Его было за что любить. Красив, умен, известен с первого фильма, в котором снялся в восемнадцать лет. Богат. По крайней мере, по советским меркам — очень богат. Большинство мечтало о „Жигулях“, а он ездил на „Волге“. Квартира на Кутузовском. После „перестройки“ многое изменилось. Звание народного больше не открывало нужные двери, торговать лицом стало недостаточно для решения повседневных проблем. (Хотя на рынке по-прежнему можно было рассчитывать на максимальную скидку от торговца, будь то азербайджанец или молдаванин. Русских, кроме молочниц, в рыночных рядах он давно не видел.).
Маймин адаптировался быстро. Сегодня, получая по пятьсот долларов за съемочный день в телесериале, редкий месяц он не имел десяти таких „дней всенародной халтуры“. Плюс иногда приличные роли в кино, плюс ставка в театре, где играл два любимых спектакля. Редко, к сожалению, зато с удовольствием. Кое-какие деньги давала и антреприза, поставленная „под него“ по пьесе отошедшего от дел банкира „первой волны“, формально разорившегося в 98-м, но сохранившего достаточно, чтобы вложить кругленькую сумму в реализацию детской мечты стать драматургом. Банкир писал роль для Маймина с самого себя.
Маймин сказал, что для создания правильного образа актер изначально должен проникнуться ощущением шальных денег, И запросил по три тысячи за каждый спектакль. Режиссер, присутствовавший при разговоре, спросил, почему так мало, он собирался просить для Маймина пять. Маймин выразительно посмотрел на банкира-драматурга и улыбнулся. Тот хмыкнул и сказал, что условия Маймина его устраивают и что только Маймин, как, собственно, и предполагалось, а теперь решено окончательно, будет играть главную роль.
Только через несколько месяцев кто-то проболтался режиссеру, что в отличие от него, привыкшего мыслить в рублях, состоявшиеся при нем переговоры велись с прицелом на иную валюту.
Маймин был богатым человеком. И уж никак не считал себя неудачником. Наоборот. Везунчиком. Но вот любовь… Все время выяснялось, что любили не его. А его славу, его деньги, его возможности. Каждая женщина хотела что-то получить от него кроме общения, права ласкать его и отдаваться ему.
Несколько лет назад Маймин неожиданно понял, что это — нормально. Что всякая женщина, особенно молодая и красивая, а с другими романов он не заводил, желала что-то получить. Кто по природному корыстолюбию, кто потому что полагал (справедливо, как стал признавать Маймин), будто любящий мужчина должен стараться максимально много сделать для любимой женщины.
Они правы, наверное. Но Маймина это не устраивало. Не из-за жадности. Просто, будучи столько лет знаменитым, он искренне верил, что счастья быть его избранницей уже достаточно. Короче говоря, конфликт с прекрасным полом перешел в антагонистический, и Маймин решил, что без женщин жить проще.
Оказалось, не проще, а совсем просто. Только неинтересно. Зато спокойно.
Но сейчас Маймин почувствовал, что в нем проснулись забытые, изжитые эмоции. Как эта девочка смотрела на него! Понятно, что он ее не интересовал. Она была в песне, в музыке, в образе. Но как смотрела!
Маймин оглянулся на коллег. Нет, это не его индивидуальное помешательство. Повидавшие всякое, педагоги Училища не отрывали от девушки глаз, кто с удивлением, кто с восхищением, кто в таком же смятении, как он сам. Преподаватель кафедры вокала — Журова, обращаясь к Бугрову, спросила, можно ли попросить спеть романс.
До Маймина дошло, что девушка несколько минут как закончила петь и стоит молча, закрыв глаза. В ней продолжала жить музыка. Музыка, которой не было. На просмотре, если абитуриент пел, ему не аккомпанировали. Это непреложное правило Училища. Актеру должно быть трудно. Пианино в зале стояло, но не для поступающих.
Бугров, казалось, удивляясь собственным словам, сдавленно произнес:
— Да, пожалуйста, вы можете спеть романс?
— Что? — встрепенулась девушка.
Раздался голос Маймина:
— Романс можете спеть?
Все повернулись в его сторону. Впервые за годы участия в приемной комиссии Маймин обратился к абитуриенту.
Маймин раздраженно подтвердил:
— Да, я хочу услышать романс.
Девушка посмотрела на него. Именно на него, и сказала:
— Хорошо, Роман Кириллович, только почему вы на меня злитесь?
Маймин растерялся — откуда она знает его отчество? Имена известных артистов знают все, а отчества… Маймин почувствовал, что теряет над собой контроль, — он перестал понимать, что происходит. Маймин волновался, как перед выходом в дипломном спектакле.
