– А то, что я в таких делах ни уха ни рыла, засчитают?
С стороны кухни донеслось звяканье посуды, я стряхнул, застегнул молнию и, не помыв руки, я ж в Америке, вышел на кухню, где генеральша опускает на поверхность индукционной плиты небольшой, но раздутый чайник.
– Всегда на ночь пью ромашковый чай, – сообщила она. – Работа изматывающая, а без него не засну… Вообще-то вы свою работу уже выполнили, однако интерес к вам мы проявляем не случайно.
– Почему?
Она взглядом указала на стул.
– Сядьте. Я привыкла, что мужчины обычно ниже меня, а вы прямо вровень, это задевает мое эго. Несмотря на то что вы не разведчик, это многие уже поняли, вам все-таки доверили совершить такой вброс или утечку, называйте как хотите. Это значит, вы котируетесь у них высоко, хотя и не по линии разведки.
– Высоко, – подтвердил я. – Всем твержу, что я представляю российский Центр по борьбе с глобальными катастрофами! На мой взгляд, это куда круче и выше, чем какая-то, уж простите, всего лишь разведка.
Какое к черту укачивание, здесь не зыбь и даже не жестокий шторм, секс с нею напоминает драку, в которой оба стараемся победить, повергнуть противника и поплясать на его поверженном теле.
Она сражалась отчаянно, вкладывая все силы, прислушиваясь к каждому своему позыву и собирая все ресурсы, но мой организм бодр и отзывчив, как Швейк на необитаемом острове, так что в конце концов она рухнула в постели навзничь и, раскинув в бессилии руки, отсапывалась тяжело и надсадно.
Я проговорил хриплым голосом:
– Уф… если уж выжил сейчас… то выживу всюду…
Она ответила с большим трудом:
– У меня… даже бои в спецназе… шли как-то легче…
– ЦРУ? – спросил я.
– Армейский, – ответила она. – Говорю же, оттуда пошла на повышение. Но ты силен… Но все равно не сможешь… не заставишь… отказаться от моей ориентации…
– И не думал, – буркнул я тоже срывающимся голосом.
– Хотя, – сказала она тем же задыхающимся голосом, – пару раз возникала мысль… Ты этого хотел?
Я фыркнул.
– Да какая разница?.. Секс в любом случае – это так мало. Меньше крошек со стола. Потому для меня в самом деле не важно.
Она отдышалась, спросила чуть другим голосом:
– Правда? А в вашем Советском Союзе…
– Теперь одна Россия, – напомнил я, – а не толерантный, раздираемый противоречиями и мультикультурный Советский Союз. А с Россией еще наплачетесь.
– То есть, – сказала она голосом чуть строже, – и у вас будут преследовать людей с нетрадиционной ориентацией?
– А их преследуют? – спросил я, уже возвращаясь в привычный наш драчливый мир. – На самом деле на них всем насрать. Просто не обращают внимания.
– А власти?
– У властей есть чем заняться, – сообщил я. – Госдеп не спит, только успевай обрубать его щупальца в моей стране. Сейчас даже люди попроще вслед за элитой понимают, что еще при их жизни предстоит переделывать свои тела. Сперва для продолжения жизни, потом для бессмертия… Будут в массовом порядке менять органы… в том числе и эти, а то и полностью откажутся от них… Кто ради интереса, кто по моде… И зная это отчетливо, даже примерно в каком году что случится, я стал бы участвовать в сегодняшних мелких баталиях, кому с кем и как совокупляться?
Она вздохнула, ногой спихнула одеяло на пол.
– Что-то вдруг есть захотелось. Пойду приготовлю ужин. Хоть это еще по-старому.
Я сказал занудно, я же ученый, без этого не могу:
– По-старому готовила разве что твоя мама. А то и бабушка. Пять-шесть часов на готовку обеда. Курицу нужно было ощипать, разделать, выбросить говно, почистить… да и жарили, не отходя от жаровни, а то подгорит, если время от времени не переворачивать.
Она поднялась, потянулась всем крепким телом, что хотя и разогрелось в постели, но выглядит как выдернутый из горна раскаленный слиток металла, а совсем не вылезшее из квашни тесто.
– Да, – ответила она с мощным зевком, – но те изменения влезали как-то незаметно… Это не паспорт под кожу вживлять!
– То ли еще будет, – пообещал я злорадно.
Она фыркнула и, не одеваясь, мощно ушлепала на кухню. Я слышал, как там дала команду кухонному агрегату, лишь потом отправилась в ванную комнату.
Я подумал с усмешкой, что американцы в отличие от всех остальных народов мира всегда спешат перейти с любым собеседником на короткую ногу. Потому при знакомстве, называя себя, скажем, Робертом Тертглавом, тут же добавляют: но зови меня просто Бобби или Боб. А его собеседник тут же отвечает: а ты меня Тони, хотя его имя Томлинсон.
