– Как это? – Никита даже растерялся. – Замочим гада, и конец.
– Но Ангела вы еще не нашли, – напомнил Охотник. – Гибель заказчика ничего не решит. Ангел все равно будет продолжать исполнять свою работу. Такой уж он, понимаете?
Никита позеленел. Над столом неожиданно взметнулся злой голос Марины, высокий и тонкий:
– Мы, видите ли, его не нашли! Насколько я помню, это ваша работа – отыскать его. Ведь эта табуретка вспомнила, что у него нет одного сустава мизинца. Что, даже с такой приметой кишка тонка отыскать?
Мысленно я бросила в красивое голубое платье Марины самое жирное и политое обильным соусом блюдо – но только мысленно.
– Кстати о табуретках, – подала я голос. – Как насчет моих денег? Потому что, – тут я швырнула на стол вилку и отодвинула тарелку, – с меня хватит этого бреда. Я хочу мои деньги – и домой. Ваше общество очень вредно для здоровья.
В столовой на мгновение воцарилось молчание.
– Во-первых, – тихо заговорил Калиновский, – мои люди ищут человека с отсутствующей фалангой и ни на миг не прекращают поиски. Это что касается предъявленных мне обвинений. А во-вторых, – он взял бокал, отставив мизинец, и принялся пристально разглядывать рубиновую жидкость в нем, – боюсь, что ваше отсутствие, Татьяна Александровна, преждевременно. Когда мы найдем нашего хлопца, нам необходимо будет опознать его, и тут без вас нам никак не обойтись.
– Ах вот как! – Я побелела от злости. – Но у вас есть его портрет, его описание! Что еще вам от меня надо?
– Вы – свидетель, – повторил Владислав.
– Ну надо же, – издевательски проговорила я. – Разве мебель может быть свидетелем? А ведь ваша жена только что при всех обозвала меня табуреткой.
Калиновский искоса посмотрел на меня, но ничего не сказал. Лицо Охотника словно застыло. Я перевела взгляд на Владислава и заметила, что он неторопливо поставил на стол чашку чая, которую держал в руке. После чего жалкий подкаблучник аккуратно размахнулся и влепил жене такую пощечину, что она вместе со стулом упала на пол, где и осталась лежать, тихонько всхлипывая. Все свидетели этой необычной сцены окаменели, как изваяния. На шее Никиты дернулся кадык. Он сглотнул, но не проронил ни слова.
– Моя жена Марина, – с интонациями денди проговорил Владислав, неторопливо вытирая руки салфеткой, – очень сожалеет о том, что она сказала. Обещаю вам, больше это не повторится. Касательно же денег, – он взял в руку вилку и снова преспокойно принялся за еду, – то я хоть сейчас могу отдать вам всю сумму, о которой вы условились с моим отцом. Для Шарлаховых деньги – не проблема.
Мне было очень трудно продолжить разговор, но я решила расставить все точки над ё.
– И что, я так и буду сидеть сиднем в этом доме? Пока вы не…
– Именно так, – подтвердил Владислав. – Возражения не принимаются.
Никита наконец зашевелился на стуле. Похоже, он хотел помочь Марине подняться с пола, но Владислав взглядом пригвоздил его к месту. Боголюбов приподнял свой зад с сиденья и неловко опустился обратно. Марина сама поднялась на ноги, поставила стул на место и села на него. По щекам ее все еще текли слезы. Владислав же вел себя так, как будто ничего не произошло. Остаток трапезы протек в гробовом молчании.
Глава 23 Банкир Гнедич
Следующие два или три дня прошли без каких-либо заметных происшествий. О депутате Лосеве уже все забыли. Перестрелка в мирном подмосковном поселке упоминалась в средствах массовой информации, но как-то глухо, в виде то ли слуха, то ли непроверенных данных. Я постоянно смотрела телевизор и только раз поймала объявление о том, что Ипполит Шарлахов, известный бизнесмен и т. д., подозреваемый в связях с криминальным миром, неожиданно скончался в кругу семьи от сердечного приступа. Надо отдать должное клану: в нем умели хранить тайны. Но наступил день похорон Ипполита Сергеевича, а Ангел Смерти так и не был найден. Равно как и его таинственный сообщник, всыпавший яд в бутылку мартини.
Следуя совету Калиновского, Владислав принял на похоронах чрезвычайные меры охраны. Все, что можно оцепить, было оцеплено. За каждым забором, на каждом дереве и каждой крыше сидело по снайперу. Позже, уже после похорон, поговаривали, что на кладбище охранники в своем самопожертвовании дошли до того, что даже зарылись в землю под видом покойников, но это, конечно же, было шуткой.
