— Глупости! — громко произнес Кирилл. Он снова подошел к озеру и сунул в воду обе руки. И сейчас же на середине Чистого ключа вспух небольшой водяной горб, тихо, но отчетливо ухнуло, а потом забормотало. Поверхность озера всколыхнулась, заставив закачаться упругие зеленые стебли, растущие из воды у самого берега. Кирилл отпрянул уже на несколько шагов, благополучно влетев в кустарник.
— Тьфу на вас! — Кирилл разозлился. Он решительно вернулся к воде и принялся умываться. Все-таки какая холодная здесь вода! Но здорово бодрит. Кожа лица так и горит. Бодрит! Горит! Просто стихи. А вот еще сравнение — кожа горит, как после бритья «Невой». Нет, так лучше не сравнивать.
Опять ухнуло, и опять вспух водяной горб. Споткнулась о близкий берег набежавшая волна, и только вытекающая из Чистого ключа речка разрешила ей следовать дальше — в глубь тенистой низины, до Пресного озера. Никакого колдовства, только физика. Тяжесть земной коры выдавливает из своих глубин обычную воду — вот и все! Никаких водяных, русалок и прочих таинственных жителей. Интересно, подумал Кирилл, если бы я совершенно ничего не знал об этих существах, с детства учил только физику и химию, был бы прагматичным и скучным материалистом до мозга костей, испугался бы я сейчас? Что бы представил, когда заурчало и вода вспучилась? Может, и испугался, но от неожиданности. А потом довольно скучно объяснил сам себе причину этого явления, как только что это сделал. И не зародились бы в моем мозгу сказочные существа, не заработала бы фантазия. Но, с другой стороны, почему незнание порождает колдунов и духов? Чем объяснить стремление человека одухотворить мертвый материальный мир, который дан нам в ощущениях? И сразу вопрос: кем дан? Может, так легче понять все окружающее нас? Наверное — легче, если предположить, что вокруг нас все живое, всемогущее, понимающее, а значит, способное услышать, способное пожалеть. А кто-то надеется приобщиться к могущественным силам и получить абсолютную власть… Да-а, некоторым деятелям в этом смысле наука жизнь попортила, объяснив многое из сверхъестественного. Многое, но не все. А вдруг существует нечто еще, что породило когда-то веру в колдунов? Может быть, на миллион считающих себя магами приходится один настоящий. И наука со временем объяснит и эти необыкновенные способности простого смертного. Вот только простого ли? Раньше они существовали в мифах и были богами или полубогами, иногда простыми людьми, одаренными теми же богами. В сказках появились колдуны и волшебники. А сейчас этим занимается фантастика, где каждый колдун оказывается инопланетным пришельцем: хочется ведь теперь все объяснить с помощью науки. Раз нет ничего необычного на Земле, значит, есть где-то еще. Но все-таки есть! Как нам хочется мистики, волшебства, чуда!..
Чистый ключ время от времени вспухал водяным горбами. Кирилл даже засек время между двумя этими явлениями — ровно две с половиной минуты.
— Просто клепсидра какая-то, — пробормотал он. — Неудавшийся гейзер.
А ведь в гейзере вода — кипяток. А здесь холодная до невозможности. И вода здесь изумрудного оттенка не оттого, что в ней развились микроводоросли — они просто не могут возникнуть в таком холоде, — а просто в ней отражается окружающая зелень. И микроэлементы, как говорил Борис Борисыч, подкрашивают… Где-то глубоко под землей погребен исполинский айсберг — остаток Великого оледенения. И от гигантского давления или внутреннего жара земли он тает, рождая подземные реки и озера… А что будет, когда он весь растает? Исчезнут реки, высохнут озера. Интересно, почему нет соленых рек?..
Кирилл медленно возвращался прежней дорогой. На душе было почему-то грустно. Он невольно бросал взгляды на поверхность реки, по которой ровно через каждые две с половиной минуты прокатывалась одинокая гладкая волна, как сокращение мышцы под шкурой животного. И чем дальше от Чистого ключа, тем слабее становилось это движение…
Он почти дошел до своего флигеля, как невесть откуда взявшаяся Катя крикнула ему:
— Замри!!!
Кирилл застыл на одной ноге, хотя стоять было крайне неудобно. Катя выбралась из зарослей полевых цветов и подошла к Кириллу.
— А по газонам ходить не очень-то хорошо, — улыбаясь, сказал он. — И, кстати, я уже устал изображать из себя статую.
Катя наклонилась и подобрала что-то с каменной плитки у самой ноги Кирилла.
— Отомри! — сказала Катя и подняла руку повыше, чтобы хорошо было видно. — Смотри, ты чуть было не наступил на косенога.