Сейчас в моде следующая ступень общения, когда протягиваешь руку, называешь имя и тут же деловито совокупляешься, чтобы повысить степень доверительности.
И в самом деле мы с нею повязались, и сразу на ты, хотя сказать «Барби» у меня язык все равно не повернется, пусть это как раз и есть уменьшительное от Барбары, нашей Варвары.
Вообще говорю с нею гораздо свободнее и откровеннее, чему, собственно, и служит этот переход на сокращенные имена и ритуальный секс, что теперь является обязательным, согласно правилам хорошего тона.
Я натянул трусы, это женщинам можно и нужно быть обнаженными, у них все внутри, потому запретов нет, а нам все еще пока нельзя, что и понятно, заглянул по дороге в туалет, а когда вышел в кухню и начал заглядывать через прозрачные стенки печи, что где готовится, она появилась со стороны ванной, уже с башней толстого махрового полотенца на голове, все еще обнаженная, что и понятно, в ее возрасте любая женщина гордилась бы такой могучей фигурой не то штангистки, не то борцуньи и демонстрировала ее при каждом удобном и даже неудобном случае, потому что для нас, мужчин, все такие случаи удобные.
– А тебя, – поинтересовалась она, – по возвращении в Россию не расстреляют за связь с американкой?
– Так не связь же была, – уточнил я, – а протокольный секс.
Она хмыкнула.
– Ваши старые чиновники разве разбираются в современных тенденциях?
– Все равно оправдаюсь, – ответил я. – Скажу, что все делал для отечества, с целью вербовки. Для блага страны и фатерлянда. А что скажешь ты родному госдепу?
– Отвечу честно, – сказала она. – Русский агент пытался завербовать, но я его поимела в свое удовольствие и не поддалась.
Я сказал потрясенно:
– В самом деле честно… Ты в самом деле глава сенатской комиссии?.. С другой стороны, лестно, что в удовольствие… И почему для нас такая ерунда все еще важна?.. Дикари, Фрейд потирает ладони.
Она фыркнула.
– Все равно тебе придется оправдываться.
– Так не в чем, – пояснил я. – Ничего же не было!.. Так, повязались просто пару раз. Без всяких там штучек. Это, можно сказать, теперь и не считается.
– Рада за тебя, – ответила она. – А то неловко было бы как-то. Не очень люблю, когда по моей вине убивают.
– Еще и медаль дадут, – успокоил я. – У нас в консервативном обществе очень важно, кто кого имеет. Это вообще главное.
– А то, что в моей квартире?
– Так я же со своим уставом, – пояснил я. – В этом случае наша рука выше… У тебя здесь уютно, кстати. Прекрасная кухня, все автоматизировано, здорово!.. Молодцы китайцы.
Она нахмурилась.
– Это насмешка?
– Вовсе нет, – заверил я миролюбиво. – Нельзя все стараться делать самим. Пусть Китай проектирует лучшие в мире кухни, а США продолжает двигать фундаментальные науки, как было всегда. Хотя для женщин кухни, конечно, важнее, но не для человечества…
Она посмотрела с подозрением.
– А это уже оскорбление. Женщины тоже часть человечества. Причем лучшая.
Я вскинул обе руки.
– Пойду одеваться.
Глава 9
– Сиди, – велела она. – Я еще не настолько зла, чтобы предпочесть видеть на тебе штаны. Ты должен уметь формулировать мысль иначе.
– Как? – спросил я опасливо.
– Большая часть женщин, – сказала она наставительно, – и значительная часть мужчин предпочитают кухни, но большая часть мужчин и значительная часть женщин предпочитает науку!
– Занудно, – определил я.
– Но зато правильно.
Я вздохнул с облегчением и виноватостью:
– Прости, все верно. Но я не настолько зануден. В разговоре на кухне обычно все упрощаем и обобщаем.
Не слушая, она откинула дверцу духовки, пахнуло мощным ароматом запеченной птицы.
– Натуральная, – сказала она, не поворачиваясь, – не геномодифицированная.
– Ничего, – успокоил я, – и до вас цивилизация доберется. Со временем.
Она вздохнула.
– Понятно, ты из тех, кто предпочитает геноизмененное. Но нетронутое стоит дороже.
– У нас деревянные ложки тоже дороже металлических, – сообщил я. – Хотя есть ими неудобно. А самовары так вообще в цене!.. Сколько еще на свете… нормальных и правильных, просто ужас…
Она вытащила из духовки пышущую жаром индейку, национальное блюдо, хоть и уступает нашему гусю по всем показателям, но американцы обязаны есть именно ее, так как, когда первые колонисты с Мэйфлауэра, измученные и едва живые от голода сошли на берег, увидели огромные стада диких индеек, что паслись там же у самой воды.
