Режин Дефорж Авеню Анри-Мартен, 101
Краткое содержание первой книги
Начало осени 1939 года. В Монтийяке, на своей земле, в окружении бордоских виноградников мирно живут Пьер и Изабелла Дельмас вместе с тремя дочерьми — Франсуазой, Леа, Лаурой и верной служанкой Руфью. Леа — семнадцатилетняя девушка необычайной красоты. Она унаследовала от отца любовь к земле и виноградникам, среди которых выросла вместе со своим товарищем по детским играм Матиасом Файяром, тайно влюбленным в нее сыном управляющего и хозяина винного склада Монтийяка.
1 сентября 1939 года. В Белых Скалах, поместье семьи д’Аржила, друзей семьи Дельмас, празднуют помолвку Лорана д’Аржила с его кузиной, Камиллой. Здесь собрались дядюшки и тетушка Леа вместе со своими детьми: адвокат Люк Дельмас с Филиппом, Коринной и Пьеро; Бернадетта Бушардо и ее сын Люсьен; отец Адриан Дельмас, священник-доминиканец, считающийся в семье революционером.
Здесь и поклонники Леа — Жан и Рауль Лефевры. Одна только Леа не разделяет всеобщей радости: она влюблена в Лорана, и присутствие на помолвке невыносимо для нее. Она знакомится с Франсуа Тавернье, мужчиной элегантным и циничным, холодным и самоуверенным. В отместку Лорану Леа обручается с Клодом д’Аржила, братом Камиллы. В тот же день начинается война — объявлена всеобщая мобилизация.
В полном отчаянии Леа присутствует на свадьбе Лорана и Камиллы. Заболев, она откладывает дату своей свадьбы. Лечением Леа занимается семейный врач, доктор Бланшар. Ее жених погибает в первом же бою. Леа уезжает в Париж к своим двоюродным бабушкам Лизе и Альбертине де Монплейне. Здесь она встречает Камиллу д'Аржила и Франсуа Тавернье, к которому испытывает влечение, смешанное с неприязнью. Здесь же она знакомится с писателем и гомосексуалистом Рафаэлем Малем и молодой немецкой еврейкой Сарой Мюльштейн, бежавшей от нацистов.
Лоран уезжает на фронт, и Леа обещает ему позаботиться о Камилле, которая ждет ребенка и очень тяжело переносит беременность. Им обеим приходится бежать от оккупации, и они оказываются в ужасных условиях, под бомбардировками, на дорогах, заполненных беженцами.
В дороге Леа сталкивается с Матиасом Файяром, подарившим ей минуту нежности, и Франсуа Тавернье, пробудившим в ней сексуальное влечение.
После подписания Армистиского договора у молодых женщин появляется возможность вернуться в Монтийяк, где вскоре рождается на свет маленький Шарль, причем роды принимает немецкий офицер Фредерик Ханке…
День возвращения омрачен трауром: во время бомбежки погибает нежно любимая мать Леа. Отец девушки постепенно погружается в безумие, в то время как в реквизированном поместье понемногу, несмотря на лишения и трудности, налаживается быт.
Леа, Камилла и маленький Шарль встречают прячущегося у четы Дебре Лорана, бежавшего из Германии: вскоре он присоединяется к участникам Сопротивления. В то же время сестра Леа, Франсуаза, влюбляется в офицера оккупационных войск лейтенанта, а впоследствии капитана Крамера. У Леа складываются противоречивые отношения с Матиасом Файяром, поскольку его отец Жюль Файяр хочет завладеть поместьем Дельмасов. Отвергнутый Леа, Матиас добровольно отправляется на работы в Германию.
Изнуренная грузом ответственности, Леа возвращается в Париж, к Лизе и Альбертине де Монплейне. Свое свободное время она проводит, передавая сообщения подпольщиков и предаваясь светским развлечениям оккупированного Парижа. В компании Франсуа Тавернье она пытается забыть об ужасах войны в «Максиме», в «Друге Луи» и маленьком частном ресторанчике семьи Андрие. Она встречается и с Сарой Мюльштейн, открывающей ей глаза на истинное положение вещей своими рассказами о концентрационных лагерях, и Рафаэлем Малем, опустившимся до коллаборационизма. В объятиях Франсуа Тавернье Леа утоляет свою жажду жизни. Но она нужна Монтийяку; в одиночестве оказывается она перед лицом всех бед: нехваткой денег, алчностью отца Матиаса Жюля Файяра, сходящим с ума отцом и разными опасностями, нависшими над семьей д’Аржила. Благодаря дяде Адриану Дельмасу, оказавшимся в катакомбах Тулузы, она случайно встречает Лорана и отдается ему. По возвращении в Бордо ее задерживают и допрашивают лейтенант Дозе и комиссар Пуансо. Своим спасением она обязана только вмешательству дяди Люка. Франсуаза бежит после того, как отец отказывается дать свое согласие на ее брак с лейтенантом Крамером. Не пережив этого удара, Пьер Дельмас умирает. На похороны ненадолго съезжаются родственники: дядя Адриан, дядя Люк, Лоран и Франсуа Тавернье. Вскоре Леа остается с Камиллой, Шарлем и старушкой Руфью в Монтийяке перед лицом опасной неизвестности.
