солнц и этих лун, заполняющих сумрак моего небосклона и окрашивающих его в розовый цвет… Я увидел себя в одиночестве бродящим по монастырским закоулкам. Вот через слуховое окно я вхожу в мрачный таинственный «замок», гуляю по его переходам… Здесь нет ржавых гвоздей, светящихся в темноте, здесь нет ничего, кроме густого обволакивающего мрака. Я присаживаюсь на винтовую лестницу и зову Азазеля, чтобы он скрасил мое одиночество. Мы вместе выходим из темного здания и видим, что монастырский холм пуст. Ни людей, ни стоявших здесь прежде строений. Лишь мелкие камни, кипарисовые деревья и лиловые заросли… Азазель шепчет, что именно так это место выглядело в стародавние времена, еще до того, как появились люди и Бог сотворил человека…
— Бог создал человека или наоборот? — спрашивает он.
— Что ты имеешь в виду?
— Гипа, во все времена человек творил Бога по своему усмотрению. Бог неизменно — это тот, с кем человек связывал свои устремления, чаяния, мечты.
— Прекрати эти разговоры! Знай свое место рядом с Богом и не поминай его всуе.
— А меня поминают, Гипа, пока поминают его.
На меня вновь накатывает беспамятство, я перестаю обращать внимание на болтающего невесть что Азазеля и ухожу… Спустя какое-то время я возвращаюсь к нему. Он разговаривает сам с собой на каком-то странном языке. Я прислушиваюсь. «Бог скрыт в нас самих, — вещает Азазель, — а человек слишком слаб, чтобы постичь его! В древние времена люди пытались сотворить образ совершенного Бога, но вскоре поняли, что зло присуще этому миру и существовало всегда, поэтому придумали меня, чтобы я оправдывал его». Так говорит Азазель… Я не перечу ему в его разглагольствованиях, потому что у меня нет сил. Я чувствую, что голоден и весь дрожу. Он вливает мне в рот ложку похлебки без запаха и вкуса. Я проглатываю, горло начинает драть, и мне становится нестерпимо больно. Порой мне кажется, что это дьякон, а не Азазель, вливает в меня похлебку и воду… Вкус воды приятней… Я засыпаю…
* * *Относительно происхождения Азазеля бытуют разные мнения и предположения. Какие-то из них можно встретить в древних сочинениях, какие-то заимствованы из восточных верований. Но не все религии признают его существование. Например, древнеегипетские мудрецы ничего не слышали о нем… В преданиях говорится, что Азазель родился в эпоху древнего Шумера, или во времена поклонявшихся одновременно свету и тьме персов, у которых его позаимствовали вавилоняне. Самое известное упоминание о нем содержится в Торе, записанной раввинами после возвращения евреев из вавилонского плена. В христианстве Азазеля признают все толки, не допуская никаких сомнений в его существовании. Он неизменно противопоставляется Богу и Христу. О его отношении к Святому Духу ничего не известно.
Одно из преданий гласит, что Азазель сотворил павлина. Случилось это после того, как его обвинили в том, что он совершает исключительно пакости и ни на что более не способен. Желая доказать, что он может творить и красоту, он создал эту птицу. Однажды я рассказал об этом Азазелю, и он удивленно рассмеялся, подергивая правым плечом.
…До меня доносятся птичьи голоса. Дверь кельи распахнута, и возле нее молча сидит Азазель. Я очень хочу услышать его голос и спрашиваю, какое из его имен ему нравится больше всего.
— Да все они одинаковы, — отвечает он. — Иблис, Дьявол, Ахриман, Азазель, Вельзевул, Бельзебуб…
Я объясняю, что Вельзевул по-еврейски — «Повелитель мусорных куч», а Бельзебуб — «Повелитель мух», поэтому очень странно, что он считает их одинаковыми.
— Да все они одно и то же, — возражает он. — Различия лишь в произношении, а смысл один.
Я очнулся и обнаружил, что лежу весь в поту на совершенно мокрой подушке. Дьякон смочил мне губы какой-то белой влажной тканью, а затем положил ее на лоб. Я спросил у Азазеля, что это за единый смысл, объединяющий все его многочисленные прозвища, и он ответил:
— Супротивник.
Азазель — супротивник Бога… Так он прошептал мне на незнакомом языке — не на том, на котором говорил прежде, на другом, но я его понял и попытался вникнуть в суть сказанного… Значит, он — супротивник Бога, которого мы познали как абсолютное добро. Но поскольку все в этом мире имеет свою противоположность, значит, есть и абсолютное зло. Мы назвали его Азазель, кто-то зовет по-другому…
— Но ведь ты, Азазель, — источник зла в мире, — тихо сказал я.
— Ах, Гипа, будь разумен, я — оправдание зла… Того зла, что вызывает меня к жизни.
— А не ты ли посеял рознь между епископами? Признайся!
— Я, но признаваться не буду, ибо именно этого они от меня и хотели.
— А ты? Ты ничего не хотел?
— Гипа, я и есть ты, я — каждый из вас. Вы видите меня рядом всякий раз, когда пожелаете. Я всегда готов снять ответственность, отменить обязательства и оправдать любого приговоренного. Я — желание, желающий и желаемый; я — слуга человеческий, тот, кто подстрекает его идти на поводу собственных заблуждений.
Голова моя пошла кругом, сквозь пелену я увидел склонившееся надо мной лицо. Оно напоминало лицо настоятеля. И голос, похожий на его, выводил какой-то псалом… Спертый, влажный воздух не давал свободно дышать, тело, казалось, охвачено огнем. Я забился в конвульвсиях и потерял сознание…
Я видел море в Александрии и себя, плавающего в его глубинах. А затем огромная волна накрыла меня с головой и потащила в бездонный омут.
* * *Долгое время я барахтался в самом сердце захватившего меня водоворота, и стало казаться, что мне не выбраться из этой ловушки.
* * *— Он очнулся… и просит есть, — донесся до меня голос дьякона.
Радостно причитая, он вошел в келью и произнес:
— Сейчас будет еда, отец мой, да возблагодарим Господа за твое выздоровление. Воистину, чудо небесное… Все уверяли, что ты непременно помрешь, но я знал, что ты оправишься от лихорадки.