Все же Луи под конец согласился осмотреть мою ферму, только ничего не нашел, и мне оставалось дальше со всем справляться в одиночку. Признаюсь, потеря кур стала для меня тяжелым ударом. Денег, чтоб купить снова таких дорогих, у меня не было. К тому же — кто скажет, не повторится ли такое опять? Словом, пришлось покупать яйца на ферме старого Уриа, которой теперь заправляла семейная пара по имени Поммо; они выращивали сладкую кукурузу и подсолнухи, а зерно продавали перерабатывающему заводу, что выше по реке.
Я понимала: за всем этим стоит Люк. Понимала, но доказать ничего не могла, и это прямо сводило меня с ума. Хуже того, я не могла понять, зачем ему все это, и злость во мне нарастала с каждым днем.
И вот я почувствовала, что меня от нее распирает, что я, как переспелое яблоко, вот-вот лопну. С того самого дня, как лиса проникла в курятник, я, едва начинало темнеть, дежурила под окном с дробовиком, и, должно быть, странное это было зрелище, если б кто-то увидел меня, сторожившую свой двор в ночной рубашке, в легком плаще поверх и с ружьем. Я купила новые висячие замки на ворота и на калитку в загон, я каждую ночь стояла на часах, поджидая незваного гостя. Но никто не появлялся. Мерзавец, видно, знал, что я его караулю, хотя откуда он мог узнать, было непонятно. Мне стало казаться, что он читает мои мысли.
5.Очень скоро бессонные ночи мне здорово аукнулись. Днем я была рассеянна. Забывала рецепты. Не могла вспомнить, посолила омлет или нет, и солила повторно или не солила вовсе. Однажды, шинкуя лук, я задремала стоя и здорово порезалась и, только очнувшись, увидела, что из рассеченного пальца хлещет кровь. Я стала срываться на оставшихся клиентах, и хоть музыка теперь гремела чуть потише и мотоциклисты не так распоясывались, слух уже явно пошел, потому что, исчезнув, мои прежние посетители больше не вернулись. Правда, в кромешном одиночестве я не осталась. Сохранилось еще немного верных друзей, но, должно быть, и у меня в крови, как у Мирабель Дартижан, засела эта настороженность, эта вечная подозрительность, отчего в деревне мою мать и считали чужой. Я не нуждалась в жалости. Моя ожесточенность отталкивала друзей и отпугивала клиентов. Злость питала меня, только в ней я черпала силы.
Поразительно, но именно Поль раз и навсегда положил всему этому конец. В будни он был моим единственным посетителем, по нему можно было проверять часы, он приходил в одно и то же время и сидел ровно час, ел и молча смотрел на дорогу, под стулом у него послушно лежал его пес. По равнодушию, которое Поль проявлял к фургону-закусочной, я решила, что он глуховат. Даже мне он редко что говорил, только «здрасте» и «до свидания».
Как-то раз он пришел, но за столик, как обычно, не сел. И я поняла: что-то не так. Это было как раз через неделю после того, как лиса забралась в курятник, и я уже чертовски устала. Пораненная левая рука у меня была основательно забинтована, и приходилось просить Лиз шинковать овощи для супа. Я по-прежнему упорно пекла сладкие изделия сама, — вы представьте, каково это, месить тесто, если одна рука обернута целлофаном? Словом, очень непросто. Когда я, полусонная, вышла на порог кухни, то едва кивнула на приветствие Поля. Он смотрел на меня косо, стягивая берет и гася черную сигаретку о притолоку.
— Bonjour, мадам Симон.
Я кивнула, попытавшись выдавить улыбку. Усталость мерцающей серой пеленой заволокла все вокруг. Его слова цепочкой букв втянулись в темный туннель. Пес поплелся на привычное место под столиком у окна, но Поль, не шевельнувшись, остался стоять с беретом в руке.
— Выглядите плоховато, — произнес он в своей неторопливой манере.
