— Мне сейчас придется кусать, если вы позволите ему жениться на другой…
Родители Тамары закрылись в кабинете, а молодые, напряженно ходя по комнатам, прислушивались к глухо доносившимся взволнованным возгласам Нины Михайловны, прерывавшимся неразборчивым гудением генеральского баса. Потом дверь резко открылась и заплаканная хозяйка дома пробежала в свою комнату.
В прихожей раздалась звенящая трель (Пришел Иван Филатович), и Олег Кириллович вышел сам в коридор. Начало встречи было довольно натянутым, и если бы не Тома (Нина Михайловна сказалась больной и в разговоре не участвовала) неизвестно, что бы могло из этой беседы получиться. Но Тома сумела растопить лед обоюдной настороженности и даже превратить в шутку всю эту нелепую историю с распиской. В результате пришли к следующему: молодые срочно регистрируются (чтобы выбить почву из-под ног противника), жить они будут на квартире в Давыдково, куда родители привезут им часть мебели, свадьбу договорились отложить на осень. Если скандала все-таки не удастся избежать, надо постараться выйти из него с наименьшими потерями, для чего использовать все возможные связи. Расписку решили оспорить, при необходимости, через суд.
В конце разговора Олег Кириллович достал из бара бутылку «Столичной» и хрустальные бокалы, стоявшие за фужерами. Наполнил их и сказал:
— За выздоровление мамы! — кивнул в сторону комнаты Нины Михайловны.
Выпили не чокаясь, как на поминках.
7Подцыбин по экстренному вызову явился в кабинет к начальнику курса Максякину. Открыв дверь, он сразу увидел киевлянку, неуклюже сидящую на диване со своим припухлым животом, и рядом — Валентину Сергеевну. Макей сидел за столом насупившись и барабанил пальцем по кожаной папке.
— Вызывали, товарищ подполковник — спросил Михаил, посмотрев на строгое лицо Дзержинского на портрете, заметил, что у Макея было точно такое же выражение.
— Курсант Подцыбин! К вам тут граждане из Киева.
Михаил подчеркнуто поклонился женщинам.
Те молча смотрели на него и ждали.
— Просимо, зятек дорогой, — процедила Валентина Сергеевна.
— Присаживайся, Подцыбин! — произнес Макей сухо.
— Спасибо, — сказал Михаил и положил перед Максякиным глянцевое свидетельство о браке.
Валентина Сергеевна замерла. Макей взял одной рукой свидетельство, другой достал платок и вытер лысину.
— «Гражданин Подцыбин Михаил Иванович, — прочитал он. — Гражданка Авостина Тамара Олеговна… заключили брак двенадцатого мая… сего года… о чем в книге регистрации актов… произведена запись номер…» Вот так, гражданочки, — посмотрел на Тамару. — Помочь вам ничем не могу. Двоеженство у нас запрещено законом.
Вернул свидетельство Михаилу.
Нависла и округлилась тяжелая пауза. Подцыбин услышал, как зажужжал комар. Он заметил, как прикусила губу и опустила голову вниз Тома и, не успев понять что с ней, увидел, как та вдруг беззвучно соскользнула с дивана на пол.
— Доченька! — вскрикнула Валентина Сергеевна, бросаясь к ней.
Михаил тоже подскочил к Томе и, поднимая вместе с Валентиной Сергеевной ее обратно, вдруг нутром ощутил, что поднимает не какое-то постороннее ему существо, а все-таки близкое, родное, родное объективно, независимо ни от каких обстоятельств, интересов, брачных свидетельств и прочих формальностей, близкое ему вот и все. И то, что поднимает он ее не одну, а сразу двоих. И второе существо, которое так явственно ощутилось в тугом животе тоже было в этот момент его жертвой: словно он нанес удар в этот податливый, беззащитный, теплый живот… От головокружения он сел на диван.
— Отойди, изверг! — закричала Валентина Сергеевна, — Доктора! Доктора! Скорую!