Она вытащила из духовки пышущую жаром индейку, национальное блюдо, хоть и уступает нашему гусю по всем показателям, но американцы обязаны есть именно ее, так как, когда первые колонисты с Мэйфлауэра, измученные и едва живые от голода сошли на берег, увидели огромные стада диких индеек, что паслись там же у самой воды.
Любой народ нуждается в каких-то символах. Евреи в память о том, что сорок лет скитались по пустыне в поисках места, где нет нефти, и потому питались отвратительной манной небесной, чтобы не умереть с голоду, в память о том героическом времени, пекут пресные и почти несъедобные лепешки, китайцы в память о победе при Янцзы полторы тысячи лет назад носят по улицам огромного дракона, а нынешние американцы обязательно пекут индейку, а кто этого не делает, тот предатель и пособник кровавой диктатуры Москвы.
Я потянул носом, запах проник до самых пяток, заставил подпрыгнуть в радостном ожидании желудок. Когда-то заменю на аккумулятор, там будут другие радости и преимущества, но пока он, не видя конкуренции, наглеет и выставляет свои требования как самые правильные и законные.
– Да режь скорее, – взмолился я. – Или дай нож, я сам!
– Возьми, – ответила она и протянула огромный десантный нож ручкой вперед. – Поупражняйся в убийстве, теоретик!
– Какое же это убийство? – возразил я.
– Сперва жареную птицу, – сказала она, – потом живую… а затем и человека.
Я передернул плечами.
– Ну что ты!.. Человека хоть и хочется, но нельзя, даже если хочется очень уж очень. Пусть даже приятно, если все-таки зарежешь. Но почему-то нельзя, а я законопослушный. Нельзя так нельзя.
Она подставила свою тарелку, я переложил ей самый сочный ломоть, это область задницы, у птиц это тоже самое лакомое, себе традиционно мясистую ногу, так как мужчины должны крепко держаться в седле, такова жизнь, молодым девушкам кладут крылышки, ей же вылетать замуж, так что все путем, я распределил правильно, а по ее лицу вижу, что да, у них примерно тот же принцип. Американцы тоже произошли от той же обезьяны, как и мы, хотя и утверждают, что их сотворил сам Бог.
– Нельзя так нельзя, – повторила она, – но ты из тех, кто устанавливает новые правила?
– Прогресс устанавливает, – ответил я дипломатично.
– А ты из таких?
– Мы только формулируем.
Она нахмурилась, ела молча, потом все же поинтересовалась:
– А по каким… критериям?
– Критериям выживаемости человечества, – ответил я кротко. – Технический и вообще научный прогресс застал нас малость неподготовленными.
– Это малость?
– Даже не малость, – согласился я, – а даже очень сильно неподготовленными. В Штатах до сих пор видят угрозу со стороны террористов, что взрывают бомбы в ваших городах…
– Все более мощные, – напомнила она.
– Но это просто смешно…
Она чуть не подавилась куском мяса.
– Смешно?
– Я хотел сказать, – уточнил я поспешно, – что это комариные укусы. Сколько та бомба убьет? Ну двадцать-тридцать, пусть даже сто человек! Для трехсотмиллионной Америки это меньше комариного укуса. Однако сейчас быстро зреют угрозы во всех концах планеты… угрозы всему роду человеческому. И если не начнем прямо сейчас быстро и беспощадно… на виде человека можно поставить крест. Вид, это биологический вид, есть такой термин.
– Правда? – спросила она с сарказмом. – В Штатах тоже, кстати, начальные школы есть. И биологию там проходят!
– Ух ты, – ответил я в счастливом изумлении, – а я думал, вы все креационисты.
Она молча взяла обе тарелки, я едва успел схватить со своей последний кусок индейки, стряхнула кости в ведро, а тарелки сунула в посудомоечную.
– Ладно, – сказала она с тяжелым вздохом, – надо спать. Не хочу явиться на службу невыспанная и с помятым лицом.
Я благоразумно умолк. Что-то пошло не так, как предполагала она, да и я тоже, потому, наверное, лучше всего сделать вид, что ничего не случилось.
Вынырнул из бездны сна довольно рано, организм восстановился, еще до поездки в Штаты кое в чем еще и апгрейдился, отдыха требуется совсем мало.
Рядом пышет жаром плотное горячее тело спящей Барбары, такого носорога не подгребешь ближе, сам прижался к ее спине, где под тонким слоем нежного жира прощупываются упругие широкие и плотные мышцы, начал перебирать секретнейшие данные, тщательно упрятанные Пентагоном в свои закрома.
