Леа раздвинула шторы. Холодный лунный свет освещал двор; ветер пытался сорвать последние листья с большой липы.
— Как ты думаешь, долго еще протянется эта война? — спросила она. — Кажется, все считают нормальным, что правительство Виши сотрудничает с немцами…
— Нет, Леа, не все! Посмотри вокруг. Ты знаешь, по меньшей мере, десятерых, которые продолжают борьбу…
— Что такое эти десять человек против сотен тысяч, которые каждый день кричат: «Да здравствует Петен»?
— Скоро нас будут сотни, потом тысячи.
— Я уже не верю… Все думают только о том, как бы наесться досыта и никогда больше не знать холода.
— Как ты можешь так говорить! Французы еще не оправились от поражения, но их вера в маршала уже истощается. Даже Файяр как-то сказал мне: «Мадам Камилла, а вам не кажется, что старик заходит слишком далеко?» А ведь Файяр…
— Он хотел вызвать тебя на откровенность. Я его знаю, он себе на уме. Хочет узнать, что ты думаешь, чтобы воспользоваться этим, когда ему понадобится. Для него понятия Работа, Семья, Родина имеют свое значение.
— Для меня тоже, но совсем другое.
— Будь внимательна. Единственная его цель — отобрать у нас Монтийяк. Ради этого он пойдет на все. Кроме того, он уверен, что его сын, Матиас, уехал из-за меня.
— Отчасти он прав, разве не так?
— Неправда! — гневно воскликнула Леа. — Напротив, я старалась его удержать, и не виновата, что он ничего не хотел слышать, что предпочел поехать на работу в Германию и не пожелал остаться в Монтийяке.
— Дорогая, ты преувеличиваешь. Ты же прекрасно знаешь, почему он уехал…
— Нет!
— …Потому что любил тебя.
— Ну и что! Если он любил меня, как ты говоришь, то должен был остаться здесь, чтобы помогать мне и помешать своему отцу нас обкрадывать.
— Он мог бы также присоединиться к генералу де Голлю, но я понимаю, почему он уехал.
— Ты слишком снисходительна.
— Не говори так. Я понимаю его просто потому, что здесь речь идет о любви… Не знаю, что бы сделала я, оказавшись в таких же обстоятельствах, как Матиас или Франсуаза… Наверное, поступила бы так же, как и они.
— Не говори глупости. Ты никогда бы не дошла до того, чтобы забеременеть от немца, как эта дрянь Франсуаза.
— Нельзя так отзываться о своей сестре.
— Она мне больше не сестра! Это из-за нее умер папа.
— Неправда, доктор Бланшар сказал, что у него уже давно болело сердце и что, несмотря на мольбы твоей матери, он все время отказывался лечиться.
— Не хочу ничего знать! Если бы Франсуаза не уехала, он был бы еще жив! — воскликнула Леа, пряча лицо в ладонях. Ее плечи сотрясались от рыданий.
Камилла продолжала нежно обнимать подругу. Неужели Леа до такой степени может не понимать чувства других?
«В этом ее сила, — говорил Лоран. — Она не может видеть ничего, кроме настоящего. Идет вперед и лишь потом задает себе вопросы. И это не отсутствие ума, а избыток жизненной силы».
Леа с трудом сдерживалась, чтобы не затопать ногами, как делала это будучи ребенком. Она обернулась к Камилле.
— Не смотри на меня так. Иди ложись, у тебя ужасный вид.
— Ты права, я устала. Тебе тоже следовало бы поспать. Спокойной ночи.
Камилла прикоснулась губами к ее щеке. Леа осталась равнодушной и не поцеловала ее в ответ. Ничего не сказав, молодая женщина вышла из комнаты.
Сердясь на Камиллу и на саму себя, Леа подбросила в камин виноградную лозу, достала из нижнего ящика книжного шкафа шотландский плед, которым любил накрываться отец, погасила лампу, легла на диван и начала следить за игрой огня в камине. Вскоре мерное подрагивание пламени ее успокоило, и она заснула.
После смерти отца девушка часто проводила ночи в этой комнате, единственном месте, где ее не одолевали призраки умерших родных.
Леа проснулась от холода. «Надо будет перенести сюда перину», — подумала она. Отдернув портьеры, Леа испытала странное ощущение — она словно парила в облаках, настолько густым был туман. Однако сквозь эту пелену пробивался свет. «Будет хорошая погода», — подумала девушка. Она привычно разожгла камин и присела возле него, чтобы немного согреться. Машинально она посчитала, сколько раз пробили часы. Одиннадцать. Одиннадцать!.. Было одиннадцать часов!.. Почему же ее никто не разбудил?