— Сейчас! У нас здесь есть медчасть, — накручивал диск телефона Макей.
— Ничего не надо, мама, — слабо проговорила Тамара и села. — Все прошло. Дайте воды.
Подцыбин кинулся к графину и подал стакан.
Судорожно отпивая воду, она посмотрела на него и говорила прерывающимся голосом в промежутках между глотками:
— Спасибо, Мишенька! Наконец-то ты меня просветил. Показал, с кем я дело-то имею. Да такое чудо не то что в мужья, а и близко подпускать к себе нельзя. Так что можешь быть спокоен. Не нужен ты мне. Счастья тебе желаю. Но только чтобы я не видела тебя никогда, — отдала стакан матери, открыла сумочку и достала расписку. — И денег мне твоих не надо, — порвала листок и отбросила в сторону.
— С ума что ли сошла?! — воскликнула мать.
— Ничего мне от него не надо, — отрезала Тамара.
Тут вбежала медсестра и принялась хлопотать рядом с ней:
— Сейчас, детка, сейчас! — достала из сумочки с аптечкой несколько флаконов.
Михаил устало отвернулся от женщин и его потерянный выцветший взгляд встретился с успокоившимися глазами Макея.
— Я свободен, товарищ подполковник? — спросил.
— Иди, иди. Только подбери мусор, — показал на обрывки расписки на полу.
Подцыбин собрал клочки и, положив в карман, вышел.
Вечером, когда Михаил приехал к себе в Давыдково, дверь открыла его новоиспеченная законная жена.
— Не в духе?
Вместо ответа он достал из кармана и протянул в горсти то, что осталось от расписки.
— Что это?
— Сложи и прочитай, — сказал он.
Поставил дипломат, переоделся в домашнее и пошел на кухню ужинать. На столе стояли слегка подвядшие пионы и начатая накануне бутылка мадеры.
— Тебе налить? — крикнул он ей в комнату и, плеснув золотистой жидкости в бокал, ждал ее ответа.
— Это что, та самая расписка? — воскликнула она, входя.
— Она самая.
— Значит, победа? Надо отметить. Наливай!
Михаил налил и ей. Выпили.
— Как же это тебе удалось? — спросила она, облизнув языком губы.
— Очень просто. Предъявил наше свидетельство о браке. Она сказала, что такой подлец ей в мужья не нужен. И денег моих тоже. И порвала расписку.
— Так что же, у них больше нет к тебе никаких вопросов? И все проблемы отпали?
— Надеюсь, — сухо ответил Михаил.
— Наливай еще по одной!
Выпили.
— А что же ты такой мрачный? У тебя радость.
— Просто так. Впечатление тяжелое осталось. Знаешь, когда при тебе беременная женщина падает в обморок, а потом говорит такие слова…
— А-а. Так она там истерику закатила?
— Ну, а ты как думаешь? Разве у вашего брата без этого бывает?
— И ты, конечно, сразу ее пожалел?
— Пожалел, — ответил Мишака.
— Ишь! Рассуропился! А еще мужик. Ну и езжай к ней в Киев!
— Ну и поеду! — сказал он зло.
Тома резко встала и хотела выйти. Михаил попытался обнять ее. Она вырвалась:
— Не трогай меня! Отправляйся к своей дуре!
— Не надо про нее так говорить…
— Ах, так!! — Тамара с расширенными зрачками выскочила из кухни, и он услышал реэкий щелчок входной двери, а еще через минуту, выглянув в окно, увидел, как она вышла из подъезда и направилась к автобусной остановке.
