– Да ну вас, Мамочко, пустите, – хохотнула Марина. – Я на дежурство спешу.
Гигант проводил ее своей загадочной улыбкой, после чего влез в конуру к дяде Лазику.
Нина Александровна Самолюбовер крутила цигарку, прослушивала патефонную пластинку и читала сквозь толстые очки юридическую книгу.
В дверь постучали, и появилась Эльмира Кущина.
– Нина Александровна, я к вам как к юрисконсульту, – строго сказала она.
пел со скрежетом патефон.
– Тебе нравится это танго, Элечка? – спросила дама.
– В нем много чувства, – ответила девочка.
– Ах, Эля, можешь ты представить меня танцующей это танго на палубе теплохода «Абхазия» с элегантным молодым моряком?
– Нет, не могу, – простодушно ответила Эльмира. – Нина Александровна, у нас многие пионеры обсуждают сейчас вопрос, как свободолюбивые народы будут судить Гитлера. Вы юридический работник…
– Судить Гитлера?! – Самолюбовер вскочила, пробежалась по своей комнатушке. – Суд уже идет, дитя мое! Народы судят фашизм, но если судить Гитлера как отдельную личность, – она обвела цигаркой многочисленные толстые тома, закрывающие стены. – Посмотри, сколько книг. Это ничтожная доля того, что накопила за века мировая юриспруденция, но ни один закон не подойдет к Гитлеру. Может быть, его должны судить вы, дети… – Самолюбовер расширенными страшными глазами уставилась на Эльмиру, – …или дети Освенцима, или замерзшие дети Ленинграда…
Она резко отвернулась к стене.
– Простите, Нина Александровна, – прошептала Эльмира.
В сумерках в саду мраморного дома шепотом совещаются Петя и Ильгиз. На плече у «герцога» довольно объемный мешок.
– Слушай, герцог Гиз, надо копать не в саду, а под домом. Все-таки Жеребцовы свой клад под домом спрятали.
– Правильно, мастер Пит! Я знаю лаз под террасу, давай теперь оттуда начнем.
– Это что у тебя в мешке? – спрашивает Петя.
– Да вот… – Ильгиз смущенно кашлянул и извлек из мешка медную ступу с пестиком, кофемолку, диковинную старинную люстру и статую древнегреческого бога Пана со свирелью. – Вот собрал пока кое-чего из цветных металлов. Чтоб не ныла эта… наша…
– Знаешь, не надо ее называть Электрификацией, – смущенно сказал Петя.
– А я, между прочим, никогда и не называл. – Ильгиз снова кашлянул.
Наступило несколько стесненное молчание.
– Между прочим, Гиз, – проговорил Петя. – Вы не будете против, если некая леди иной раз поднимется на наш мостик…
Глаза Ильгиза блеснули.
– Я против, Пит, и вот почему…
– Не нужно слов! – суровым голосом прервал его Петя. – Я все понимаю…
Несколько секунд ребята стоят, отвернувшись друг от друга, в «суровом мужском молчании», потом встряхиваются.
– Пошли!
Вооруженные лопатами и ломиками ребята короткими перебежками и ползком пересекают двор, хотя за ними никто не следит, и скрываются в какой-то собачьей норе.
Вечером перед камином вновь собрались Маринины «рыцари», теперь уже в количестве пяти человек: блистательные летчики в орденах играют в карманные шахматы, Серж (нога его уже освобождена от гипса и украшена отличным сапогом) тихо-тихо наигрывает на губной гармонике, скромняга Женя Малахитов читает учебник по анатомии, Боря Мамочко барабанит пальцами по столу, улыбается, временами разглядывает что-то в недрах своего портфеля, потом, щелкнув ногтем по грудине скелета, нарушает молчание:
– Вот повезло человеку!
Летчики и Малахитов взглянули на него и на скелет, пытаясь вникнуть в смысл этой загадочной фразы, но тут откинулась занавеска, и в комнату вошла Марина.
– Привет, мальчики, – тихо сказала она и устало опустилась на стул в углу.
– Что случилось, Марина? – встревожился Женя Малахитов.
