Мир перевернулся. Скворешников онемел. Потом подумал, что Вячеслав его, наверное, разыгрывает. Но зачем ему это? В чем выгода? Или это опять какая-то игра с целью еще больше запутать и запугать?..
«Решайся, – поторопил офицер. – Ты из тех, кто мечтает о космосе. Значит, там твое место».
Там твое место. Эти слова прозвучали сладчайшей музыкой из прошлого. Куру! Куру, узнай, твое место. Мэл вспомнил. Не в столицу Богданов направлял его перед своей смертью. На остров Куру! Неужели он знал? Неужели он осознанно подводил юношу к выбору правильного пути?
И перед тем как броситься в омут новых приключений, Мэл задал последний вопрос: Вячеслав, кто такой Богданов?
«О! – офицер коротко взглянул на небо. – Это великий человек. Один из тех, кто сделал космос ближе».
Всё стало проще некуда. Есть Павел Григорьевич, который считает Богданова «хрычом», а мысли о полетах в космос – преждевременными. И есть офицер Вячеслав с Дальнего Востока, который считает Богданова «великим человеком» и приглашает принять участие в строительстве космической пушки. Что тут выбирать?
Получив согласие Мэла, Вячеслав быстро вполголоса описал ему дальнейший план действий. В общежитие возвращаться нельзя. Охранители наверняка уже приставили своего человека, он будет следить и доложит, если Скворешников поведет себя странно – начнет, например, куда-то собираться. Вещи? Забудь про вещи. Твои записи и книги конфисковали во время обыска, а одежда и прочее – дело наживное. Метро пользоваться нельзя, только наземный общественный транспорт. Погуляй до шести часов по городу. Перекуси. Рассчитай прогулку так, чтобы сесть в Старой Деревне на заводской автобус до Сестрорецкого района. Вылезешь у пропускного пункта на дамбу. Рядом с постом не трись, дождись меня на остановке. Расходимся.
Воодушевленный Мэл отправился в прогулку по городу. Ему было непривычно ощущать себя освобожденным человеком. Теперь не надо будет ходить на лекции, не надо будет готовиться к летней сессии, выполнять поручения комсорга и дежурить по общежитию. Мэл привык уже к размеренному течению жизни студента, и казалось странным, что она завтра оборвется, словно он в один момент умер, погиб, попав, к примеру, под колеса несущегося под откос грузовика без тормозов. И невыносимо жаль было расставаться с Ленинградом, который за один год подарил Скворешникову впечатлений и переживаний больше, чем вся предшествующая жизнь в Калуге. Однако плюсов было больше, чем минусов. Впереди его ждала работа над космической пушкой – над орудием, которое он считал конструкцией отдаленного будущего. Впереди его ждала встреча с любимой девушкой, ведь неслучайно же Вячеслав упомянул ее имя. Значит, они знакомы. И получается, Наоми знала о космической пушке. Как она держалась! Знала, но ни словом, ни звуком не выдала тайну. Но поддерживала его проект, полет его мысли. Какая она всё-таки молодец! И скажите мне, разве можно жалеть и цепляться за прошлое, если впереди – любовь и ослепительное будущее?!
Сгорая от нетерпения и опасаясь, что всё в последний момент сорвется, Скворешников добрался до Старой Деревни за полчаса до отправления заводских автобусов, привозивших работяг из новостроек Сестрорецкого района на местные предприятия и увозивших их по расписанию обратно. Потом смешался с толпой в спецовках и доехал до пропускного пункта.
Ленинградская дамба, протянувшаяся через цепь фортов до Кронштадта, не только служила защите столицы от наводнений, которые после войны приобрели прямо-таки катастрофический характер, но и являлись военным объектом. По слухам, на фортах находился центр гидролокационного контроля, собирающий и обрабатывающий данные, поступающие от сети пассивных акустических станций, разбросанных по дну Финского залива и Балтийского моря. Говорили, что если над банкой Коппарстенарна чихнет тюлень, его тут же услышат в Кронштадте и занесут в каталог. Понятно, что подобное сооружение нуждалось в особой охране. Въезд и проход на дамбу осуществлялся только по пропускам и после многочисленных проверок. А на фортах дислоцировался дивизион противолодочной и противокорабельной обороны, вооруженный новейшими торпедами и находящийся в постоянной боевой готовности.
Зная всё это, Мэл был озадачен решением Вячеслава встретиться именно рядом с дамбой. Если они должны бежать из Ленинграда, то как это сделать через настолько охраняемое и закрытое от посторонних место? Он продолжал недоумевать и на остановке, а тут еще пошел мелкий противный дождь, козырька над остановкой не было, Мэл вымок и начал замерзать. Энтузиазм его несколько увял, офицера-дальневосточника видно не было, и Скворешников начал опасаться, что план побега потерпел крах. Торчать на остановке больше получаса под наблюдением караула было опасно, и Мэл стал периодически отходить к расположенным поблизости домам, держась, правда, в пределах видимости.