8Через две недели в приемную союзного министра пришло письмо от Валентины Сергеевны, где подробно излагалась история ее дочери. Она не выдвигала никаких требований, но просто выражала надежду, что руководство само разберется. Усилиями Авостина это письмо было переслано в школу, где решено было обсудить поступок Подцыбина на комсомольском собрании. Олег Кириллович при этом намекнул Макею, что не стоит раздувать дело, поскольку оно по сути уже исчерпано. Подцыбин заверил сокурсников, что не бросит ребенка и будет в соответствии с законом ему помогать. Комсомольцы, кое-кто из которых уже бывал в подобного рода ситуациях, лишь чуть-чуть не дошедших до данной степени остроты, не стали выносить Михаилу никакого взыскания и ограничились просто обсуждением.
На защиту диплома Подцыбин явился в приподнятом настроении. И хотя Борис Аленсандрович по непонятным для Михаила причинам вдруг оказался такой скотиной и не защитил его от нападок дотошного полковника Закаблукова, толстого, лысого мужика с апоплексического цвета затылком, что привело к снижению оценки, и обещанные Босом красные корочки упорхнули от Михаила, поблескивая издали своим радужным переплетом, все же он не был сильно огорчен и считал, что кривая его вынесла, как говорится, на чистый простор и дальше все будет радужно и прекрасно.
Не без помощи тестя Подцыбин получил весьма выгодное назначение и уехал работать под видом сотрудника торгпредства в Сингапур. Его мечта спорхнула с выцветшей репродукции в Давыдково и, пролетев через континент, приземлилась в терпко пряной и, даже отдающей слегка тошнотворной гнильцой, бананово-лимонной реальности. В Сингапуре Подцыбин занимался оформлением торговых сделок. Это в официальном плане. А на самом деле участвовал в приемке и передаче секретных грузов. Работа непыльная и не связанная, как ему казалось, с каким-то уж очень большим риском. Их жизнь с Тамарой в бытовом отношении была вполне сносной, хотя нельзя сказать, что уж слишком шикарной, и в этом смысле их голубая мечта существенно поблекла за четыре экваториальных года. Тома уже прорабатывала план перевода мужа поближе к Европе на какие-нибудь базальтовые Канары и допекала им отца. Михаил, которому его однокурсник Кустяко во время своей командировки в Сингапур сообщил, что у того родился сын в Киеве, о чем тот узнал от Макея, аккуратно посылал алименты, заботясь не столько о своем единственном ребенке, сколько о том, чтобы Валентина Сергеевна не подняла нового скандала.
Когда они с Кустяко во время его пребывания в Сингапуре прогуливались по пальмовой набережной, тот по старой дурной привычке спросил его:
— Хочешь анекдот, свежий, из Москвы?
— Политический? — ухмыльнулся Подцыбин.
— Разумеется, — Кустяко оглянулся по сторонам и начал. — Леонид Ильич на даче выходит утром на балкон и видит солнце сияет. Обращается к нему: «Доброе утро, солнышко!» Солнце в ответ: «Доброе утро, Леонид Ильич». Брежнев подышал воздухом и возвратился в комнату работать. После обеда снова вышел на балкон. Смотрит, солнышко уже в зените. Приставил ко рту ладошки трубочкой и: «Как дела, солнышко?» Солнышко отвечает сверху: «Отлично, Леонид Ильич». Брежнев оглядел кругом леса, поля, и вернулся свою «Малую землю» писать. Заработался до вечера. Вышел на балкон. Смотрит, солнышко к горизонту клонится. Помахал рукой: «Спокойной ночи, солнышко!» А солнышко в ответ: «Чтоб ты сдох, старый пень! Не видишь, я уже на Западе».
Подцыбин с Кустяко оглянулись — никого поблизости не было — потом захохотали.
— Ну, а мы с тобой где? — спросил Подцыбин. — Пока еще на Востоке?
Кустяко ничего не ответил и спрятал глаза.
Первого августа на четвертый год пребывания в Сингапуре советник торгпредства Подцыбин бесследно исчез. Он вышел в девять ноль-ноль из квартиры и направился на работу, но в представительство не явился. По словам жены она не заметила тем утром в его поведении ничего особенного. Настойчивые поиски посольства, торгпредства, полиции ни к чему не привели. Тамара вынуждена была вернуться на Родину одна.