– У Кузьменко, ну у того танкиста, началась послеоперационная пневмония, – проговорила девушка. – А пенициллин, как назло, еще не прибыл.
– А когда ожидаете? – неожиданно заинтересовался Мамочко.
– Устала, ноги не держат, – виновато улыбнулась Марина летчикам.
Те встали с довольно шумным звоном.
– Мы попрощаться, Марина. Возвращаемся в действующую армию.
– Добивать фашистского зверя в его собственной берлоге, Марина.
– Марина, я на Франс, – печально улыбнулся Серж, – в Пари… Же ву зем, Марина…
Марина с дрожащей улыбкой смотрит на них и вдруг перехватывает сумрачный тревожный взгляд Малахитова. Больше она уже никого не видит, смотрит на моряка, а он не нее, и летчики при виде этой сцены тут же понимают, что им нечего здесь задерживаться.
Мамочко, сдвинув на глаза свою бескозырку, удаляется последним со сдержанно-угрожающим хмыканьем.
– Ну что, Женя? – тихо спросила Марина.
– Поставили на комиссию, – так же тихо ответил Малахитов.
…
Малахитов у подъезда попрощался с Мариной и зашагал по ночной пустынной улице. В это время из подвального окна выполз чумазый Петя. Малахитов не заметил его и прошел мимо.
На углу из густой тени навстречу ему выдвинулись трое. Малахитов остановился.
– В чем дело?
– Ну-ка, морячок, гони шпалер, – глухо проговорил один. Двое других заходили сзади.
– Осторожно, ребята, осторожно, – сказал Малахитов. – Пожалейте себя…
Один из налетчиков насел на него сзади, но тут же на глазах изумленного Пети со сказочной легкостью перелетел через голову и упал спиной на мостовую. В руках у двух других сверкнули ножи, но тут же один нож со звоном упал на мостовую, а хозяин ножа, взвыв от боли, бросился в переулок. Третий налетчик вместе с ножом после короткого малахитовского удара в переносицу врезался в стенку мраморного дома. Первый, только что описавший столь замечательную параболу, уже улепетывал через улицу.
Не прошло и минуты, как на поле боя не осталось никого, кроме Малахитова.
Потрясенный этой молниеносной схваткой Петя подбежал к моряку.
Тот стоял, прислонившись к стволу древа. Глаза его были закрыты, губы бормотали что-то несвязное:
– …поближе… в гости на пироги… Валька, угощай… куда ж ты… гады…
Петя отпрянул. Малахитов отделился от дерева, вытянув руки, словно слепой, сделал несколько шагов и упал на одно колено. Голова его опустилась почти до самого асфальта. Мальчик заметил на левом виске моряка, над ухом, бурную пульсацию.
– Женя, что с вами? Вы ранены? – вскричал Петя.
Малахитов вдруг пружинисто поднялся, сильно потер лицо руками и виновато улыбнулся.
– Да нет, я невредим. Голова закружилась, Петя…
– Как вы здорово их разбросали! – восхищенно сказал мальчик. – Вы такой… не очень сильный на вид…
– Самбо, – мягко сказал Малахитов. – Самбо плюс еще кое-что. В разведке научился.
– А вы и разведчиком были?
…
Петя и Малахитов бодро идут по ночным улицам. Петя с восхищением смотрит на своего кумира в замызганной телогреечке.
– А вы скоро на фронт вернетесь, Женя?
– Это как комиссия решит, – отвечает моряк. – Скоро у меня медицинская комиссия.
– Что же, комиссия вас забракует? – со смехом, как о чем-то невероятном, спрашивает Петя.
– А вдруг… – нахмурившись, отвечает Малахитов.
– Но вы все равно уедете на фронт, правда, Женя? Чихать вам на всякие комиссии! – восклицает Петя.
– Да как тебе сказать… – Малахитов останавливается и закуривает. – В 41-м меня никакая сила в тылу бы не удержала, а сейчас, пожалуй, и без меня могут обойтись…
Петя огорченно пожимает плечами.