Пролог
В ночь с 20 на 21 сентября 1942 года прекрасная до сего времени погода сменилась дождем. В долине Жиронды начал задувать холодный для этого времени года ветер, разнося тучи вдоль всей Гаронны.
Жестокие бури, иногда даже с градом, все лето тревожили виноградарей. Урожай обещал быть посредственным.
Колокол собора Сент-Андре пробил три часа.
Разбуженные стуком в дверь, в камере форта «А» проснулись Проспер Гийу и его сын Жан. В полумраке они по очереди облегчились и уселись на свои соломенные подпитки, ожидая рассвета, когда им принесут по кружке подкрашенной воды, заменяющей кофе. Жан думал о своей жене Иветте, брошенной в казарму Буде. Он ничего не знал о ней с того июльского дня, когда гестаповцы и полицейские ворвались на его ферму Виолетта в Торе. Перед глазами вновь возникла сцена ареста родителей и этой пары коммунистов, Альбера и Элизабетты Дюпейрон, которые пришли за оружием, предназначавшимся бордоским партизанам.
Краснодеревщик Габриэль Флеро проснулся от собственного крика. Так с ним бывало каждую ночь после допросов, которые проводили два негодяя из бригады комиссара Пуансо. С похвальным прилежанием они перебили ему все пальцы правой руки. Он не заговорил. Все свое мужество Габриэль черпал в любви к Авроре, девушке, регулярно приносившей на набережную Салиньер, в мебельный магазин месье Каду, листовки, которые он расклеивал вместе с Бергуа. Габриэль не знал, что его подружка арестована. С большой осторожностью он пошевелил омертвевшими пальцами.
На соседней подстилке со стоном приподнялся Рене Антуан. Его преследовал образ двухлетнего сынишки Мишеля, протягивающего к нему ручонки с криком: «Папа!» Сейчас малыш находился в казарме Буде вместе с Элен, своей матерью. Несомненно, их предали: слишком уж легко немцы нашли склад оружия, спрятанный в Бегле, в глубине его сада.
Так думал и Рене Кастера. Его отец, мать, брат были арестованы 8 июля, сам он — 14. Два года они укрывали евреев и подпольщиков и помогали семьям арестованных. Как и Рене Антуан, он ничего не знал о судьбе своих близких.
В другой камере первого этажа Альбер Дюпейрон старался приободрить своего совсем еще юного соседа — двадцатилетнего Камиля Пердрио. Это помогало ему отвлечься от мыслей о своей юной жене Элизабетте, арестованной вместе с ним.
У Александра Пато сжимались кулаки при мысли об унижениях, которым подверглась его жена Ивонна на глазах четырехлетнего Стефана. Супруги, участники Сопротивления, были схвачены в своем доме в Сент-Андре-де-Коньяк, доставлены в Коньяк, а затем в форт «А».
Раймон Бьерж терзался вопросом, какой негодяй предал его и Фелисьен, прятавших у себя оборудование типографии. Лишь бы бабушка позаботилась о малыше!
Жан Виньо из Лангона удивлялся тому, что вспоминает девушку, в которую были влюблены его лучшие друзья Рауль и Жан Лефевры, очаровательную Леа Дельмас. В последний раз, когда он видел ее, она ехала на велосипеде по дороге, ведущей к имению Монтийяк.
В камерах постепенно загорался свет. Медленно поднимаясь со своих мест, узники щурили глаза.
Они знали, со вчерашнего дня…
Всю ночь дул порывистый ветер, пробивавшийся сквозь щели полов и порогов барака в лагере Мериньяк. Он приносил с собой немного воздуха людям, лежащим на неудобных металлических нарах, едва прикрытых грязными соломенными подстилками. Было пять часов утра. Узники не спали.
Люсьен Валина из Коньяка думал о своих детях, особенно о младшем — Серже. Малышу едва исполнилось семь лет, и Марго, жена, слишком его баловала. С какой грубостью немцы забросили их в грузовик! Господи! Где теперь его семья?
Габриэль Кастера думал о своем отце, Альбере. Они простились лишь несколько часов назад, когда старика забрали в тот барак, что стоит немного в стороне от других. Воспоминание о слезах на щеках отца были невыносимы. Какое счастье, что рядом со стариком остался Рене, старший брат.