— Я здорова, — коротко сказала я. — Просто спала плохо в эту ночь, вот и все.
— Похоже, не эту одну, — сказал Поль. — Что, бессонница?
Я буркнула:
— Обед на столе. Жаркое из цыпленка с горошком. Остынет, подогревать не буду.
Он лениво улыбнулся:
— Вы уж больно по-семейному со мной, мадам Симон. Что люди скажут?
Восприняв это как очередную из его шуток, я смолчала.
— Может, чем могу помочь? — продолжал Поль. — Неладно они с вами обходятся. Кто-то должен вступиться.
— Прошу, мсье, не утруждайте себя.
После стольких бессонных ночей у меня на глаза легко навертывались слезы, и даже после этих скупых дружеских слов я почувствовала, как защипало в глазах. Чтобы не выдать себя, сказала сухо и насмешливо, не глядя на Поля:
— Отлично управлюсь сама. Но Поль не отстал.
— Словом, можете на меня положиться, — просто сказал он. — Хочу, чтобы вы знали. Все это время я…
Я взглянула на него — и вмиг все поняла.
— Не упрямься, Буаз… Я застыла, онемев.
— Не бойся, разве я хоть кому-нибудь сказал? Молчание. Ясность пролегла между нами растянутой жвачкой.
— Сказал, а?
Я покачала головой: — Нет.
— Ну так вот, — он сделал шаг ко мне. — Вечно ты не принимала ни от кого помощи, даже в те годы. — Пауза. — Ты совсем не изменилась, Фрамбуаз.
Странно. Я считала, что да.
— Когда догадался? — наконец спросила я. Поль повел плечами.
— Скоро, — кратко ответил он. — Пожалуй, как только отведал у тебя kouign amann твоей мамаши.
А может, щуку. Что, не забыл я, выходит, добрую старую кухню?
И он снова усмехнулся в свои обвислые усы — ласково, добродушно и невыносимо грустно.
— Видно, сурово тебе пришлось, — добавил он. Резь в глазах стала еще нестерпимей.
— Не будем об этом, — отрезала я. Он кивнул:
— Я не говорун, — только и сказал в ответ.
Потом засел за свое фрикасе, временами прерываясь, взглядывая на меня с улыбкой, а немного погодя я подсела к нему — в конце концов, никого, кроме нас, в блинной больше не было — и налила себе стаканчик «Gros-Plant». Некоторое время мы сидели молча. Потом я уронила голову на стол и тихо заплакала. В пустом кафе слышались только мои глухие рыдания да звяканье ножа об тарелку, пока Поль машинально доедал своего цыпленка, не глядя на меня, не говоря ни слова. Но я чувствовала доброту его молчания.
Выплакавшись, я насухо вытерла лицо передником.
— Теперь, кажется, я смогу говорить, — сказала я.
6.Поль умеет слушать. Я рассказала ему то, что не предназначалось ни единой живой душе; он слушал молча, кивая время от времени. Я рассказала ему про Янника и Лору, про Писташ и про то, как без звука отпустила ее, про кур, про бессонные ночи и как от гудения генератора в голове у меня будто муравьи копошатся. Рассказала про свои страхи за свое дело, за себя, за свой любимый дом, за то место, которое отвоевала себе среди деревенских. Сказала, что боюсь старости и что нынешняя молодежь кажется мне чуднее и круче, чем были мы в юности, даже при том, что нам довелось повидать во время войны. Рассказала про свои сны, про Матерую и про апельсин, про Жаннетт Годэн со змеями. И мало-помалу почувствовала, как желчь из меня утекает.
Наконец я умолкла. Стало тихо.
— Нельзя дежурить каждую ночь. Изведешь себя, — сказал Поль.
— Иначе нельзя, — возразила я. — Ведь они в любой момент могут заявиться снова.
— Будем сторожить по очереди, — просто сказал он. Вот так.