Вячеслав появился внезапно, к изумлению Мэла пройдя прямо через пост.
«Приехал вовремя, – похвалил он. – Держи. Это твой разовый пропуск на дамбу. Не волнуйся. Старайся выглядеть естественно. Если вдруг спросят, ты мой стажер».
И они пошли. Скворешникову было крайне любопытно осмотреться на дамбе, но, следуя наказу Вячеслава, он головой не вертел и вопросов лишних не задавал. Стоявшие в карауле матросы пропустили их на закрытую территорию, после чего они очутились в длинном туннеле с выложенным плиткой полом, похожем на переход между станциями метро. Туннель был пуст, слабо освещен, с потолка кое-где капало. Мэл шепотом спросил у идущего рядом Вячеслава, как могло получиться, что двух беглецов легко пропустили на режимный объект.
«Обычное дело, – невозмутимо отозвался офицер-дальневосточник. – Начать с того, что беглец тут только один, и это ты. А я кадровый офицер советского флота, находящейся на секретном задании. Кроме того, охранка наша любит многоходовые комбинации, и если знаешь всю схему, можно использовать ее слабые места в личных целях».
Впереди Скворешников увидел человека в длиннополом кожаном плаще и фуражке с белой тульей. Приблизившись к нему, Вячеслав отдал честь. Потом эти двое обменялись крепким рукопожатием.
«Вы готовы?» – спросил Вячеслав.
«Стоим под парами», – ответил кожаный.
«Тогда в путь».
Кожаный отшагнул, наклонился, и стало видно, что он стоял на крышке круглого люка. Вместе с Вячеславом они приподняли ее. Стали слышны плеск волн и журчание воды в стоках. Из темного отверстия остро пахнуло тиной. Первым туда спустился кожаный.
«Лезь, – приказал Вячеслав Скворешникову. – Там лестница».
Мэл полез и действительно нащупал ногой гнутый прут скоб-трапа, сначала встал на него, а потом быстро полез вниз, сразу оказавшись в кромешной тьме. Правда, чем ниже он опускался, тем светлее становилось.
«Давай сюда, – подбадривал кожаный. – Осторожно. Ступеньки кончаются. Прыгай».
Мэл спрыгнул и обнаружил, что стоит на рифленой металлической поверхности. Кожаный подсвечивал фонариком. Совсем рядом возвышалась какая-то почти неразличимая во мраке, но природным чутьем ощутимая громада. Это же рубка, понял Скворешников. Его догадку подтвердил кожаный: «Добро пожаловать на борт буки-сто-один. Подводная лодка проекта шестьсот одиннадцать. Наша мама», – добавил он ласково, словно и вправду говорил о старушке-матери, которая ждет сына домой.
Ступив на борт боевого подводного корабля, Мэл очутился в совершенно новом для него мире. Конечно же, в юности он много читал о подводниках, смотрел фильмы о них же в калужских кинотеатрах, но одно дело читать и смотреть, другое – почувствовать этот быт на своей шкуре.
Прежде всего Скворешникова поразил совершенно невозможный запах – так, наверное, пахла бы старая квашеная капуста, если бы ее изрядно сдобрили машинным маслом. И если к запаху он быстро притерпелся, то как притерпеться к вечной тесноте? «Мама» хоть и относилась к классу больших дизель-электрических лодок, на что указывала «буки» в ее обозначении, всё равно очень тесна изнутри. Лодку разделяли семь отсеков, но каждый из них был под завязку заполнен оборудованием, необходимым в походе. Куда бы ни направился Мэл, везде он видел пульты и консоли, массивные штурвалы, сотни шкал и лимбов – не обладая известной ловкостью, можно было изрядно ушибиться или, спасите наши души, задеть какой-нибудь важный прибор. Посему Скворешников перемещался по лодке осторожно и без спешки. Впрочем, особенно спешить ему было и некуда – переход через Атлантику занял больше месяца, и за это время пассажиры «мамы» успели изрядно заскучать.
Пассажиров, кстати, было четверо. Офицер Вячеслав, Мэл и еще двое бывших студентов: Митя из Сталинграда и Октя из Киева. Их поселили в носу лодки – в первом торпедном отсеке. Торпеды отсюда давно убрали, и освобожденное помещение получилось чуть ли не самым просторным в «маме». Еще одно неоспоримое преимущество – рядом находился второй отсек с офицерской кают-компанией и душевой, здесь пассажиры обедали и общались с членами экипажа. Но был и серьезный недостаток – первый отсек располагался далеко от двигателей, а потому там всегда было холодно, пассажиры мерзли, теплолюбивый Октя сразу простыл, чихал и очень страдал.
