Арья опустила глаза, точно провинившаяся девчонка, а у Блёдхгарма шерсть на плечах затрепетала и встала дыбом. В легком раздражении он приподнял верхнюю губу, показывая острые белые клыки, и первым решился ответить дракону, причем говорил он на древнем языке.
«Арья является здесь послом нашего народа, — сказал он, — а меня и моих товарищей прислали сюда, чтобы защищать жизнь Сапфиры и Эрагона, и до сих пор это было достаточно сложной и требующей немалого времени задачей. Мы все, разумеется, пытались помочь Эрагону, однако не гоже нам обучать Всадника, и мы не смеем даже предпринимать подобные попытки, пока еще жив один из его истинных и главных наставников, пока он присутствует в этом мире, хотя так было и не всегда, и до сих пор наставник этот, пожалуй, даже пренебрегал своими святыми обязанностями».
После слов эльфа в душе Глаэдра словно заклубились грозовые тучи. Казалось, вот-вот ударит молния, и Эрагон даже немного мысленно отодвинулся от него, опасаясь, что гнев дракона падет и на его голову. Правда, Глаэдр был более не в силах физически причинить кому бы то ни было вред, но он по-прежнему был чрезвычайно опасен. Если бы, утратив власть над собой, он позволил своему гневу вырваться наружу, никто из них не смог бы противостоять его мощи.
Решительность, даже грубость Блёдхгарма потрясла Эрагона — он никогда еще не слышал, чтобы эльф так разговаривал с драконом. Но, подумав немного, понял, что Блёдхгарм, должно быть, нарочно так вел себя, желая растормошить Глаэдра, вытащить дракона из его скорлупы, привлечь его внимание к проблемам реального мира, не дать ему вновь погрузиться в пучину своего горя. И, поняв это, Эрагон восхитился мужеством эльфа, хотя в глубине души ему все же казалось, что столь оскорбительная манера вести себя — это отнюдь не самый лучший подход к Глаэдру. И уж точно не самый безопасный.
А в душе старого дракона сверкали громы и молнии, мысли его так и метались, и он хватался то за одну, то за другую, а потом прорычал тоже на древнем языке:
«Ты перешел все границы, эльф! Не тебе судить мои действия. Тебе даже отчасти не дано понять, что я потерял. Если бы не Эрагон и Сапфира, если бы не мой долг перед ними, я бы давно уже утратил разум. Так что не обвиняй меня в пренебрежении своими обязанностями, Блёдхгарм, сын Илдрид, если не горишь желанием сразиться со мной, последним из Старейших».
Блёдхгарм снова обнажил клыки и зашипел, но в лице его Эрагон заметил нечто, похожее на удовлетворение. Однако, к его ужасу, эльф продолжал наступать:
«В таком случае и ты не обвиняй нас в том, что нам не удалось должным образом подготовить Эрагона, ибо за это должен нести ответственность ты, Старейший, а вовсе не мы. Весь наш народ вместе с тобой оплакивает гибель Оромиса, все мы сочувствуем твоему безмерному горю, но ты не можешь ожидать от нас жалости и особого снисхождения к твоим переживаниям, когда мы вступили в войну с самым страшным, смертельным нашим врагом — с тем, кто уничтожил почти всех представителей твоего народа и убил твоего Всадника!»
Теперь ярость Глаэдра напоминала извержение вулкана. Черная, ужасная, ярость эта билась о сознание Эрагона с такой силой, что, казалось, внутри у него сейчас все треснет и развалится, и душа его трепетала, точно жалкий парус на ураганном ветру. Случайно глянув на противоположный край поля, он заметил группу варденов, которые, побросав на землю оружие, стиснули руками виски, морщась от невыносимой головной боли.
«Жалость, снисхождение?!» — проревел Глаэдр. Казалось, он с трудом выталкивает из себя каждое слово, и каждое его слово звучало, как приговор судьбы. И Эрагон чувствовал, что где-то в глубинах души дракона зарождается нечто ужасное, и, если дать этому ужасному зародышу созреть, это может стать причиной множества печалей и сожалений.
И тут заговорила Сапфира. Ее мысли легко, точно вошедший в воду нож, пресекли бушующие страсти Глаэдра.
«Учитель, — сказала она, — я все это время тревожилась о тебе. Приятно узнать, что ты снова крепок и здоров душою. Никто из нас не может сравниться с тобой в мудрости и могуществе, и поверь: нам очень нужна твоя помощь. Без тебя мы не можем даже надеяться на победу над Гальбаториксом и Империей».
Глаэдр что-то грозно прогрохотал, но не стал прерывать Сапфиру презрительными замечаниями или оскорблениями, не отказался ее слушать. Похоже, ее лесть доставляла ему удовольствие, хотя и весьма незначительное. В конце концов, решил Эрагон, если драконы на что-то и могут клюнуть, так точно на лесть, и кто-кто, а Сапфира это знает отлично.