— На кого я не наступил? — спросил Кирилл и посмотрел на протянутую руку. На маленькой ладошке он увидел раскинувшего длинные тонкие лапы паука-сенокосца.
— О! — Кирилл даже чуть вздрогнул. — И ты не боишься?
Сам он с детства катастрофически боялся пауков. С возрастом, правда, этот страх поутих, но все равно гнездился где-то в подсознании.
— Почему я должна его бояться? — Катя поднесла ладошку к своему лицу. Ее глаза забавно скосились, разглядывая паука.
— Он хороший, — сказала она. — Даже небо заплакало бы, если бы ты на него наступил.
— Да, дождик сейчас совершенно не помешал бы, — отвлекаясь от паучьих тем, проговорил Кирилл.
— И тебе совсем его не жалко? — спросила Катя.
— Конечно, жалко. Только ты знаешь что? Выпусти его на травку. Пусть там живет. А дорожки все-таки для людей предназначены.
Катя послушно сунула руку в траву и терпеливо подождала, пока паук перелезет на стебель цветка.
— А ты знаешь, почему идет дождь, если убить паука?
— Потому что паук — это заколдованная девушка, — ответила Катя и посмотрела на Кирилла снизу вверх. — Но если я и превращусь когда-нибудь, то только в бабочку. Большую и красивую.
— Интересная мысль, — Кирилл присел на корточки и заглянул в серьезные детские глаза. — Только не торопись превращаться в бабочку. Ладно?
— Хо-ро-шо, — раздельно произнесла Катя. — А почему ты сказал, что нужен дождь?
— Потому что природа погибает от жаркого солнца. Это здесь так хорошо и прохладно. И то — не очень. А в других местах, где мало воды, трава выгорает, деревья сохнут и птицы падают на лету.
— Я этого не знала, — тихо сказала Катя и добавила: — А мне так лета хотелось!
Она повернулась и задумчиво пошла по дорожке, засунув руки в карманы комбинезона.
Серьезный маленький человек, подумал Кирилл, и трава выше ее панамки. Тут он удивился. Трава и цветы действительно были выше шестилетнего ребенка. Что они, за ночь, что ли, вымахали? Или они и были такими? Он крепко задумался, пытаясь вспомнить, как выглядели клумбы вчера. Вот невнимательность так невнимательность. А еще журналист. Городской, понимаешь, житель!
Кирилл подошел к флигелю, на пороге остановился, снова огляделся вокруг, пытаясь вспомнить, как все было вчера? Ничего не вспомнил, пожал плечами и зашел внутрь. В комнате на столе плавилась печатная машинка с одиноким листом бумаги, а вместе с ней и лампа «летучая мышь».
— Фу, как здесь жарко!
Решительно надо перебираться отсюда в тень, в прохладу, к Чистому ключу. Сидеть под сенью ивы, слушать журчание воды и печатать, печатать, печатать… Мозги просто кипят!
Кирилл подошел к столу и прикоснулся к ослепительно сверкающему рычагу возврата каретки. Он действительно нагрелся так, что обжигал кожу. Слабый, но отчетливый запах керосина витал в воздухе. Может, лампу вынести куда-нибудь на улицу? Или спрятать в шкаф? В любом случае, ее надо убрать в тень. Кирилл подхватил «летучую мышь» за проволочную ручку, отнес в дальний угол и поставил на печку. Потом немного подумал и переставил на полочку, прибитую к стене. Вернувшись к столу, сел на скрипнувший табурет, придвинул машинку, положил пальцы на клавиши… Все! Дальше он оцепенел. Голова была чистая, как тот заправленный в каретку лист. Желание есть, мыслей — никаких. Не помогли фантазии на тему древних храмов, колдунов и пришельцев. Все смешалось в пеструю сумятицу. Стройный, убедительный сюжет так и не возник. Воображение подсовывало какие-то обрывки, лоскутки, из которых никак не складывалось нечто единое, целое. «Как же это делают другие? — думал Кирилл. — Может, надо бросить все и уехать в ту самую Тмутаракань? И так уже все бросил и уехал. А может, я слишком многого хочу? Я здесь только второй день. Из меня еще не вытряхнулись впечатления городской жизни, вся эта суета-маета. А новое удивляет, отвлекает. Надо перестать бегать, спрашивать, выяснять чего-то, строить версии. Надо просто успокоиться, предаться созерцанию. Восточные мудрецы знали в этом толк. Не зря же проповедовали стремление к достижению гармонии».
Он убрал руки от клавиш и посмотрел в окно. Взгляд скользил по каменной стене странного дома Александры Владимировны, по стеклянному скату теплицы, построенной ее таинственным мужем, по блеклому небу, где не было и намека на какое-нибудь даже самое маленькое облачко.