— Извините, это не к вам относится! — выдавил он из себя и закашлялся.
Девушка запела „Нищенку“. Конечно, это могло оказаться случайностью. Конечно, никакого расчета не было. Но для преподавателей Училища это как копытом по слезной железе. Романс о судьбе актрисы, в зените славы потерявшей голос и ослепшей, в стенах Училища звучал зловеще. Студентам его петь не разрешали. В доме повешенного о веревке…
После первых слов Беленький, преподаватель музыки, резко встал, шепнул Бугрову „Извините“, — и сел к пианино. Никто даже не удивился порыву, нарушавшему табу.
Она пела.
Преподаватель сценречи Марина Шурина заплакала первая. Это было не странно, все-таки 85 лет. Но вслед за ней…
Маймин резко встал и вышел из аудитории. Так делать не полагалось. Подобного рода бестактность — помешать исполнителю — исключалась. Но Маймину было все равно. Он не мог находиться в аудитории.
Маймин шел по коридору и вспоминал девочек, что вмиг стали известными актрисами и вскорости сошли со сцены или исчезли с экранов. Откуда у этой девочки-подростка такое понимание их эмоций, как она сумела так передать настроение? Откуда вообще ей было знать, что такое горе?! Слава и забвение? Успех и унижение?
Девушка пела о том, чего Маймин так боялся последние лет двадцать — поворота жизни на 180 градусов.
Если она пела ему о любви, то она и предсказывала ему будущее?!
Маймин подумал, что сходит с ума.
Вышел на улицу, отошел в сторону от дверей Училища. Там толпились самые упрямые неудачники второго тура, рассчитывавшие на чудо, на то, что их позовут, передумают, и ожидавшие просмотра везунчики, вместе со своими родителями, бабушками и дедушками. Даже иногородние часто приезжали поступать целыми семьями. В другие вузы так не поступали.
Маймин закурил. К нему подошел Коля Смирнов. Когда-то его студент, сегодня актер театра и преподаватель кафедры мастерства актера.
— Роман Кириллович! Вы в порядке?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, чувствуете себя хорошо? Вы так неожиданно вышли, я подумал, вам плохо, вот пошел за вами.
— Нет, Коля, все нормально. В смысле со здоровьем. Ты мне скажи, ты понимаешь, что ее ждет?!
Николай знал теорию Маймина. Знал, что переубедить его невозможно. Но он любил студентов, любил их энтузиазм, готовность сутками не уходить из Училища. Смирнов нищенствовал и все равно был счастлив, поскольку занимался любимым делом. Однако Маймину доказывать что-либо бесполезно. У него собственная правда. Утилитарная. Но ведь — правда!
Николая удивляло, что именно успешный Маймин исповедовал то, что мог бы исповедовать неудачник.
А он, лучший студент курса, игравший заглавные роли в трех дипломных постановках — беспрецедентный случай, — по большому счету стал неудачником, однако был счастлив. Несчастливый удачник Маймин и счастливый неудачник Смирнов. Диалектика, блин!
— Понимаете, Роман Кириллович, она безумно талантлива…
— Слишком!
— А можно быть слишком талантливым?
— Посмотри на себя!
— Я просто лентяй.
— Брось, ты просто талантливый профессионал, а потому разборчив.
— Ну…
— Ладно, не о тебе речь. Подумай, через что этой девочке предстоит пройти! Отсутствие нормальной семьи — точно, безденежье… Или станет содержанкой какого-нибудь жлоба с деньгами. А домогательства актеров, режиссеров, директоров театра, продюсеров и далее по списку!
— Здесь последние годы стало полегче — голубеет наш мир не по дням, а по часам…
— Не ерничай! Она безумно талантлива. Наверняка во всем. Будет прекрасной, ну, я не знаю, ну, скажем, учительницей или адвокатом. Не знаю… Только не актрисой.
— А может, ей повезет? Проучится у нас четыре года, выйдет замуж по любви и будет держать салон. Картинную галерею. Муж денег даст. Она же очень красива, очаровательна.
— Ты что, Коля, издеваешься? Точно издеваешься. Только не пойму — надо мной или над ней? Какое „замуж“ после наркотика, которого она тут хлебнет? Ее потом со сцены трактором не стащишь.
— Роман Кириллович, простите за прямой вопрос. Как вы сегодня уснете, если напишете „нет“? Вы же не пьете, бессонницу как обманете?
— Спокойно, Мой голос все равно ничего не решает.