Такие экстраординарные меры были приняты не только потому, что Калиновский, Охотник и оставшиеся в живых Шарлаховы опасались очередного убийства со стороны невидимого, но всемогущего Ангела. Дело в том, что с Кипра на похороны близкого друга прилетел сам банкир Гнедич, фигура во многих отношениях легендарная, но все-таки имеющая больше врагов, нежели друзей. Гнедич был колосс, титан, столп финансового мира. Ни один брокер, даже самый паршивый, в каком-нибудь захолустном Гадюкине, не смел и чихнуть без его разрешения. Но люди не любят столпы, и титаны им тоже не по нутру. Если бы с головы Гнедича (впрочем, совершенно лысой) упал хоть один волос, в винных магазинах непременно выстроилась бы очередь желающих немедленно отметить это событие. Потому что Гнедича ненавидели – за его богатство, за его власть и могущество, но более всего за то, что он был удачлив и неизменно выходил сухим из воды из любых переделок. Несколько раз его пытались убить, стреляли в него, взрывали его автомобиль, но похоже, что этот человек был заговорен. Пули не достигали до цели, автомобили взлетали на воздух именно в тот момент, когда ему вдруг взбредало в голову выйти из машины, чтобы самолично купить газету в каком-нибудь киоске, продавщица которого ему приглянулась. Поговаривали даже, что все эти покушения организовал он сам, чтобы повысить свою популярность, но зачем ему понадобилась эта популярность, никто толком объяснить не мог.
– Да нет, все это ерунда, – отмахнулся Охотник, когда я напрямик задала ему вопрос об этом. – Конечно, все эти покушения были не понарошку, но я не исключаю, что он загодя узнавал о них и делал так, что они срывались.
Я полагала, что в день похорон меня оставят в покое, но не тут-то было: накануне в мою комнату с поджатыми губами заглянула Марина и бросила мне на кровать какой-то продолговатый пакет.
– Это тебе, – процедила она сквозь зубы. – Завтра чтобы выглядела как огурчик.
После чего развернулась и горделиво проследовала прочь из комнаты.
– В чем дело, Охотник? – воззвала я к своему постоянному телохранителю, присутствовавшему при этом событии.
Охотник отвернулся от окна, пейзаж за которым рассматривал до того с преувеличенным вниманием.
– Капитан Калиновский считает, что ты должна пойти.
– С какой стати?
– С такой, – отозвался Охотник, – что там может оказаться убийца, а ты узнаешь его. Если он будет, ну, к примеру, переодет и всякое такое. Ходят слухи, что Ангел мастер менять свою внешность, так что…
Я остолбенела.
– Ты что, шутишь?
– Нет.
– Кретин этот Калиновский, – в сердцах сказала я. – Сколько времени прошло, а до сих пор ничего сделать не может.
– Это ты зря, – спокойно отозвался Охотник. – Данила его нашел.
– В самом деле? – недоверчиво спросила я. – Ну и где же он?
– Калиновский уже знает, кто это, – терпеливо пояснил Охотник. – Понимаешь? Он нашел киллера. Но тот скрылся прежде, чем наши его достали.
– Я же говорю, кретин, – подытожила я, прикладывая к себе изумительно скроенный черный костюмчик от очень известного лейбла (не скажу какого, не дождетесь. Пусть уж лейбл сначала заплатит мне за рекламу). Надо сказать, что некоторые женщины согласились бы носить траур всю жизнь, чтобы только облачиться в столь роскошные тряпки.
– И кто же оказался этот Ангел Смерти? – спросила я через минуту, чтобы поддержать разговор.
– Бывший спецназовец. Отличный стрелок, коротко знаком со взрывчаткой, по слухам, способен изготовить бомбу даже из куска мыла.
– А ларчик-то просто открывался, – хмыкнула я. – Выйди, мне одеться надо. Кажется, юбка мне чуть широковата, придется ушивать.
Охотник дошел до самых дверей и на пороге обернулся.
– Не придется, – сказал он. – Ты и в этом будешь хорошо смотреться.
– Надо же, – рассмеялась я, – а ты, оказывается, умеешь и комплименты говорить!
– Я вообще много чего умею, Таня.
И с этими загадочными словами Охотник удалился.
Я примерила костюм и констатировала, что оказалась права насчет юбки, но стоило мне попросить у горничной (той, что в переднике) иголку и катушку тонких ниток черного цвета, на меня посмотрели как на сумасшедшую.
– Вы хотите сами ушить? – недоверчиво спросила эта молодая женщина, которую все в доме называли Эллой.
– Да.
– Но зачем же вам утруждаться… Позвольте, я помогу…
– Послушайте, – разозлилась я, – я не безрукая и не привыкла, чтобы со мной носились как с писаной торбой. Дайте мне иголку и нитки, о большем я вас и не прошу.