У Жана Лапейярда сжималось сердце, когда он смотрел на Рене де Оливерия и на этого незнакомого ему юношу, который играл на губной гармошке, чтобы скрыть свой страх. Как они молоды! «Где же ты, Берта?»
«Не надо воспитывать малыша в духе ненависти», — написал жене Франк Сансон.
В лагере царила непривычная суматоха. В проеме внезапно распахнувшейся двери Раймон Рабо увидел грузовики вермахта, окруженные десятками, одетых в серо-зеленое, солдат. Его обдало холодным и влажным воздухом. Было еще очень темно. Штормовые лампы в руках охранников освещали большие лужи. Немцы установили перед дверью пулемет. Губная гармошка смолкла.
Они знали со вчерашнего дня…
Заместитель начальника Руссо, говоривший с немецким офицером, направился к бараку.
— Услышав свое имя, выходите. Не заставляйте этих господ ждать. Поторапливайтесь. Эспань, Жигур, Кастера, Нутари, Портье, Валина, Шарден, Мейе, Вуане, Элуи…
Один за другим узники выходили и, подталкиваемые солдатами, выстраивались в колонну, поднимая воротники курток и поглубже надвигая береты и картузы.
— Пошевеливайтесь. Залезайте в грузовики. Жонэ, Бруйон, Менье, Пуэш, Мулиа…
Франк Сансон с ловкостью своих двадцати двух лет запрыгнул первым.
В лагере возник, постепенно нарастая, какой-то неясный гул. За окнами бараков стояли узники, чудом узнавшие о происходящем. Один, затем другой, затем десяток, сотня, тысяча начали петь «Интернационал». Рокот вырывался из легких и устремлялся к грузовикам, увозившим товарищей, сохранивших свое мужество и достоинство. Грязь, дождь, выкрики охранников и даже страх превратились в ничто перед этим мощным напором.
Было семь часов утра. Грузовики, выехавшие из казармы Буде, форта «А» и лагеря Мериньяк двигались по дороге на Суж. При виде колонны женщины крестились, а мужчины снимали шляпы. У въезда в военный лагерь грузовики замедлили ход. Узники, углубившись в свои мысли, не обращали внимания на четырех солдат, направивших на них свое оружие. На ухабах разбитой дороги их бросало друг на друга.
Грузовики остановились. Солдаты раздвинули брезент, опустили борта и спрыгнули на песок.
— Schnell… Schnell… Aussteigen…[1]
Оттесненные в угол, узники переглянулись и машинально пересчитали своих товарищей. Семьдесят. Их было семьдесят… Семьдесят человек, которые со вчерашнего дня знали, что должны умереть.
После того, как в Париже было совершено покушение на немецкого офицера Карла Оберга, глава СС и полиции Гельмут Кнохен потребовал от правительства Виши список из ста двадцати заложников. Было отобрано сорок шесть узников из лагерей Компьена и Роменвиля. Фридрих-Вильгельм Дозе, эсэсовец из Бордо, прислал недостающих.
— Габриэль!..
— Рене!..
Братья Кастера бросились в объятия друг друга. Каждый из них так надеялся, что в списке приговоренных окажется только он…
Какой-то толстый офицер встал перед заложниками и начал что-то читать, наверное, приговор. Какое им дело! Внезапно юный голос заглушил слова, произносимые немцем:
— Вставай, проклятьем заклейменный…
— …Весь мир голодных и рабов…
Поначалу робкая песня, постепенно разрастаясь, будто бросилась в лицо врагам. Они не понимали грозных слов, но чувствовали, как вдохновленная песней толпа постепенно превращается в некий монолит, силу, взывающую к возмездию.
— …Это есть наш последний и решительный бой…
Через каждые пять метров возвышается столб. Вдоль песчаного склона их десять, и десять человек самостоятельно подходят к этим столбам и становятся перед ними.
Они отказываются завязывать глаза. Старый дрожащий от страха священник благословляет их. Взвод, выделенный для расстрела, выстраивается на позиции. Раздается команда… Грянул первый залп… Под ударами пуль тела вздрагивают и медленно оседают…
После едва заметной заминки голоса вновь подхватывают песню и еще громче звучат в тишине дождливого утра.
— …Это есть наш последний…
Тела казненных, брошены в огромный ров, вырытый позади склона.
Дождь прекратился. Слабые лучи солнца освещают песок. Запах грибов и сосен смешивается с запахом пороха. Кровь вперемешку с лужицами воды у подножия столбов медленно впитывается в песок.
Выполнив свою задачу, солдаты уезжают. Песчаная равнина Сужа, вблизи Бордо, девять часов утра. 21 сентября 1942 года.
1
После смерти Пьера Дельмаса его сестра, Бернадетта Бушардо, попыталась взять в свои руки управление поместьем. Добрая воля славной женщины была столь же очевидна, сколь и ее полная неспособность наладить дела в Монтийяке.