— Ну да, мы принимаем на себя моральную ответственность за судьбу этой девочки, а вы потом с удовольствием будете ее учить тому, к чему сейчас не пускаете. Состоится ее судьба — ваша заслуга. Не состоится — вы не виноваты, вы изначально были против.
— Ага, я хорошо устроился. Согласись, слишком умный для актера! Хватит. Иди. Пожалуйста. Хочу побыть один.
Маймин решил больше на экзамен сегодня не ходить. Завтра был еще один день третьего тура.
Пошел пройтись по Новому Арбату. Вернется часам к пяти, под самый конец, подпишет протокол и формально проголосует. Все уже решится, и можно будет избежать участия в обсуждении приговора.
Колю Смирнова в Училище любили. И преподаватели, для большинства из которых он оставался самым талантливым студентом последних лет, и студенты, которым он был близок по возрасту и к которому они бегали с проблемами, начиная от любовных терзаний и заканчивая одалживанием денег до стипендии. Студенты, правда, не знали, что сам Коля занимал деньги у старших, чтобы переодолжить им.
Просьба Коли вначале вызвала оторопь членов комиссии. Но когда его поддержал Бугров, причем в несвойственной ему жесткой манере, согласились.
Маймин вернулся к половине пятого. С улицы раньше намеченного времени его согнал дождь. Просмотр закончился.
Маймин вошел в аудиторию и удивился, что все преподаватели на месте. Бугров радостно сказал:
— О, как вы вовремя! Роман Кириллович, надо протоколы подписать.
— Не проблема. Надеюсь, не отсутствие моего веского слова заставило синклит задержаться?
— Нет. Хотя…
— Что, потребовалось тайное голосование? — продолжал шутить Маймин.
— Роман Кириллович, тут такой казус вышел. Впервые за всю историю Училища. По одному абитуриенту голоса разделились пополам, так что от вашего решения зависит все.
Коля Смирнов встал и вышел из аудитории. Маймин уже понял — что-то не так.
Понял — что-то происходит, но по инерции спросил:
— Это о каком абитуриенте идет речь? Я и видел-то сегодня всего троих или четверых.
— Вот-вот, — радостно закивал Бугров, — как раз по одному из них. По Щелоковой. Ну, девушке, которую вы до конца не дослушали. Ровно 8:8. Вам решать.
За спиной Маймина хлопнула дверь. Он невольно обернулся. В аудиторию вошел Коля и та абитуриентка. Коля отпустил ее руку и прошел на свое место за столом.
Девушка стояла в дверях. Что ей подсказало, ради кого ее привели? Она смотрела на Маймина. Их глаза опять встретились.
Маймин не мог подобрать слов, которые бы передали выражение ее глаз. Подумал, что, наверное, так подсудимый смотрит на судью, произнося последнее слово. Но он не судья. Он не хочет брать на себя ответственность за ее судьбу.
Прошло семь лет. Самая популярная актриса российского кино, снявшаяся в двух фильмах Голливуда, обладательница Оскара за лучшую женскую роль второго плана, мегазвезда российской эстрады Екатерина Щелокова начала свой первый сольный концерт в Кремле с песни „Маэстро“. Пугачева не сразу дала разрешение на это. Но, услышав всю историю, — разрешила. Исполнение песни посвящалось Роману Кирилловичу Маймину, человеку, открывшему Екатерине Щелоковой дверь на сцену.
Последняя любовь
Казалось, он мог быть доволен собой. Когда тебе под пятьдесят, а ты не можешь вспомнить в своей жизни ни одного подлога, ни одного постыдного поступка — либо ты сошел с ума, либо действительно неплохо прожил бурную часть жизни. Но у него был такой характер — всегда что-то беспокоило, в чем-то сомневался, ждал чего-то неприятного.
А между тем Андрей был богат. В той мере, в какой хотел этого, и в тех пределах, которые обеспечивали выполнение всех его разумных желаний, но не заставляли ежедневно думать об охране капитала, борьбе с конкурентами и серьезных неприятностях с властью.
Миша, решивший, что идти по стопам отца ни к чему, и потому ставший программистом, уехал в Германию. Устроился прекрасно, женился на немке, домой звонил раз в неделю. Приезжал пару раз в год, и то — по делам. Словом, отрезанный ломоть.
Дочь, Дашка, удачно вышла замуж. Родилась внучка.
Жаль только, что Алена не стала бабушкой, не дожила. Сгорела от рака легких за четыре месяца.