Теперь, когда уехала Писташ с детьми, я пустила его в гостевую комнату. С ним не было никаких забот, обслуживал себя сам, сам стелил себе кровать, сам прибирал за собой. В основном вел себя незаметно, и все же я чувствовала его присутствие, спокойное, ненавязчивое. Оказывается, напрасно я всегда держала его за черепаху. На самом деле кое-что у него выходило даже быстрей, чем у меня: ведь именно он в конце концов нащупал связь между фургоном-закусочной и сынком Кассиса.
Две ночи мы охраняли дом от взломщиков — Поль с двух до шести утра, я — с десяти вечера до двух ночи; и я уже чувствовала себя вполне отдохнувшей, способной выстоять. Поддерживало и то, что я не одна, что есть рядом кто-то. Понятно, почти тотчас соседи принялись судачить. В таком месте, как Ле-Лавёз, ничего нельзя скрыть, и уже много народу прознало, что Поль Уриа забросил свою хижину у реки и перебрался к вдовушке. Едва я входила в магазин, разговоры там стихали. Почтальон, завозя письма, мне подмигивал. Кое-кто поглядывал на меня косо, например, кюре и его братия из воскресной школы, но в основном люди тихонько и снисходительно посмеивались. Луи Рамондэн будто бы сказал, что вдова последнее время чудит и теперь, мол, понятно почему. Как ни странно, на время ко мне вернулись многие из прежних посетителей, возможно, чтоб воочию убедиться, что слухи не пустая болтовня.
Я внимания не обращала.
Фургон, конечно же, никуда не делся, шум и беспокойство, доставляемые этой публикой, не унялись. Я прекратила попытки урезонить Люка; имевшаяся в наличии власть смотрела на все сквозь пальцы, потому нам с Полем оставалось полагаться только на себя. Мы занялись расследованием.
Я внимания не обращала.
Фургон, конечно же, никуда не делся, шум и беспокойство, доставляемые этой публикой, не унялись. Я прекратила попытки урезонить Люка; имевшаяся в наличии власть смотрела на все сквозь пальцы, потому нам с Полем оставалось полагаться только на себя. Мы занялись расследованием.
Теперь Поль каждый день пил свое demi в «La Mauvaise Réputation», где постоянно околачивались мотоциклисты и городские девчонки. Расспрашивал почтальона. Нам помогала еще и моя официантка Лиз, даже при том, что мне пришлось на зиму отказаться от ее услуг. Она посвятила в наше дело своего младшего брата Вьяннэ, и теперь никто в Ле-Лавёз не был окружен стольким тайным вниманием, как Люк. И вот что мы обнаружили.
Он был парижанин. Переехал в Анже полгода назад. Имел деньги, и немалые, швырял направо и налево. Никто его фамилии пока не знал, правда, он носил перстень с печаткой и с инициалами «Л. Д.». Приглядел себе здесь пару девчонок. Разъезжал на белом «порше», который держал на заднем дворе «La Mauvaise Réputation». В целом снискал к себе симпатии, возможно, тем, что щедро угощал пьющий народ.
Пока немного для решения проблемы.
Затем Поль предложил осмотреть фургон-закусочную. Я, конечно, уже это проделывала и раньше, однако Поль подождал, пока фургон закроется, а его хозяин благополучно перебазируется в бар «La Mauvaise Réputation». Фургон был закрыт на все замки да еще на висячий, но сзади оказалась металлическая табличка с регистрационным номером и контактным телефоном. Мы просмотрели по адресной книге номер телефона и обнаружили, что это… ресторан «Aux Délices Dessanges», улица де Ромарэн, Анже!
Могла бы и раньше догадаться.
Янник с Лорой не способны так легко отказаться от возможного источника прибыли. Теперь, узнав отправной пункт, я быстро сообразила, почему мне сразу показалось знакомым лицо этого парня. Тот же чуть орлиный нос, умный, ясный взгляд, выпуклые скулы: Люк Дессанж — брат Лоры.