Олег Кириллович встретил дочь мрачным и настороженным. У него были неприятности на службе.
— Существует подозрение, — сказал он. — Что этот мерзавец переметнулся на Запад.
— Папа, как ты можешь? Ведь нет же никаких сведений. Говорят, что без вести пропал.
— Еще объявится, — буркнул генерал. — Что разоделась, как на бал?
— А что, моя жизнь разве кончилась? Я понравиться хочу.
Узнав о случившемся Иван Филатович стал обращаться в разные инстанции, настойчиво требуя внести ясность: что с его сыном? Ему было не по себе от намеков об измене. Ведь, может, он просто погиб или находится в плену и надо его выручать. В ответ он получал невразумительные отписки, что вынуждало его только активнее действовать. Потому и попал в психушку.
9На ноябрьские праздники киевская молодая мама с по-вдовьи скрученными на затылке волосами что-то вязала около телевизора. Рядом, сложа ручонки на коленках, уставился в экран бледнехонький четырехлеток-сын. Камера медленно показывала Мавзолей с глотающими зевки первыми лицами страны. В центре приветственно озубил обмякшую нижнюю челюсть Леонид Ильич. По одну сторону от него теснились маршалы, по другую — члены Политбюро. Камера наехала на строй молодых офицеров.
— Это наш папа? — скрючил в телевизор палец ребенок.
— Нет, не наш, — ответила мать, безразлично глянув поверх очков.
— А где он?
— Далеко. Я же тебе говорила.
— А он скоро приедет?
— Нет, не скоро. Он занят.
— А когда?
— Как выполнит задание. Он разведчик.
— А что такое разведчик?
— Это когда тебя засылают куда-нибудь к врагам.
— Каким врагам?
— Ну, даешь! Есть наша страна, где мы счастливо живем. А есть другие страны, где все живут плохо. И они хотят нашу страну захватить. А разведчик им мешает.
— Хочу быть разведчиком! — подскочил золотушный ребенок.
— Боже упаси! — ахнула появившаяся в дверях Валентина Сергеевна в цветастом пиджачке и брючках клеш.
— Подрасти сперва, — произнесла Тамара, ловко работая спицами.
На экране, сменяя друг друга, ползли танки с чуть ли не задевающими брусчатку пушками, боевые машины пехоты с задранными в небо птурсами, тягачи с обрюзгшими ракетами. Леонид Ильич стоял на трибуне и, морщась, махал солнышку. Оно стояло в зените.
10Как-то в затененном кабинете Олега Кирилловича, чудом удержавшегося в генеральском кресле после истории с зятем, раздался протяжный звонок.
— Авостин, — сухо сказал в трубку.
— Это Подцыбин, — раздалось на другом конце провода. — Халлоу!
— Мишка, что ли?
— Майкл.
— Объявился, значит… — задумался и, словно спохватившись, нажал на кнопку под крышкой стола.
Зажав рукой микрофон, бросил сразу появившемуся в дверях холеному лейтенанту:
— Срочно установить откуда звонят.
Лейтенант исчез.
— А вы думали, я уже все, каюк, — звучало из трубки.
— Да так-то я и не думал, — отпустил микрофон.
— Кирилыч! У меня к вам дельце.
— С такими подонками, как ты, я дел не имею!
— Зря. Зря, так, не дослушавши…
— Откуда звонишь?
— Вам доложат.
И точно. В дверях снова появился лейтенант и быстро прошагав по паркету, положил на стол листок.
«На проводе о. Пальма Канарские острова», — прочитал генерал и замахал руками холеному. Тот удалился.
— Далековато забрался… — вновь заговорил Авостин.
— Ну, вы же грозились меня сослать на канальские острова. Вот я там и оказался, — в трубке засмеялись.
— Мерзавец!