Элла принесла требуемое и вышла за дверь с таким видом, будто я нанесла ей смертельное оскорбление, отказавшись от ее услуг.
Я ушила юбку, надела ее вместе с жакетом и повертелась перед зеркалом.
– Недурственно, – пробормотала я наконец себе под нос, – очень даже недурственно… А на ноги я что надену?
Пришлось вернуть Эллу обратно. Она высказалась за черные колготки и туфли на высоком каблуке.
– Нет уж, – заявила я, – колготки ажурные, но не слишком вызывающие, в мелкую сетку, ты знаешь? А высоких каблуков я не ношу, пусть будет обычный, сантиметров пять.
Элла спросила мой размер ноги и через четверть часа вошла, неся три обувные коробки и стопку пакетиков с колготками.
– Выбирайте, Татьяна Александровна.
Я выбрала туфли на отличном устойчивом каблуке и колготки с легким намеком на фривольность, в мелкую сетку. В конце концов, Ипполит Сергеевич вовсе не был мне родственником, и я не обязана соблюдать совсем уж строгий траур. Тут мне в голову пришла другая мысль.
– Послушайте, Элла, мы же поедем на кладбище, а на улице двенадцать градусов. Что же мне надеть поверх костюма?
– Не извольте беспокоиться, – ответила сообразительная Элла. Она исчезла и вскоре вернулась с черным приталенным пальто, которое пришлось мне как раз впору, и таким образом и эта проблема была снята с повестки дня.
Отослав Эллу, я некоторое время побродила перед зеркалом. То, что я в нем видела, мне нравилось, и, если бы зеркало обладало языком и могло бы внятно сказать мне об этом, я бы успокоилась. Потому что женщины – слабые и неуверенные в себе существа, постоянно нуждающиеся в одобрении.
Я подумала, что из всего дома Охотник был как раз тем человеком, от которого я бы с радостью услышала нечто подобное, и отправилась на его поиски. Пройдя мимо картин Сезанна (синие квадратные яблоки) и Дали (желто-лиловый бред), я спустилась по ступенькам и, проходя мимо зала с розовым роялем, услышала доносящиеся оттуда звуки. Человек, сидящий за инструментом, переходил от одной медленной мелодии к другой, которые складывались в какое-то меланхолическое попурри. Мне стало любопытно, кто это упражняется; я осторожно приоткрыла дверь и вошла.
Крышка инструмента была поднята, а на стуле перед ним сидел Охотник в белой рубашке с закатанными рукавами выше локтей. Сбоку стояла Марина, покачивая в пальцах бокал, и смотрела на сидящего. Бывают разные взгляды, но по тому, который был обращен на человека за роялем, я незамедлительно пришла к выводу, что жена Владислава Шарлахова имеет на моего телохранителя кое-какие виды. Следующая мысль, промелькнувшая в моей голове, формально не имела ничего общего с предыдущей. Интересно, подумала я, а Марина тоже входит в список Белозерова? Третья мысль, на сей раз логично вытекавшая из второй, оказалась довольно-таки кровожадной. Было бы очень хорошо, помыслила я, если бы Ангел и впрямь ее прикончил.
– Сыграйте еще раз, – попросила Охотника Марина, и меня поразил тон ее голоса. Не требовательный, как можно было бы ожидать, а попросту умоляющий.
Охотник надавил на клавишу верхней октавы. Звук долго дрожал и плыл в воздухе, пока наконец не растаял в нем, как тает в морской дали белоснежный корабль.
– Не хочу, – коротко ответил он.
Очевидно, врач, извлекавший пулю, поработал над ним как следует – левую руку он держал почти свободно, несмотря на то, что после ранения прошло совсем немного времени. Мускулы бугрились под кожей, но это не выглядело некрасиво, скорее наоборот.
Марина обратила стрелы своих тщательно загнутых ресниц в его лицо, но он упорно не поднимал глаз от клавиш, оскаленных, как рот мертвеца.
– Может, будем на «ты»? – предложила она.
Но это предложение равнялось приказанию, потому что она тотчас же спросила:
– Вообще мне кажется несправедливым, что он тебя отодвинул. Я имею в виду, этот сморчок… капитан.
Я расплылась в улыбке. Надо признать, что Марина весьма точно охарактеризовала Данилу Калиновского, так что в то же мгновение она была помилована и вычеркнута из ангельского списка.
– Ты ведь такой известный специалист, – продолжала Марина, придвигаясь ближе к своему собеседнику. – Я столько о тебе слышала. Правда-правда.
– Неужели? – довольно вяло спросил Охотник, нажимая на другую клавишу. – Это все ничего не значит. Думаю, Калиновский в состоянии справиться с делом и без меня… и уж меня он точно к расследованию не подпустит.