Высокое пламя от лозы, горящей в большом камине, освещало просторное помещение, куда из-за тумана никак не мог пробиться свет. На столе, покрытом голубой клеенкой, стояла ее пустая чашка и лежала сдобная булочка, завернутая в салфетку. Леа с вожделением понюхала хлебный мякиш. «Это испекла Сидони», — подумала она. На краешке плиты стоял старый голубой эмалированный кофейник. Леа налила себе кофе, вернее напиток, отдаленно его напоминающий. К счастью, молоко немного скрашивало его скверный вкус.
Смакуя первый кусок, девушка подумала: «Это в честь какого же праздника у нас сегодня сдобные булочки?» Ответ она узнала, когда, подняв глаза, увидела на календаре число 11. Одиннадцатое ноября… Сидони по-своему хотела отпраздновать окончание войны 1914 года. С безрадостной улыбкой Леа пожала плечами. Когда-то дождутся они конца этой войны? Она длится уже более двух лет!.. Сегодня, 11 ноября 1942 года, Франция по-прежнему разделена на две части; с каждым днем становится все больше молодых людей, которые отказываются ехать на работы в Германию и прячутся в горах и лесах, объединяясь в группы, которые в ожидании командира живут, пользуясь великодушием местных жителей, а иногда, не гнушаясь грабежами. В своем районе Лоран д’Аржила должен был формировать из них отряды и внедрять их в уже существующую сеть сопротивления. Лоран… Она не виделась с ним с тех пор, как был похоронен отец. Однажды Камилла ездила к нему в Тулузу, оставив Леа буквально больной от ревности. А Тавернье, что стало с ним? Мог бы, по крайней мере, дать о себе знать. Любовник он ей или нет? Из-за него она испытала самый большой в жизни страх — забеременеть. Эта ложная тревога помогла ей лучше понять смятение Франсуазы, которой вскоре предстояло родить. Франсуазы, которая написала ей письмо, умоляя приехать. Замкнувшись в своем горе и ненависти, Леа ничего ей не ответила.
— Камилла, Руфь, Леа, тетя Бернадетта! — громко позвала Лаура, вбегая в кухню.
— Что случилось? — вскочив со своего места, крикнула Леа.
— Лаура, это ты так кричишь? — в свою очередь спросила Руфь, появившись в кухне.
Запыхавшись, младшая сестра Леа никак не могла толком объяснить, что ее взволновало, и только повторяла:
— Вы слышали? Слышали?..
— Что слышали? Говори, — сказала Руфь.
— Боши…
— Что? Что боши? — воскликнула Леа.
— Они захватили свободную зону, — наконец выговорила Лаура.
Леа бессильно опустилась на стул. Стоящая перед ней Камилла прижала к себе ребенка, который, думая, что с ним играют, разразился звонким смехом.
— Мы слышали это по радио, — произнес Файяр.
— Радио Парижа сообщило, что установлен ежедневный оккупационный налог в пятьсот миллионов. Где же взять такие деньги? — добавила его жена.
2
Со времени последнего приезда Леа в Париж дом сестер де Монплейне сильно изменился. В двух квартирах, выходивших на одну лестничную площадку и соединявшихся общей дверью, раньше кипела жизнь. Сейчас здесь царил холод. Сестры и их служанка жили в четырех комнатах, где они еще могли поддерживать тепло. Вся же квартира Альбертины и три комнаты в глубине коридора были покинуты: мебель под чехлами, заледеневшие камины и запертые наглухо ставни. Сестры сами приняли такое решение. Они окрестили «холодной частью» все, что не могли прогреть, и перестали даже заходить туда.
— Пойми нас, мы не можем оставить ее одну, больную, в этой гостинице. Твоя мать никогда бы нам этого не простила, — сказала Лиза де Монплейне, вытирая глаза влажным платком.
— Бесполезно пытаться что-нибудь изменить, мы выполнили свой родственный и христианский долг, — сухо добавила Альбертина.
Стоя в маленькой гостиной тетушек, Леа с трудом сдерживала гнев.
Полное смятения письмо Альбертины — что было на нее весьма не похоже — заставило Леа первым же поездом отправиться в Париж. В доме на Университетской улице ее с видимым облегчением встретила Эстелла, закутанная в пестрые шали гувернантка и няня сестер де Монплейне. Она бесконечно повторяла, как будто бы хотела убедить саму себя:
— Вот, наконец и вы, мадемуазель Леа, наконец и вы…
— Что происходит, Эстелла? Где тетушки? Они больны?
— Мадемуазель Леа, если бы вы знали…
— Леа, вот, наконец и ты! — воскликнула Лиза, появляясь в меховом манто, накинутом поверх халата.
Немного погодя показалась и Альбертина, за которой следовал мужчина с докторским саквояжем. Она проводила его до двери и сказала:
— До свидания, доктор, до завтра.
Леа удивленно посмотрела на женщин:
— Скажите же, наконец, кто болен?
— Твоя сестра Франсуаза, — ответила Альбертина.