Он очень любил ее. Поженились, когда обоим было по двадцать. Вместе прошли все трудности — маленькие дети, безквартирье, нищета, окончание института, работа по распределению в Калужской области, обратный переезд в Москву Всего не перечесть. И зачем? У большинства московских семей — почти то же. А разница сводилась к тому, что редкие жены, и Алена из их числа, всячески поддерживали мужей, не торопили, довольствовались тем, что есть, не завидовали вырвавшимся вперед и, соответственно, не пилили.
Андрей понимал, что после Алены никто и никогда не сможет стать его женой, Женой — в смысле и другом, и любимой женщиной. Жена-хозяйка — возможно, но жена-жена — никогда. Андрей понимал, что много женщин не прочь оказаться рядом с ним. Надежно, комфортно, престижно. В конце концов — сытно. Но он хотел, чтобы его любили, а не использовали. Пусть даже платя за это вниманием, заботой, телом. Никто его не будет любить так бескорыстно, как Алена. Им будут только пользоваться. Значит, и он имеет право пользоваться.
До Алены у Андрея был роман с простенькой девчушкой, очень симпатичной и миленькой. Они встречались больше полугода, что в том возрасте — огромный срок. Андрей даже подумывал жениться, но теоретически. Наверное, поскорее хотелось почувствовать себя взрослым.
Встретив Алену, позвонил милой девочке и сказал, что больше встречаться они не будут. И забыл. Хотя, может, и не забыл. Иногда он вспоминал Марину, ее влюбленные наивные глаза, постоянную готовность во всем угождать, восхищение им, которое она не скрывала.
Марина была ангелочком, неземным и потому несерьезным. В нее он был влюблен, а Алену — любил. Влюбиться он, может быть, еще и способен, а вот полюбить…
Когда Алена умерла, Андрею стало очень одиноко. Семья дочери жила своей жизнью в загородном коттедже, и при всех хороших, можно сказать, уникальных, отношениях он был для них помехой. Не в том смысле, что его стеснялись. Но в субботу и воскресенье молодым хотелось либо побыть вдвоем, либо встретиться с друзьями. Он был лишним.
Конечно, его собственные друзья — их с Аленой друзья — всегда рады его видеть. Однако наблюдать чужое счастье, потеряв свое, — испытание, требующее хорошей нервной системы.
На работе все ладилось. Он уже много лет был одним из самых популярных и авторитетных телеведущих, членом телеакадемии, лауреатом „ТЭФИ“. В отличие от большинства коллег он не принадлежал к какой-то команде, не обслуживал интересы кого-либо из олигархов. Удивительно, но Андрей сохранился как профессионал, что добавляло ему веса в телевизионной тусовке. Теперь мало кто, говоря об Андрее, крутил у виска пальцем, обсуждая его нежелание получить огромные деньги, отработав простенький заказ на того или иного политического деятеля. Порой Андрей удивлялся, что зарабатывал значительно больше тех, за кем закрепилась слава умеющих сорвать куш в любой политической ситуации.
Работа приносила не только бешеную популярность, но и солидные связи с влиятельнейшими людьми. И политиками, и бизнесменами, и элитой интеллигенции. Ему доверяли. Его не боялись.
Однако вне работы было тоскливо. Появлявшиеся периодически женщины отвлекали на несколько часов от грустных мыслей, давали возможность попотчевать самолюбие, но оставляли холодным. Он хотел, но не мог влюбиться. Хотел и не мог начать ревновать их к другим мужчинам, которые у них были или могли быть. Он получал свое. Остальное не интересовало.
Как-то раз, после прямого эфира, к Андрею подошла миленькая девочка и попросила автограф. Ничего необычного. Изрядно надоевшая плата за популярность. Но что-то зацепило его в девчушке. Какая-то несуразица, что ли. Жесткие, как бы стервозные, глаза и мягкое выражение лица. Что-то не вязалось.
Андрей спросил, где девушка работает. Она сказала, что о работе только думает, поскольку два месяца назад окончила журфак. Это второе высшее. Первое — педагогическое.
Андрей почувствовал, что в нем проснулся мужской интерес. Спросил, как зовут. „Настя“. Не хочет ли попробовать работать корреспондентом на его передаче? Можно попробовать. „Конечно!“
Условились о встрече через несколько дней.
Роман начался сразу. После разговора о делах Андрей предложил поехать пообедать. Потом попить кофе у него, благо это рядом. Дома сказал, что хочет ее поцеловать. И они очень быстро оказались в постели.
Когда занятия любовью закончились, Андрей с грустью подумал, что теперь его интерес к девчонке пропадет. Ни один уважающий себя мужчина не ценит легких побед. Тем более он, к ним привыкший.