Сидя за столом брата, она перебирала бумаги, жалуясь Камилле д’Аржила, предложившей ей свою помощь:
— Бог мой, что с нами будет? Я ничего не понимаю в этих цифрах! Надо спросить у Файяра.
— Отдохните, мадам. Я попытаюсь разобраться.
— Спасибо, милая моя Камилла, вы очень добры, — ответила та, поднимаясь. — Леа следовало бы взять себя в руки, — добавила она, снимая очки, — мне тоже тяжело, но я держусь.
Камилла попыталась скрыть улыбку.
— Вы, несомненно, гораздо сильнее.
— Конечно, — согласилась Бернадетта Бушардо.
«Как глупа эта женщина», — подумала Камилла.
— Спокойной ночи, дитя мое. Не засиживайтесь допоздна.
Дверь беззвучно закрылась. Тяжелые шаги на лестнице, как всегда, скрип десятой ступеньки, а затем вновь тишина спящего дома, тишина, иногда нарушаемая порывом холодного ноябрьского ветра, заставляющего содрогаться стены и трепетать пламя в камине. Стоя посреди теплой комнаты, Камилла невидящим взглядом смотрела на огонь. Внезапно треснуло полено, и по ковру разлетелись искры. Молодая женщина вздрогнула и торопливо собрала тлеющие головни каминными щипцами. Ими же она воспользовалась для того, чтобы подбросить виноградной лозы в огонь, испугавший ее своей веселой выходкой.
Потуже затянув пояс халата, она села за стол Пьера Дельмаса.
Камилла работала полночи, поднимая голову лишь для того, чтобы растереть болевший затылок.
Пробило три часа.
— Ты еще не ложилась! — воскликнула Леа, входя в комнату.
— Кажется, ты тоже, — ответила Камилла с нежной улыбкой.
— Я пришла за книгой, никак не удается заснуть.
— Ты приняла таблетки, которые дал тебе доктор Бланшар?
— Да, но от них я лишь проходила весь день в каком-то дурмане.
— Скажи ему, и он даст другие. Тебе необходимо поспать.
— Я и хочу этого, и в то же время боюсь. Стоит мне заснуть, как появляется тот человек из Орлеана. Лицо его все в крови. Он подходит ко мне… пытается схватить и говорит: «Почему ты убила меня, маленькая шлюха? Иди ко мне, красотка, иди, я покажу тебе, как это приятно — заниматься любовью с мертвецом. Уверен, что тебе это понравится. Ну… дрянь, тебе нравится это, падаль, ты…»
— Прекрати, — вскрикнула Камилла, передернув плечами, — прекрати!
Леа рассеянно провела рукой по лбу, сделала несколько шагов и бессильно опустилась на старый кожаный диван.
— Ты представить себе не можешь… Это ужасно! Особенно, когда он говорит: «Хватит играть. Сейчас мы отправимся к твоему отцу: он ждет нас в компании своих друзей — червей…»
— Замолчи…
— «…и твоей любимой мамочки». И тогда я иду за ним и зову маму.
Камилла опустилась на колени и обняла ее, укачивая, как будто успокаивала своего сына, маленького Шарля, когда того мучил недобрый сон и он плакал в своей кроватке.
— Ну, успокойся. Не думай об этом. Мы вместе убили его. Вспомни… я выстрелила в него первой. Мне показалось, что он мертв.
— Это так, но убила его я, именно я!
— У тебя не было выбора. Или он, или мы. Твой дядя Адриан сказал, что на твоем месте поступил бы точно так же.
— Он сказал это только для того, чтобы успокоить меня. Ты Можешь себе представить, что он… доминиканец… убивает человека?
— Да, если будет необходимость, он на это пойдет.
— То же самое сказали мне Лоран и Франсуа Тавернье. Но я убеждена, что Адриан не способен на такое.
— Довольно об этом. Я разобрала счета твоего отца. Ситуацию трудно назвать блестящей. Я ничего не понимаю в том, как работает Файяр, но, по-моему, если ограничить расходы, то, наверное, можно выпутаться.
— На чем же мы еще можем сэкономить? — воскликнула Леа поднимаясь. — Мы едим мясо только раз в неделю, и какое мясо! Если бы нас было поменьше, то мы бы справились, но так…
Камилла опустила голову.
— Я знаю, что мы для тебя — тяжелый груз. Позднее я верну тебе все, что ты потратила на нас троих.
— Ты с ума сошла! Я совсем не это имела в виду!
— Я знаю, — печально ответила Камилла.
— О, нет, ну, не обижайся же. Уже и сказать тебе ничего нельзя…
— Извини меня.
— Мне не за что тебя извинять. Ты делаешь свою часть работы… а сейчас и мою.