Он убрал руки от клавиш и посмотрел в окно. Взгляд скользил по каменной стене странного дома Александры Владимировны, по стеклянному скату теплицы, построенной ее таинственным мужем, по блеклому небу, где не было и намека на какое-нибудь даже самое маленькое облачко.
Кирилл вышел из флигеля и присел на пороге. Локти он поставил на колени, подбородком уткнулся в кулаки. Пожалел, что отдал пачку сигарет тому мужичку у магазина. Сейчас как раз и подымить бы в глубоком раздумье. Он протянул руку, сорвал травинку и принялся ее грызть. Вот так и проходит время бездарно! Раньше его всегда не хватало, а сейчас — сиди и пиши: никто не мешает. Хотя нет! Мешает! Жара эта проклятущая!.. И как люди в Африке живут?
Он выплюнул наполовину изжеванную травинку и вернулся во флигель. Разделся, повалился на кровать и закрыл глаза. Буду спать, решил он. Буду только есть и спать. И никаких мозговых напряжений.
Сквозь закрытые веки пробивался солнечный свет, рисуя перед глазами зеленовато-фиолетово-красные кляксы. Они вырастали из ничего, раскручивались, меняли очертания и размеры, исчезали и появлялись вновь. В мозгу всплывали, затем растворялись слова: крошка, кубик, кустарник, кусок, кисель, кисель, очень горячий кисель… Кирилл вдруг сообразил, что невольно прокручивает а голове слова на букву «ка», выискивая то самое, с которого начнется повесть. Он был в том полудремотном состоянии, когда родившаяся мысль начинает обретать зрительный образ. И сейчас в его воображении вспыхнули красным огнем буквы, сложившиеся в слово «Камикадзе». «Почему камикадзе?» — лениво подумал Кирилл. Слово исчезло, но появился текст. Точнее, он не появился визуально, не зазвучал в ушах — просто мысли облеклись в словесную форму.
«…Камикадзе забрался в кабину самолета и закрыл фонарь, отделяя себя от мира живых. У него теперь не было имени, не было прошлого и тем более — будущего. Есть только настоящее: эта тесная кабина с легким запахом авиационного бензина, это солнце, слепящее глаза, эти ровные ряды солдат великой империи, выстроившихся для прощания вдоль взлетной полосы. Лобовое стекло фонаря перечеркивала черная лопасть винта; когда камикадзе включил запуск двигателя, она тронулась с места и медленно пошла вправо. Рокот внутри кабины нарастал, корпус самолета пронзила мелкая вибрация, мелькающие лопасти винта слились в призрачный веер. Камикадзе чувствовал, как по телу разливается тепло от выпитого саке. Он инстинктивно прикоснулся к белой с красным кружком ленточке, повязанной вокруг головы, потом опустил руку, сдвинул ручку газа до упора, дождавшись, когда двигатель наберет нужные обороты, отпустил тормоза. Самолет понесся по грунтовой полосе, оставляя за собой желтоватый шлейф пыли. Камикадзе почувствовал, как шасси оторвались от земли, и слегка потянул ручку управления на себя…»
Кирилл открыл глаза, поднял руку, посмотрел на часы. Он продремал или проспал больше двух часов. От горячего воздуха гудела голова. Стоило больших усилий, чтобы сесть на кровати. Он сидел, уперев руки в одеяло, и все ниже и ниже опускал голову. В какой-то момент он качнулся вперед, потом резко вскинулся и открыл глаза. Лучше всего сходить на озеро, окунуться разочек-другой. Иначе можно проваляться до ужина. Кирилл, как в замедленном кино, натянул рубашку и джинсы, сунул босые ноги в кроссовки и шатаясь побрел к выходу. У рукомойника он задержался, чтобы бросить в лицо горсть воды. На улице было слегка посвежее, но все равно все млело от раскаленного воздуха. А что же творится тогда в городе? На ходу застегивая рубашку, Кирилл плелся по дорожке в сторону внутреннего дворика. Завернув за угол дома, он остановился, заправил рубашку в джинсы и огляделся. Гамак сиротливо висел на столбах, а на обеденном столе под навесом скучал самовар. Кирилл потер ладонью глаза и двинулся в сторону озера. Справа и слева тянулись кустарники живой изгороди, под ногами хорошо утоптанная тропинка прорезала зеленый травянистый ковер.
Царило полное безветрие. Поверхность озера была гладкой, как стекло, по которому, казалось, можно спокойно прогуляться. Усмехнувшись, Кирилл скинул кроссовки, одежду, вошел в прохладную воду и неспешно поплыл в сторону горизонта…
«Капитан оторвался от чтения и посмотрел поверх книги на вошедшего старпома.