— Тестюшка…
— И ты еще посмел?!
— Короче. Нужно переправить ко мне сына.
— Какого сына?
— У меня он один. В Киеве.
— И у тебя рот открывается, чтобы я… — могучий лоб генерала покрылся испариной.
— Именно.
— Вот каналья!!
— Олег Кирилыч! Если вы не поможете мне, то маленький документально подтвержденный листочек ляжет на стол чуть выше вашего…
— Какой еще листочек?
— А что же вы думаете, я все эти годы баклуши бил?
Олег Кириллович хотел бросить трубку, но какая-то профессиональная осторожность помешала:
— И что там начиркано?
— Интим вашей дочери.
Авостин проглотил сухой комок в горле. То, что его дочь переспала с южнокорейским атташе, он знал по своему особому каналу, но то, чтобы об этом могли узнать и другие, он позволить никак не мог.
— Шутник ты, Миша! — искривился.
— … Как будем договариваться? Недельку даю на обдумывание…Запикало.
В том, что из всего этого добра не будет, сомневаться не приходилось. Перед генералом вдруг встала тяжкая задача. Прямо хоть сам езжай в Киев, выкрадывай ребенка и вези в багаже через границу. Иначе…
Потянулся, открыл потаенную дверцу стенного бара. Звякнул бутылкой горилки. Лупанул один стакашек. Другой. Долго курил, пуская кольца зыбкого дыма. И потом проговорил:
— Иного выхода не вижу. Придется убрать и дочь… А то на старости лет сам угодишь на острова, те самые — К А Н А Л Ь С К И Е…
Павел Амнуэль ЧИСТО НАУЧНАЯ ЭКСПЕРТИЗА
- Извините, я могу поговорить с миссис Джефферсон?
— Говорите.
— Мое имя Джонатан Бернс, я работаю… работал вместе с…
— Я о вас слышала, доктор Бернс. Ник… рассказывал.
— Вот как… Это облегчает… Понимаю, миссис Джефферсон: вам сейчас не до того, чтобы…
— Хотите поговорить о Нике?
— Могу ли рассчитывать…
— Конечно, я все время о нем думаю, вы его знали, хочу о нем говорить, пожалуйста, приезжайте прямо сейчас, знаете адрес? Лихай-роуд, восемнадцать, второй этаж, позвоните на мобильный, когда приедете, я открою, звонок отключен, потому что… вы понимаете… Пожалуйста, приезжайте, доктор Бернс.
* * *С Бернсом разговаривал детектив Сильверберг. Он последовательно опрашивал сотрудников кафедры, начав с Нобелевского лауреата Джона Ховнера, для которого реальный мир был лишь голографической записью на поверхности пятимерной сферы, а потому относился профессор к проблемам мироздания — от мировых до личных — с олимпийским спокойствием, полагая, что ни к чему проецировать на и без того максимально заполненные квантовые области еще и собственные эмоции. Детектив вышел от профессора ошарашенный свалившейся на него информацией и потому с остальными сотрудниками разговаривал, будучи в состоянии взвинченном и в чем-то даже неадекватном. В кабинет к Бернсу Сильверберг вошел без стука минут за пятнадцать до конца рабочего дня, будучи уверен, что, если не поторопиться, то ровно в пять физик сбежит домой, и придется прийти на следующий день: кошмар, которого детектив хотел избежать.
Опустив не только приветствие, но и положенные в таких случаях биографические детали, Сильверберг спросил без околичностей:
— Доктор Бернс, где вы были во второй половине дня пятницы, восемнадцатого октября?
Бернс, занимавший последний по коридору кабинет, домой не собирался, времени у него было достаточно, жену он просил заехать за ним в половине восьмого: они собирались на празднование дня рождения Розетты, любимой племянницы Бернса, родившейся в день старта межпланетной станции к комете Чурюмова-Герасименко и потому названной в честь этого замечательного научного события.