От такого известия Леа потеряла дар речи. Затем удивление сменилось гневом. Жесткость ее ответа заставила разрыдаться чувствительную Лизу.
— Леа, Леа, это ты? — послышался слабый голос за медленно открывающейся дверью.
В проеме показалась Франсуаза. Наброшенное на плечи покрывало не скрывало ее заметно округлившегося живота.
Альбертина обернулась:
— Что ты здесь делаешь? Доктор запретил тебе вставать.
Не слушая тетю, Франсуаза, протянув руки, направилась к сестре. Покрывало соскользнуло с плеч, открыв худобу ее тела и большой живот, округлость которого подчеркивала слишком тесная ночная сорочка.
Они бросились в объятия друг друга.
— Ах! Леа… Спасибо, что ты приехала.
Леа проводила ее в спальню, где было чуть теплее, чем в маленькой гостиной.
Оказавшись в постели, молодая женщина схватила руку сестры, поднесла ее к губам и прошептала:
— Ты приехала…
— Успокойся, дорогая, тебе может стать хуже, — сказала Альбертина, поправляя подушки.
— Нет, тетя, счастье не может причинить боли. Леа, расскажи мне все. Все, что произошло в Монтийяке.
Проговорив два часа, сестры все никак не могли наговориться.
Леа не хотелось расставаться с теплой и мягкой постелью, в которой она нежилась с тех пор, как проснулась. Мысль о том, что надо вставать и одеваться в этом холоде, была для нее невыносима. Ах! Остаться бы в этой теплой постели до конца зимы… до конца войны…
Она с удивлением вспомнила, какую радость испытала вчера вечером, вспоминая с Франсуазой счастливые дни их детства. За несколько минут они обрели согласие, которого раньше не знали. Сестры расстались, испытывая такое чувство, будто вновь нашли друг друга; однако они старательно избегали затрагивать занимающий обеих вопрос: рождение ребенка и будущее Франсуазы.
Раздался стук в дверь. Это была Эстелла. В руках она держала поднос с завтраком.
— Как?! Чай, настоящий сахар! — воскликнула Леа. — Как вам это удалось?
— Это первый раз за три месяца. В твою честь! Нам его принес друг мадам Мюльштейн… Он, кажется, писатель.
— Рафаэль Маль?..
— Да. Господин с очень дурными манерами. Как-то я видела его на террасе у «Де-Маго» с молодым немецким офицером. Он шептал тому что-то на ухо и обнимал за талию. Все с омерзением отворачивались от них.
Леа с трудом скрыла улыбку, которую старая служанка вряд ли поняла бы.
— Я рассказала об этой сцене хозяйкам и посоветовала больше не принимать этого господина, — продолжала Эстелла. — Но мадемуазель Лиза ответила, что я во всем вижу плохое, что господин Маль — истиный джентльмен и что только благодаря ему мы еще не умерли от голода. А мадемуазель Альбертина сказала, что внешний вид бывает обманчив. Что вы об этом думаете?
— Я очень плохо знаю месье Маля, Эстелла. И, тем не менее, скажу тетушкам, чтобы они были поосторожнее с этим господином.
— Я поставила в ванной чайник с теплой водой и включила электрический радиатор. Он не очень хорошо работает, но хоть немного нагреет воздух.
— Спасибо, Эстелла. Я бы лучше приняла ванну.
— Ванну!.. Вот уже несколько месяцев, как она ни разу не наполнялась. Раз в неделю мадемуазель ходят в баню.
— Ах! Хотела бы я это видеть! Наверное, они даже не осмеливаются раздеться, чтобы войти в воду.
— Нехорошо насмехаться над ними, мадемуазель Леа. Жизнь здесь очень тяжела. Нас преследуют холод и голод. А еще страх.
— Чего вам бояться? Вы ничем не рискуете.
— Кто знает, мадемуазель. Помните ту даму, со второго этажа, к которой ваши тетушки иногда заходили на чай?..
— Мадам Леви?
— Да. Так вот, за ней пришли немцы. Она была больна, так они вытащили ее из постели и увезли прямо в ночной рубашке. Мадемуазель Альбертина обратилась к господину Тавернье…
— Тавернье?..
— …и попросила его узнать, что с ней стало.
— И что же?
— Через несколько дней он пришел, весь бледный, на него было страшно смотреть.
— Что он сказал?
— Что ее увезли в Дранси, а оттуда в лагерь в Германию вместе с тысячью других людей, в основном женщин и детей. Квартиру мадам Леви заняла какая-то актриса, которая живет на широкую ногу и принимает у себя немецких офицеров. Они устраивают страшный шум, но никто не осмеливается пожаловаться, все боятся репрессий.
— Когда господин Тавернье был здесь в последний раз?