Не умолкая и не давая Глаэдру времени на ответ, Сапфира продолжала:
«Поскольку ты больше уже не можешь пользоваться своими крыльями, позволь мне предложить тебе свои — в замену. Воздух спокоен, небо чисто, и было бы так приятно полетать высоко над землею, выше, чем осмеливаются летать даже орлы. После столь долгого заключения внутри Элдунари ты должен постараться оставить в прошлом все тяжкие размышления и снова ощутить, как прекрасно парить в восходящих потоках воздуха».
Черная буря в душе Глаэдра немного утихла, но все еще была достаточно мощной и грозной, готовой в любую минуту вскипеть с новой силой.
«Это… было бы приятно».
«В таком случае мы полетим вместе. Но вот еще что, учитель…»
«Да, я слушаю тебя, малышка».
«Сперва мне нужно кое о чем тебя спросить».
«Ну, так спрашивай».
«Ты поможешь Эрагону овладеть истинным мастерством фехтования? И можешь ли ты ему в этом помочь? Он не так хорошо владеет мечом, как ему следовало бы, а я вовсе не хочу потерять своего Всадника».
Все это время Сапфира говорила с большим достоинством, однако была в ее голосе и некая молящая нотка, и, слушая ее, Эрагон чувствовал в горле колючий комок.
Грозовые тучи в душе Глаэдра развеялись сами собой, и там осталось лишь бескрайнее серое и пустое пространство, показавшееся Эрагону невыразимо печальным. По краю этого пространства — памяти дракона — двигались странные, едва различимые фигуры, похожие на сгорбленные старинные памятники, и Эрагон чувствовал, что ему совсем не хотелось бы встретиться с этими «памятниками».
«Хорошо, — сказал наконец Глаэдр, — я сделаю для твоего Всадника, Сапфира, все, что в моих силах. Но после того, как с уроками фехтования будет покончено, он должен позволить мне учить его тому, что я считаю нужным».
«Договорились», — тут же ответила Сапфира, и Эрагон заметил, что Арья и остальные эльфы вздохнули с облегчением; похоже, не только он, но и они все это время от волнения задерживали дыхание.
Эрагону на время пришлось прервать мысленную связь с Глаэдром, потому что к нему настойчиво обращалась Трианна и еще несколько заклинателей, примкнувших к варденам, и все они спрашивали: что это было такое? Отчего их души и мысли терзало и рвало в клочья нечто непонятное? Отчего все люди и животные в лагере ведут себя как пришибленные? Собственно, от лица всех говорила одна Трианна:
«Ответь, Губитель Шейдов, на нас готовит атаку Торн или Шрюкн? Что это было такое?»
Трианна была в такой панике, что это подействовало и на Эрагона: ему вдруг тоже захотелось бросить на землю свой щит и меч и где-нибудь спрятаться.
«Нет никакой атаки, все хорошо, — попытался он успокоить Трианну. Существование Глаэдра было тайной для большей части варденов, включая Трианну и подчинявшихся ей заклинателей, и Эрагону очень хотелось эту тайну сохранить, чтобы ни словечка о золотистом драконе не достигло ушей шпионов Гальбаторикса. Однако лгать, пребывая в контакте с чужим разумом, было чрезвычайно сложно. Практически невозможно не думать о том, что ты как раз и хочешь скрыть от своего мысленного собеседника. Эрагон постарался как можно быстрее завершить этот разговор, объяснив случившееся так: — Просто я под руководством эльфов практиковался в магии, но вышло не слишком удачно. Я потом тебе объясню, но уверяю тебя: беспокоиться совершенно не о чем».
Он не сомневался, что Трианне его слов было не достаточно, и вряд ли ему удалось убедить заклинателей, что все в порядке. Однако они не посмели требовать от него более подробных объяснений и, попрощавшись, прервали с ним мысленную связь.
Арья, должно быть, заметила, как изменилось выражение его лица, потому что сразу подошла к нему и тихо спросила:
— Что-то случилось?
— Нет, все нормально, — так же тихо ответил Эрагон и кивнул в сторону воинов, подбиравших с земли брошенное оружие. — Мне просто потом придется ответить им на некоторые вопросы.
— Ах так? Но ты не сказал им…
— Конечно нет!
«Вернемся к прерванному разговору!» — прогрохотал у обоих в ушах голос Глаэдра. Эрагон и Арья тут же разошлись в разные стороны и вновь включились в мысленную дискуссию с золотистым драконом.
Понимая, что, возможно, совершает ошибку, но все же не в силах сдержаться, Эрагон спросил:
Арья, должно быть, заметила, как изменилось выражение его лица, потому что сразу подошла к нему и тихо спросила:
— Что-то случилось?