Там в самом деле немало такого, что очень даже заинтересовало бы КГБ и ГРУ, но пока что останется все здесь. И вовсе не потому, что пришлось бы объяснять, как получил к ним доступ.
Дело в том, что и КГБ с ГРУ, и ЦРУ с АНБ пока еще нужные структуры для сегодняшнего дня, но я живу и работаю на будущее и очень не хочу влезать как в сегодняшнюю политику, так и в противостояние между разведками. Все это прошлое, устаревшее, атавизм, и очень скоро будет оставлено за порогом нового чудесного мира сингулярности…
Пробежался по списку жильцов дома, за секунду пересмотрел записи со всех видеокамер. Кое-кто еще спит, как и Барбара, некоторые встали и плотно завтракают, один чудак крутит педали на велотренажере, уже мокрый, хрипит, но не отрывает взгляда от табло с меняющимися цифрами…
В этом доме по большей части чиновники Пентагона, в какой-то мере удобно по целому ряду причин, а с другой стороны, весь дом становится лакомой целью для террористической атаки.
Конечно, здесь охрана дай боже, зато одним ударом можно отправить в ад сотни высокопоставленных неверных. Жильцы об этом не забывают, не случайно среди них такой высокий процент страдающих язвой желудка и рядом нервных расстройств.
Барбара всхрапнула, как могучий брабант, повернулась, не просыпаясь, на спину. Крупное лицо во сне стало почти женским, расслабленным, грудь все еще не потеряла форму, могучие такие полушария, нежно-белая кожа, словно ее хозяйка года два-три не бывала в отпуске на море, хотя, возможно, и в самом деле не могла выкроить время. А то и в самом деле пренебрегала этим бесцельным занятием, столь обожаемым офисным планктоном и прочими бездельниками и лодырями.
Тех, кто не пропускает ни отпуска, ни выходные дни, а после работы никогда не задерживается на службе, редко продвигают по ступенькам карьеры. А у нее не только поощрения и награды, но и эти вот шрамы. Даже без заглядывания в ее досье могу сказать, какой от пули, какой от ножа, а вот эти два от осколков гранаты…
Ее веки затрепетали, быстро распахнула глаза, но на меня взглянула без изумления, быстро вспомнила, как я оказался в ее постели, тут же проговорила все еще сонным голосом:
– Который час?.. А-а, вижу… Не спится?
– Уже выспался, – ответил я.
– Разница во времени? – спросила она.
– Я перестраиваюсь быстро, – заверил я. – Никаких проблем. Как спалось?
– Как убитая, – ответила она. – Давно не спала так крепко. И ничего не снилось.
– Показатели идеальные, – согласился я.
Она перевела взгляд на табло на стене, туда по Вай-Фаю идет информация от датчиков кровати, и сейчас там подрагивают цифры, почти не сменяясь: артериальное давление сто двадцать на восемьдесят, пульс сорок девять, объем легких четыре триста, правый желудочек сердца… левый…
– Выровнялись, – произнесла она со странным выражением, – вчера было сто пятьдесят на девяносто, а пульс за восемьдесят…
– Здоровый сон, – сказал я, – это здорово. Здоровый сон… он восстанавливает, ага. И приводит все в норму, а как же. Так запрограммировано… сон для того и задуман природой, чтобы неспешно разобраться во всем, что днем напутали и наперепутывали…
– Похоже, – согласилась она, – так и есть… И это несмотря на то, что ты вчера только и делал, что бросал камни в Штаты! И вообще вы все постоянно говорите о нашей стране почти с враждой…
– Да, – согласился я, – но это понятная амбивалентность. Мы же соперники. Это такая любовь.
– Странная какая-то любовь…
– Нисколько, – возразил я. – Мы все особенно придирчивы к своим близким, кого любим и ценим. Остальные нам по фигу. За своих болеем, ругаем за малейший промах, назойливо поучаем, как надо, что надо, сюда не ходи, а ходи сюда…
– Гм…
– Штаты, – сказал я настойчиво, – лидер нашего мира. Того мира, в котором Россия занимает не последнее место. Говоря начистоту, второе. Сразу после Америки следует Россия. И только Россия, как и Америка, озабочена судьбами всего мира и может смотреть по сторонам.
– А остальные?
Я зевнул, сладко потянулся.
– Погрязли. В дрязгах, внутренних проблемах. Взять тот же Европейский союз. Мало того что у каждой страны внутри творится такое, даже со стороны смотреть страшно, так еще и друг с другом грызутся. Куда уж поднять голову и посмотреть, что там затевается, например, в Тунисе? Или в Шри-Ланке?
– Ну да, – согласился она, – Америка смотрит за порядком…
– Международный жандарм, – напомнил я.
Она сердито отрезала:
– Не люблю этого слова!