Первым поползновением было немедленно заявить в полицию — не нашему Луи, а ехать в Анже, — сказать, что на меня наезжают. Поль отговорил.
Мягко объяснил, что доказательств нет. Без доказательств ничего сделать нельзя. Люк впрямую никакого закона не нарушал. Вот если поймать его с поличным, тогда — конечно, но тот был слишком осторожен, слишком хитер. А родственнички только и ждут, чтоб я сдалась, и тогда в нужный момент — тут как тут и со своими условиями:
— Мы с радостью поможем вам, мамуся! Сделаем все, что в наших силах. Кто старое помянет…
Я прямо рвалась сесть в автобус, поехать в Анже, застать их в их логове, опозорить в глазах друзей и клиентов, раззвонить на весь свет, чтоб все знали, что они подстрекатели и шантажисты, — но Поль сказал: надо выждать. Нетерпение и злость уже стоили мне больше половины моих клиентов. И впервые в жизни я согласилась ждать.
7.Через неделю они сами пожаловали.
Это произошло в воскресный день, и вот уже три недели, как моя блинная была закрыта по воскресеньям. Фургон-закусочная тоже не работал — он с точностью до минуты повторял мои часы работы, — мы с Полем сидели во дворе, подставив щеки последним лучам осеннего солнышка. Я читала, а Поль — он и сейчас, как в прежние годы, любителем чтения не был — просто, как видно, довольствовался праздным сидением и то изредка на меня поглядывал, как обычно добродушно, ненавязчиво, то стругал какую-нибудь деревяшку.
Услышав стук, я пошла отворять калитку. Передо мной стояла Лора, деловая, в темно-синем, а позади нее — Янник в угольно-черном костюме. Зубы в улыбке напоказ, как клавиши пианино. У Лоры в руках было громадное растение в горшке, с красно-зелеными листьями. Дальше порога я их не пустила.
— Кто-нибудь умер? — спросила я холодно. — Я, например, пока жива, несмотря на все ваши подлые старания.
Лора обиженно поджала губы:
— Но, мамуся…
— Никаких тебе «но, мамуся»! — резко оборвала я ее. — Мне прекрасно известны ваши грязные шантажистские фокусы. Правда, они не срабатывают. Умру, но вам не позволю выжать из меня ни гроша, так что скажи своему братцу, чтоб сворачивал свою зашкваренную телегу и убирался отсюда. Мне ясно, зачем он явился, и если вы это не прекратите, то, клянусь, пойду в полицию и подробно расскажу, что вы тут учиняете.
Янник, явно встревоженный, начал лопотать какие-то извинения, но Лора была сбита покруче. Изумление на ее физиономии продержалось не более десяти секунд, уступив место жесткой, холодной усмешке.
— Я сразу поняла, что ей лучше сказать все напрямик, — заметила она, высокомерно взглянув на мужа. — Все эти глупости ни вам, ни нам ни к чему. Я уверена: как только я все разъясню, вы поймете, что некоторое сотрудничество нам обоюдно выгодно.
— Валяйте, разъясняйте, — сказала я, скрестив на груди руки, — только наследство моей матери принадлежит мне и Рен-Клод, что бы там ни наговорил вам мой братец. И не о чем тут разговаривать.
Лора одарила меня щедрой, полной ненависти улыбкой:
— Неужели, мамуся, вы считаете, что нам нужно это наследство? Ваши жалкие деньги? Боже избави! Как ужасно вы о нас думаете.
Внезапно я увидела себя их глазами: старуха в грязном фартуке; темные, как сливы, глаза; зачесанные назад и туго стянутые на затылке волосы. Ощерилась на них, как вспугнутая собака; сама для верности за дверную ручку держусь. Дыхание сперло, в горле будто заросли терновника.