— Нет, все нормально, — так же тихо ответил Эрагон и кивнул в сторону воинов, подбиравших с земли брошенное оружие. — Мне просто потом придется ответить им на некоторые вопросы.
— Ах так? Но ты не сказал им…
— Конечно нет!
«Вернемся к прерванному разговору!» — прогрохотал у обоих в ушах голос Глаэдра. Эрагон и Арья тут же разошлись в разные стороны и вновь включились в мысленную дискуссию с золотистым драконом.
Понимая, что, возможно, совершает ошибку, но все же не в силах сдержаться, Эрагон спросил:
«Учитель, ты действительно можешь научить меня тому, что мне знать необходимо, еще до того, как мы достигнем Урубаена? Ведь у нас так мало времени, и я…»
«Я могу начать прямо сейчас, если ты внимательно будешь меня слушать, — сказал Глаэдр. — Внимательно, гораздо внимательнее, чем прежде. И беспрекословно мне подчиняться».
«Я готов и слушаю тебя, учитель».
И все же Эрагон не мог не задаваться вопросом, что в действительности дракон знает об искусстве фехтования. Глаэдр мог, конечно, многое узнать от Оромиса, как и Сапфира многое узнавала от него, Эрагона, но, несмотря на разделенный с Оромисом опыт, сам-то Глаэдр, естественно, мечом никогда не владел — да и как он мог? Эрагону казалось, что, если Глаэдр станет учить его парировать удары, это будет примерно то же самое, как если бы он, Эрагон, учил дракона парить в восходящих потоках воздуха над щекою горы. Эрагон мог бы объяснить это умение, но, разумеется, не так хорошо, как Сапфира, ибо его знания были вторичны, и тут не могло помочь никакое абстрактное умение осмысливать чужой опыт. Должно быть, какая-то часть этих сомнений просочилась сквозь поставленные Эрагоном мысленные барьеры, и Глаэдр, услышав их, насмешливо фыркнул — точнее, изобразил это мысленно, ведь навыки, приобретенные телом, забыть невозможно.
«Любой бой ведется по одним и тем же правилам, Эрагон, — сказал он, — и все достойные воины в чем-то похожи друг на друга. Преодолев определенный предел в восприятии, тебе уже не важно, чем ты сражаешься — мечом, когтями, клыками или хвостом. Это правда, ты, Всадник, должен отлично владеть привычным тебе оружием, однако любой, имея время и желание, тоже может достигнуть в этом истинного мастерства. Для этого просто требуется воображение и умение мыслить, а как раз этими качествами и обладают все лучшие воины, даже если с виду они и представляются тебе совершенно не похожими друг на друга. — Глаэдр немного помолчал, потом вдруг спросил: — Ты помнишь, что я сказал тебе однажды?»
И Эрагон, не помедлив и секунды, ответил:
«Я должен научиться видеть то, что у меня перед глазами. И я пытался, Учитель. Правда, пытался!»
«Но по-прежнему почти ничего не видишь! Посмотри на Арью. Почему она может от раза к разу одерживать над тобой верх? Потому что она тебя понимает, Эрагон. Она знает, кто ты, как ты мыслишь, и именно это позволяет ей с таким постоянством побеждать тебя. Почему Муртагу удалось так здорово тебя… выпороть на Пылающих Равнинах? Ведь ничуть не сильнее и не ловчее тебя».
«Потому, наверное, что я устал, был совсем без сил, и…»
«А как Муртагу удалось ранить тебя в бедро во время вашего последнего поединка, тогда как ты смог ему только щеку оцарапать? Я скажу тебе, Эрагон, почему это произошло. Не потому, что ты устал, а он был бодр и свеж. Просто он тебя понимает, а ты его нет. Муртаг просто знает больше тебя, а потому имеет над тобой власть. Как и Арья. — Глаэдр помолчал, потом снова заговорил: — Посмотри на Арью, Эрагон. Хорошенько посмотри. Она видит тебя таким, какой ты есть, но разве ты способен так ее видеть? Разве ты достаточно хорошо ее себе представляешь, чтобы понять, как можно нанести ей поражение?»
Эрагон посмотрел на Арью. Она тоже смотрела на него в упор, и в ее глазах он прочел решительность и желание во что бы то ни стало обороняться, защищаться. Казалось, она одновременно и бросает ему вызов, предлагая попытаться раскрыть ее тайны, и очень боится того, что может произойти, если он эти тайны действительно раскроет. Сомнения бурлили в душе Эрагона. А действительно, достаточно ли хорошо он ее знает? Может быть, ему лишь казалось, что он ей близок? Может быть, он сам себя обманывал, принимая чисто внешние проявления за душевную приязнь?