Лодка шла в основном в надводном положении, и чтобы как-то развлечь пассажиров, капитан со старпомом периодически приглашали их в рубку над перископным помещением, выдавали бинокли – обозреть водную гладь, что, правда, не сильно впечатляло. Время от времени на «маме» начиналась несусветная беготня, капитан командовал «погружение», люки и переборочные двери задраивались, и лодка с дифферентом на нос падала на глубину, после чего поступала команда «тишина в отсеках», двигатели застопоривались, и лодка повисала в толще воды, между близкой беспокойной поверхностью и далеким, недоступным, словная другая планета, дном.
Сначала Мэл ревниво поглядывал на Митю с Октей, приняв их за конкурентов, но потом они подружились и целыми днями беседовали – других-то занятий не было. Рассказывали о себе и о том, какими путями каждый из них пришел к мечте о полетах в небо. Митя, которого Вячеслав вытащил с третьего курса Сталинградского механического института, например, с детства увлекался воздушными змеями и додумался присобачить к такому змею сигнальную ракету – попытка запустить ракетного змея едва не стоила ему рук и глаз, после чего юноша понял, что нужно сначала освоить теорию ракетного дела, а уж затем браться за модели. Октя, которого на самом деле звали Октябрь, до встречи с Вячеславом учился на физическом факультете в Киевском университете и являлся чемпионом города по гонкам на моторных катерах, при этом он планомерно изучал небесную механику и придумывал разные гипотетические конструкции, которые могли бы разогнать металлическую болванку весом один килограмм до космической скорости. Мэл, который сталкивался с проблемой веса при своих расчетах летающей пушки, сразу поинтересовался, почему за основу принят всего один килограмм, ведь в таком весе никакого толкового прибора не разместишь. На это Октя высокомерно ответил, что, во-первых, так удобнее считать и проводить сравнительный анализ конструкций, а во-вторых, высшие слои атмосферы и околоземное пространство являются настоящей терра инкогнита для физиков, а потому даже наблюдение за полетом обыкновенной металлической болванки может принести массу данных для осмысления. Какие же конструкции разрабатывал физик из Киевского университета? Оказывается, самые разные. Например, пушку в стиле проекта Скворешникова он посчитал одной из первых и отверг, сочтя мощность артиллерийского заряда недостаточной для достижения нужной скорости. Наиболее перспективной идеей Октя полагал электромагнитную пращу – болванка разгоняется электромагнитным полем в кольцевом туннеле, из которого выкачан воздух (похожие туннели, называемые циклотронами, строят атомщики с целью изучения взаимодействия элементарных частиц), затем, когда она достигает нужной скорости, ее направляют в прямую ветку с выходом на вершине какой-нибудь кавказской горы – болванка вылетает и устремляется в космос.
В беседах часто принимал участие офицер Вячеслав, который не был членом экипажа «мамы» и на вахте не стоял. Он воспользовался «паузой» похода через Атлантику, чтобы ввести новобранцев в курс дела и рассказать им о Куру и космической пушке. Разумеется, Мэл и Октя, заспорив о преимуществах своих проектов, обратились к нему за подробностями – характеристики реально существующей конструкции позволили бы судить, кто из них оказался ближе к истине. Вячеслав не заставил себя упрашивать.
«Пушка Бюлля – а называется она так, потому что ее создал французский гениальный инженер Джеральд Бюлль, – это продукт совмещения сразу нескольких технологий. Иначе земное притяжение не обмануть. Пушка имеет длину ствола двести метров при калибре в один метр. Установлена в вертикальной шахте. Внутри обработана с высочайшим допуском, ни малейших шероховатостей. Имеется пятнадцать промежуточных зарядов, придающих снаряду дополнительное ускорение. Дальность выстрела при весе снаряда в полтонны – свыше тысячи километров. Космическая скорость может быть достигнута при весе снаряда двести килограммов».
«Но как?! – вскричал Октя, обиженный тем, что Мэл оказался правее. – Снаряд не может лететь быстрее скорости распространения волны газопороховой смеси, а она не превышает двух с половиной километров в секунду! Где вы здесь увидели космическую скорость?»
«А вот для того, чтобы развить космическую скорость, снаряд имеет довольно необычную конструкцию».
Мэл радостно встрепенулся. Он подумал, что сейчас речь пойдет о летающей пушке. Но ошибся – Вячеслав повернулся к Мите: «Снаряд весит двести килограммов, но к нему приделана пороховая ракета весом две тонны, которая поджигается на максимально достижимой высоте и разгоняет снаряд до необходимой скорости. Испытания таких ракет мы уже проводили – горение устойчиво, характеристики отвечают расчетным».