Чарующий звук заскользил между стен, словно лепесток, опадающий с вянущей розы.
– Я ему не доверяю, – внезапно сказала Марина. – А вот тебе доверяю, сама не знаю почему.
Она отпила из бокала.
– Калиновский – не тот человек, который придумывает себе неприятности, – заметил Охотник. – Если ему платят, он работает. Вот и все. Так что я уверен, Ангела он найдет непременно.
– Может, хватит об этом мерзком Ангеле? – промолвила Марина с гримасой капризного ребенка. – Целыми днями я только и слышу: Ангел может ударить тут, Ангел может ударить там. Хорошо, что эта идиотка его запомнила и его скоро схватят.
– Скоро?
– Калиновский говорил мужу, что это вопрос двух-трех дней. – При слове «муж» она машинально коснулась своей щеки, словно воспоминание о пощечине до сих пор жгло ее.
– Значит, так оно и есть, – пожал плечами Охотник.
– Ты вроде как не рад?
– Я хотел сам схватить его. Но, похоже, теперь мне это не удастся. И еще у меня такое чувство…
При слове «чувство» Марина подвинулась к Охотнику ближе.
– Какое же?
– Мне кажется, мы что-то упустили. – Охотник недовольно покачал головой. – И мне не нравится, что сообщник Ангела до сих пор не найден.
– Тот, кто положил яд в мартини? Так это Ивар. Он запирается, но Калиновский уже обещал, что выведет его на чистую воду.
– Все-таки Ивар? Но почему?
– Капитан сказал, что ему наверняка заплатили. И вообще, Ивар уже не в том возрасте, чтобы таскать подносы. Больше, по словам Калиновского, просто никто не мог отравить вермут.
– А что сам Ивар говорит об этом?
– Все отрицает. Калиновский говорит, что Ивар смертельно испуган, возможно, Ангел его чем-то шантажировал. Но это Ивар, однозначно. Мы его держали в доме, доверяли ему, а он…
– Как скучно, – пробормотал Охотник. – Все-таки дворецкий.
– Совершенно не захватывает, – подтвердила Марина.
Она протянула руку и как бы невзначай дотронулась до руки Охотника. Я сделала шаг назад, выскользнула из зала и тщательно прикрыла за собой дверь.
Вернувшись к себе, я первым делом сбросила костюм и туфли и из плакальщицы высшего разряда вновь преобразилась в гавроша с ямочками на щеках. Бутылочка уже знакомого шартреза в мини-баре подмигивала искристо-зеленым содержимым. Я налила себе на два пальца ликера в рюмку, которая, боюсь, была предназначена для красного вина, но мне на это было в высшей степени наплевать. Через мгновение я спохватилась и отлила часть жидкости обратно в бутылочку. Шартрез только выглядит безобидно, на самом деле он в полтора раза крепче коньяка, и пить его следует осторожно.
Мне надо было решить для себя один вопрос, которым я как-то не задавалась прежде. До этого дня я не особенно задумывалась о том, что именно для меня значит Охотник. Его общество не было мне неприятно, и это все, что я могла о нем сказать. Но сейчас, увидев, как его обхаживает Марина, я почувствовала… ну да, нечто вроде укола ревности.
Шартрез приятно согрел небо и пустился в путешествие по моему пищеводу. Я все же слегка поморщилась и поставила рюмку на место.
«Если вдуматься, то ничего особенного и не произошло. Обыкновенная мелкая женская ревность. Возьми любого кривого, хромого, убогого и испитого, повесь на него другую бабу – и каждая, кто увидит это, начнет терзаться от зависти: почему он не мой, не со мной, не для меня? Конечно, Охотник не кривой и не хромой. Он симпатичный и… э… вполне симпатичный. Более того, нас соединили общие приключения в виде перестрелок и погонь. Но, еж твою в коромысло, на кой тебе, Татьяна Александровна, дался коллега Ангела? Он только по прозвищу Охотник, а так он недалеко ушел от того, кого пытался выследить. Одного поля ягоды. А Марина… При том, что она вынуждена последнее время сидеть взаперти в охраняемой резиденции, она готова начать любому вешаться на шею. И это не мое дело, по правде говоря. Частная жизнь. Не касается, и точка. Недавно слуги шептались, что Марина после пощечины закатила мужу скандал и грозилась немедленно подать на развод, а он совершенно потерял лицо и чуть ли не в ногах у нее валялся. Эта девушка умеет добиваться своего… ну и что?»
Почти убедив себя в том, что Охотник ничего для меня не значит, я еще раз оглядела свой траурный костюм и вызвала Эллу. Второпях я совсем забыла о косметике, но Элла успокоила меня: накануне знаменательного события к нам приедет персональный стилист Марины Анатольевны и накрасит нас обеих, сначала – ее, а затем меня.