«Ты тогда позволил себе рассердиться больше, чем следовало бы, — мягко сказал Глаэдр. — Гнев имеет право на существование, но в данном случае он тебе не поможет. Путь воина — это путь познания. Ты можешь проявить гнев, но должен сражаться с помощью знаний, при этом не теряя самообладание от гнева. Иначе боль и разочарование будут твоей единственной наградой.
Ты должен сохранять спокойствие, даже если по пятам за тобой, щелкая зубами, гонятся сто кровожадных врагов. Освободи свои мысли, пусть они будут подобны поверхности глубокого озера, отражающего все, что находится рядом, но при этом остающегося гладким и невозмутимым. И вместе с этим спокойствием к тебе придет понимание. Ты освободишься от иррациональных страхов, связанных с вопросами побед и поражений, жизни и смерти.
Ты не можешь предсказать каждое событие в своей жизни, не можешь каждый раз, встречаясь с врагом, гарантировать собственный успех. Но, видя все и ничего не упуская из виду, ты без особых трудностей сумеешь приспособиться к любым переменам. Воин, способный легче других приспособиться к неожиданному — это воин, который и проживет дольше других.
Так что смотри на Арью, смотри и старайся увидеть то, на что смотришь, а потом поступай так, как сочтешь наиболее соответствующим данным условиям. И, начав действие, не позволяй собственным мыслям отвлекать тебя. Думай, не думая, как если бы ты подчинялся инстинкту, а не разуму. А теперь иди и попробуй снова».
Эрагон потратил совсем немного времени на то, чтобы собраться и вспомнить все, что он знает об Арье: о ее вкусах и привычках, о манере вести себя, о наиболее важных событиях ее жизни, о том, чего она боится и на что надеется, но самое главное — о том мощном темпераменте, что в ней таится, являясь основой всего, в первую очередь — ее отношения к жизни… и к сражениям. Все это он постарался учесть и, исходя из этого, представить себе самую суть ее личности. Это была труднейшая задача, особенно с тех пор, как он увидел в Арье прекрасную женщину, которую обожал, о которой страстно мечтал… Сейчас нужно было посмотреть на нее как на целостную личность, личность очень сложную и существующую совершенно независимо от его собственных нужд и желаний.
Выводы ему пришлось сделать весьма поспешно, и он опасался, что все они слишком примитивные, почти детские. Затем, решительно отбросив в сторону неуверенность, он шагнул вперед и поднял свой меч и щит в знак того, что готов к поединку.
Он чувствовал, что Арья ожидает от него применения какого-нибудь нового приема, но начал поединок с того же, что и в оба предыдущих раза, резкого выпада с поворотом, пытаясь нанести ей косой удар в правое плечо, не защищенное щитом. Эта уловка ее вряд ли обманула бы, но заставила бы задуматься, что он намерен предпринять дальше, и он понимал: чем дольше она будет размышлять, тем лучше.
Правая нога Эрагона наткнулась на острый камешек, и он невольно чуть отклонился вбок, чтобы не потерять равновесие. Это движение почти не нарушило плавность его движений, но Арья отреагировала моментально и с воинственным кличем кинулась в атаку.
Их сверкающие мечи скрестились раз, другой, а потом Эрагон вдруг совершенно отчетливо понял, что сейчас Арья нанесет ему удар в голову. Предваряя этот удар, он резко повернулся и моментально нанес ей колющий удар, целясь в ключицу, которая оказалась бы незащищенной, если бы она ударила по его шлему.
Интуиция его не подвела, однако расчет оказался ошибочным. Он нанес удар .так быстро, что Арья не успела убрать руку и рукоятью меча отразила темно-синее острие Брисингра. Клинок скользнул мимо, не причинив ей никакого вреда. А через секунду весь мир, казалось, покачнулся, перед глазами Эрагона заплясали красные и оранжевые искры, и он упал на одно колено, опираясь обеими руками о землю. В ушах у него стоял глухой гул.
Когда этот гул немного утих, Эрагон услышал голос Глаэдра:
«Не пытайся двигаться слишком быстро или слишком медленно. Совершай движение в точно выбранный момент, и твой удар окажется не слишком быстрым и не слишком медленным, зато достаточно легким. Точный расчет — вот главное в сражении. Ты должен обращать особое внимание на рисунок движений противника и их ритм и тогда увидишь, в чем он особенно силен или слаб, когда он чувствует себя скованным или, наоборот, чрезвычайно ловким. Постарайся соответствовать ритму его движений в том случае, когда тебе это выгодно, или же, наоборот, постарайся сбить его с ритма, и тогда сам сможешь направлять ход сражения. Для начала хорошенько усвой хотя бы это. Просто запомни, а позже подумай над моими словами. А теперь попытайся снова!»