Октя тут же задал новый вопрос, но Мэл не слушал. Его озаботило другое, и когда Вячеслав удовлетворил любопытство киевского физика, Скворешников спросил: почему всё это делается в тайне? Почему наше государство, самое прогрессивное в мире, не поддерживает строительство космической пушки? Ведь космос гораздо просторнее и величественнее океана, прорыв в него поразил бы всё человечество и доказал бы нашим врагам, что мы могущественны и что будущее за нами.
«Это довольно сложно объяснить, – признался офицер. – Но попытаюсь. Видишь ли, Мэл, коммунистам выгодно сложившееся после войны статус-кво. Главной задачей для них всегда было создание Объединенной Европы под красным знаменем, потому что суммарный потенциал капиталистического мира всегда превосходил потенциал Советского Союза, и раньше или позже капитализм задавил бы коммунизм. Но после войны Европа принадлежит нам, англосаксы заперты на островах, американцы ушли в глухую оборону, получилось, что мы победители, и зачем что-то менять? И если поменять, не получится ли так, что капиталисты возьмут реванш? Доводы вроде бы легковесные, но действенные. На наших престарелых руководителей, которые помнят атомную атаку на Москву, очень даже подействовало. А чтобы народ по домам не засиживался и молодую энергию куда-то выпускал, придумали океан осваивать. Опять же оборонные соображения: если американцы попытаются Европу или Дальний Восток отвоевать, им через океаны тащиться придется, а там у нас уже – стратегическое преимущество. Но и с океаном не слишком удачно получается. Вы знаете, ребята, что стоимость одного подводного города на сто человек равна или даже превышает стоимость обычного города на двадцать тысяч человек? Не знаете. То-то, никто вам правду об этом не скажет. Если бы не дешевая рабочая сила из Европы и не французские технологии, мы всё еще у побережья ковырялись бы. Так что по сумме факторов ситуация не располагает к изменению курса. Зачем нам космос? Космос подождет».
«А вы ждать не хотите? – спросил Митя. – А почему?»
«Но ведь и ты не хочешь ждать, – заметил с усмешкой Вячеслав. – И не спрашиваешь себя почему. А я не хочу, потому что достаточно поездил по миру и видел, как загнивает наша культура. Мы все делаемся плоскими и бесцветными. Даже великолепный Париж, законодателя мод, почти сожрали. Нет ни новых книг, ни новых картин, ни новых форм, ни новых идей – всё рисуется по готовым лекалам из Ленинграда. Даже язык, на котором мы с вами говорим, становится скучным, упрощенным, примитивным, как в детском саду. И главное – лгут всё время. Всё рассказывают нам, что мы идем вперед семимильными шагами. А ведь на лжи далеко не уедешь. И ложь порождает новую ложь. Что нас ждет впереди? Конец истории? Тогда стоило ли революцию затевать и целых три войны долбать Европу?.. Вот почему я считаю, что статус-кво надо ломать. Запулить штуку в космос. Нарушить это чертово равновесие. А там уж посмотрим, как оно всё перетасуется. Но хуже не будет, ребята. Хуже уже некуда».
Иногда в отсутствии Вячеслава студенты обсуждали его самого.
«Как вы думаете, – спросил однажды Октя, – как он умудряется охранку облапошивать? Ведь он меня практически из тюрьмы вытащил. Будто и сам из руководства. А по званию – всего лишь майор морской пехоты».
Мэл пожал плечами, а Митя сказал: «Он, наверное, двойной агент. Я о таких читал в книжке о военной разведке. Делает вид, что работает на охранителей, а сам работает на их противников. Так как-то».
Пришлось согласиться, что другого объяснения ловкости Вячеслава просто нет, но впрямую спросить офицера, насколько эта версия соответствует действительности, никто не решился.
О том, что Куру близко, бывшие студенты узнали, когда стало совсем уже невмоготу сидеть в холодном отсеке. Хотя Октя поправился, Митю одолел фурункулез, и теперь пришла его очередь жаловаться на жизнь. Сообщение о скорой высадке на берег обрадовало ребят, однако оказалось, что придется подождать еще как минимум сутки.
«А вы как думали? – удивился Вячеслав. – Мы же нелегалы. Многие хотели бы наш проект прикрыть. Вокруг Куру минные заграждения, на входах в бухты затоплены брандеры. А еще у нас свои боевые гидропланы имеются – уникальная вещь, последняя разработка французов. Так что наберитесь терпения, сейчас наш достойный капитан попытается всё это обойти и нигде не напороться».