— Правда, особой свободы в деньгах у нас нет, — признался Янник. — Ресторанное дело сейчас не на подъеме. Статья в «Hôte & Cuisine» мало что дала. И у нас проблемы с…
Лора взглядом заставила его умолкнуть.
— Мне лично деньги не нужны, — повторила она.
— Знаю я, что тебе нужно, — резко сказала я, стараясь скрыть свою беспомощность. — Рецепты моей матери. Но тебе я их не дам.
Лора, по-прежнему улыбаясь, смотрела на меня. Я поняла: не только рецепты ей понадобились, и ледяной ком застрял у меня в горле.
— Не дам… — еле слышно выдохнула я.
— Альбом Мирабель Дартижан, — мягко сказала Лора. — Ее личные записи. Ее мысли, ее рецепты, ее тайны. Это бабушкино наследство и принадлежит всем нам. Преступно навечно скрыть его от всех.
— Нет!
Слово грянуло неистово, будто полдуши с собой вырвало. Янник отступил на шаг, уступив место Лоре. Я задыхалась, как рыба с дюжиной крючков в глотке.
— Послушайте, Фрамбуаз, вы же не можете вечно носить в себе эту тайну, — наставительно сказала Лора. — Просто невероятно, что до сих пор никто не догадался. Мирабель Дартижан, — она раскраснелась, почти похорошела от возбуждения, — одна из самых загадочных и необъяснимых преступниц двадцатого века. Ни с того ни с сего убивает молодого солдата, потом равнодушно взирает на то, как половину населения деревни каратели за это расстреливают, затем просто, не вдаваясь в объяснения, исчезает.
— Все не так! — невольно вырвалось у меня.
— Так скажите же, как все было! — наступала Лора. — Я вам во всем стану помогать. Это такая уникальная возможность проникнуть в глубь тайны, я предвижу, может получиться потрясающая книга.
— Книга? — изумленно повторила я.
— А что вас так, собственно, удивляет? — уже раздраженно вскинулась Лора. — Я думала, вы все поняли. Сами сказали…
Язык у меня будто прилип к небу. С трудом я произнесла:
— Я решила, вы за рецептами охотитесь. Из ваших слов выходило, что…
— Нет же! — Лора с досадой тряхнула головой. — Мне нужен весь альбом для моей книги. Вы разве не читали мою брошюру? Разве вы не в курсе, что меня интересует эта тема? И когда от Кассиса мы узнали, что Дартижан просто-таки наша родственница… Бабушка Янника… — Она осеклась, сжала мою руку. Пальцы у нее были длинные и холодные, ногти перламутрово-розовые, такие же губы. — Мамуся, вы одна остались из ее детей. Кассис умер. Рен-Клод невменяема.
— Вы и ее посетили? — спросила я в лоб. Лора кивнула.
— Ничего не помнит. Чисто растительное существование. — Она скривила губы. — Да и в Ле-Лавёз никто ничего путного не знает. Если и помнят, не говорят.
— Откуда такая осведомленность?
Ярость сменило холодящее душу прозрение: все намного хуже, чем я подозревала. Лора повела плечами.
— От Люка, естественно. Я попросила его приехать сюда, задать кое-какие вопросы, подпоить пару-тройку старых пройдох, ну, сами понимаете. — И взглянула на меня испытующе, с вызовом: — Вы же заявили, будто все вам ясно!
Я кивнула молча, потрясенная, не в силах вымолвить ни слова.
— Признаюсь, вы умудрились продержаться дольше, чем можно было вообразить, — продолжала Лора с некоторым восхищением. — Никому и в голову не пришло, что вы вовсе не скромная la veuve Simon, уроженка Бретани. Здесь вас даже почитают. Вы постарались на славу. Никто ничего не заподозрил. Даже дочери своей ничего не сказали.
— Писташ? — по-дурацки вырвалось у меня; я и говорила, и соображала, точно во сне.