— Около трех недель назад. Это он убедил ваших тетушек, чтобы они взяли Франсуазу к себе.
Леа почувствовала, как забилось ее сердце. Франсуа заботился о ее тетушках и сестре…
— Я вас оставлю, мадемуазель. В полдень на улице де Бюси будет привоз рыбы. Если я хочу купить что-нибудь, кроме хвостов, то не должна опаздывать.
Леа быстро умылась, надела голубое шерстяное платье, черный свитер, куртку, натянула толстые носки и зашла в комнату сестры.
Сидя в кровати, в кофточке и розовой шали, освежавшей цвет ее лица, аккуратно причесанная и отдохнувшая, Франсуаза с улыбкой взглянула на Леа.
— Здравствуй. Как тебе спалось? — спросила она. — Я уже несколько месяцев не спала так сладко, как сегодня. Это благодаря тебе.
Леа молча обняла ее.
— Как хорошо, что ты здесь… Теперь я поправлюсь очень быстро. Не хочу пропустить премьеру пьесы Анри де Монтерлана «Мертвая королева».
— А когда она состоится?
— Восьмого декабря в «Комеди Франсез».
— Восьмого декабря! Но это же послезавтра.
— Ну и что? Малыш родится не раньше, чем через месяц, и я чувствую себя очень хорошо. Ждать ребенка — это не болезнь. Ты узнаешь, когда придет твоя очередь.
— Надеюсь, что никогда.
— Почему? Это так чудесно — ждать ребенка от человека, которого любишь!
По застывшему лицу Леа Франсуаза поняла, что зашла слишком далеко. Она покраснела и опустила голову. Затем, собрав все свое мужество, посмотрела Леа в глаза и произнесла дрожащим голосом:
— Ты не думай, я… Я пыталась убедить себя, что ошиблась, полюбив Отто. И не смогла. Мне нравится в нем все: доброта, любовь к музыке, талант, храбрость и даже то, что он немец. Единственное, о чем я мечтаю, так это, чтобы поскорее кончилась эта война. Ты ведь понимаешь, не правда ли? Постарайся понять меня.
Но Леа не могла заставить себя думать спокойно об отношениях Франсуазы и Отто. Что-то внутри нее восставало против этой шокирующей ее любви. В то же время она прекрасно понимала, сколько общего связывало Отто и Франсуазу. Не будь он немцем, он мог бы стать для Леа очаровательным шурином.
— Что ты собираешься делать? — спросила она.
— Выйти за него замуж, как только он вернется из Берлина и получит разрешение начальства. Обещай, что придешь к нам на свадьбу. Прошу тебя, обещай мне это!
— Все будет зависеть от обстоятельств. Весной или во время сбора винограда я не смогу.
— Ты все уладишь, — улыбаясь, сказала Франсуаза, счастливая от того, что не получила явного отказа. — Отто — чудо, он пишет мне каждый день, так волнуется за меня и малыша! Он поручил заботиться обо мне Фредерику Ханке. Помнишь его? Он помогал тебе принимать роды у Камиллы.
— Вот хорошо-то! Теперь, если начнешь рожать, он всегда сможет заменить акушерку.
Это было сказано с такой злой иронией, что Франсуаза не смогла сдержать слез. Леа стало стыдно за свою грубость. Она готова была попросить у сестры прощения, но в этот момент вошла тетя Альбертина.
— Леа, тебя к телефону… Франсуаза?.. Что с тобой?
— Ничего, тетушка… Просто немного устала.
— Алло, кто это?
— Это вы — Леа Дельмас?
— Да, это я. А с кем я говорю?
— Вы не узнаете меня?
— Нет. Назовитесь, не то я повешу трубку.
— Все такая же вспыльчивая, как я вижу. Ну же, прекрасная подружка, сделайте небольшое усилие.
— У меня нет никакого желания «делать усилие», и шутки подобного рода я считаю глупыми.
— Не вешайте трубку! Вспомните «Изысканный каплун», вишни Манделя, «Маленькую Жиронду», церковь Сент-Элали, улицу Сен-Женес…
— Рафаэль!..
— Много же вам понадобилось времени!
— Простите меня, но я терпеть не могу эти телефонные загадки. Как вы узнали, что я в Париже?
— Я всегда прекрасно осведомлен обо всем, что касается моих друзей. Когда мы увидимся?
— Не знаю. Я только что приехала.
— В пять часов я приду на чай. Не беспокойтесь ни о чем, я принесу все, что нужно. Только будьте добры, вскипятите воды.
— Но…
— Как поживают ваши тетушки и сестра?.. Передайте им привет. До скорой встречи, моя дорогая. Рад буду вас увидеть.
Рафаэль Маль повесил трубку, оставив Леа в полном недоумении. Откуда он узнал? Охваченная недобрым предчувствием, она ощутила волну холодка, пробежавшую по всему телу.