— Сэр, — почтительно доложил тот. — Ветер опасно усилился, мачты могут не выдержать.
— Какой ход? — спросил капитан.
— Двадцать два узла, сэр!
Двадцать два узла — очень неплохо для парусника. Даже очень неплохо. Два часа назад, несмотря на сильный ветер, он распорядился не убирать паруса. Сейчас главное — скорость. Необходимо было доставить груз в кратчайший срок. Но, с другой стороны, риск не должен граничить с безрассудством. Сунув меж страниц нож для разрезания бумаги, капитан положил книгу на стол и поднялся из кресла.
У грот-мачты стояли матросы в штормовой одежде и зюйдвестках. Как только капитан вышел на палубу, все повернули к нему напряженные лица. Ветер гудел в такелаже. Сильный ветер, баллов на девять. Раздутые паруса заставили мачты неестественно изогнуться. Парусник шел с огромной скоростью, разрезая форштевнем волны. Малейшая ошибка, и можно положить судно на борт. Капитан знал, что стоит ему отдать приказ, и матросы немедленно полезут по вантам наверх, к небу. Но он также знал, что при всем их опыте кто-нибудь неизбежно сорвется при таком ветре. И матросы это знали. Два часа назад еще можно было относительно безопасно убрать паруса, упасть мог только малоопытный моряк. Но сейчас рисковал каждый. И за все отвечал капитан…»
Кирилл вынырнул на поверхность, вдохнул полной грудью и огляделся. Берег оказался достаточно далеко, пора было возвращаться. Перевернувшись на спину, Кирилл медленно поплыл назад. Потом он перевернулся: лучше все-таки видеть, куда плывешь. Вдалеке по берегу шел человек. Не надо было особенно напрягать зрение, чтобы узнать в нем Борис Борисыча. Странный он все-таки. В такую жару ходит в своем неизменном костюме. Да еще с удочками на плече. Нелепо как-то это выглядит.
«Короткими пальцами майор госбезопасности держал раскрытую книжицу паспорта и строго смотрел на задержанного.
— А это у вас что такое, гражданин Борисов? — жестко спросил он, указывая на две бамбуковые плети.
— Удочки, — буркнул задержанный Борисов.
— Да нет, это не удочки, — майор прищурил левый глаз. — Это разборная антенна. А вот и передатчик.
При этих словах он указал на небольшой черный футляр, который был изъят у подозреваемого и сейчас находился в руках лейтенанта.
— А футлярчик-то с секретом, — сказал лейтенант. — Как он открывается?
И оба офицера выжидательно посмотрели на гражданина Борисова…»
Кирилл выбрался на берег, лег животом на горячие камни. Дотянулся до своей одежды, решив прикрыть голову от солнца хотя бы рубашкой. Тем более, что опыт такой уже имелся. «А ведь я начал придумывать какие-то истории, — подумал он. — За какой-то час — три сюжета. Вот только это все мои фантазии. Может, доведись настоящему летчику прочитать про моего камикадзе, или моряку — про капитана, поднимут автора на смех. А история про шпиона так вообще, как с киноэкрана списана. Но, с другой стороны, — почему бы и нет? Это же только зарисовки, черновики, так сказать. Главное — зафиксировать. Потом нужно будет все это переработать, литературу почитать соответствующую, ни в коем случае не художественную, лучше историческую, мемуарную, научную…» Еще Кирилл отметил, что все эти истории начинаются на ту самую букву «ка», которая уже столько времени терзает разум. Но ни одна из сюжетных завязок не подходит под задуманное название. Конечно, при большом желании можно из любой завязки как-то вырулить на Повелительницу дождя, но все это будет не то, получится нечто искусственное, а значит, не живое. Такого сейчас в книгах, к сожалению, навалом…
Кирилл и не заметил, как задремал. Проснулся он ближе к вечеру. Хорошо, что во время сна перевернулся на спину: хоть не обгорел на солнце. Прежде чем возвращаться домой, решил еще разок окунуться. Вода у берега была теплая, но все равно остужала разгоряченное тело.
К семи вечера все собрались во дворе за столом. Если бы этот ужин происходил в какой-нибудь пьесе, обязательно стояла бы авторская ремарка: «Те же и Шарик». Отлежавшись в конуре, Шарик неспешной походкой пересек двор и уселся невдалеке на траве. Он помаргивал осоловелыми глазами, шумно дышал, свесив из пасти розовый язык, и время от времени пытался куснуть себя за спину.
Хозяйка раскладывала гречневую кашу с тушеным мясом по тарелкам. Борис Борисыч с задумчивым видом изучал дощатую поверхность стола. Катя сидела с поникшим видом и тоже о чем-то напряженно думала. На какой-то вопрос матери она тихо сказала что-то неразборчиво.