– Что касается меня, Малахитов, – суховато говорит он, – то я в вашем возрасте жил бы только на фронте. Впрочем, – в глазах его появились огоньки, – я слышал, что в некоторых частях есть мальчики моих лет…
– Тебе нельзя на фронт, – серьезно говорит Малахитов. – С кем же ты Маринку оставишь? Что же она одна будет делать, если я… – он осекся и искоса взглянул на Петю. – В общем, тебе нельзя, у тебя сестра на плечах, да и война кончается, мастер Пит.
– Откуда вы знаете, что я мастер Пит? – спросил Петя, почему-то нахмурившись.
– Из трубы, – усмехнулся Малахитов.
Петя, как обычно, через камин вернулся домой и увидел, что сестра, поставив на пол зеркало, разглядывает свои ноги, обутые в туфли на толстом сплошном каблуке.
– Каблук деревянный? – спросил Петя.
– Модно в этом сезоне, – объяснила она с какой-то кривоватой улыбкой. – Танкетки…
– В маминых лучше, – сказал Петя, садясь на кровать. – Нога выше.
Марина подошла к нему и вдруг резким движением сорвала с его правой ноги полуистлевший башмак.
– А вот твои шикарные штиблеты мы сейчас отправим ко всем чертям! – засмеялась она, обернула башмак газетой, бросила его в камин и чиркнула спичкой.
– Марина! – вскричал мальчик в ужасе. – Что с тобой, дочь моя?!
Марина повальсировала вокруг него, сорвала и левый башмак и его отправила в камин.
– Ура! – вскричал мальчик, поддаваясь возбуждению сестры. – Теперь я бос, как великий вождь Туамоту! В школу не ходить!
– Ура! – вскричал мальчик, поддаваясь возбуждению сестры. – Теперь я бос, как великий вождь Туамоту! В школу не ходить!
– Рано радуешься! – Марина словно фокусник подняла над головой тяжелые красные ботинки на толстой подошве. – Как обновка?
– Ух ты! – Мальчик схватил обновку. – Подарочные? Американские?
– Канадские. По ордеру получила.
– Здорово! Давай пойдем вместе в цирк? Мамочко приглашает. Ты в маминых, а я в канадских… Давай примерим!
Марина не успела опомниться, как он бросился к чемодану, открыл его и… увидел, что ЛОДОЧЕК МОДЕЛЬНЫХ ЛЕНИНГРАДСКИХ МАМИНЫХ там нет.
Он поднял глаза на сестру.
– Я… Петенька… их… в починку… – пролепетала она.
Мастер Пит и герцог Гиз сидели на коньке крыши. Визжали под сильным ветром ржавые жеребцовские флюгеры.
– Всю эвакуацию берегли, понимаешь, Гиз, – говорил Петя. – А теперь Маринке на танцы не в чем пойти. Взяла и продала, дура…
Он печально посмотрел на свои ноги в красных канадских ботинках.
– А давай ей купим новые туфли, – предложил Ильгиз. – Купим на барыге, и все.
– Купим! А где пиастры?
– Заработаем. Сейчас многие пацаны зарабатывают. Пузырьки будем сдавать – раз? Марки продадим – два? Потеплее будет, лягушек в Заречье наловим и в медицинский институт продадим – три?
– Так ведь скоро мы и клад отроем! – воодушевился Петя. – Все государству отдадим, только ордер на туфли попросим. Точно?
– Ну, это пока отроем! – скептически присвистнул Ильгиз. – Пока что давай в воскресенье на барахоловку двинем.
– Герцог Гиз, у тебя голова работает! – вскричал Петя.
Под серым низким небом бурлит месиво тыловой «барахоловки». Чем только здесь не торгуют: хлебом, спиртом, патефонами, сахарином, маркизетом, ржавыми гвоздиками, стертыми каблуками, фолиантами в медных застежках, бязевыми кальсонами, попугаями, марками…
Петя потерял в толпе друга и растерялся со своим жалким альбомчиком. Вдруг на него налетел шустрый долговязый подросток с оловянными глазами, выхватил альбомчик, начал его листать, приговаривая:
– Острова Кука? Зола! Гвинея? Зола! Тасмания? Зола! На, держи червонец!
Он сунул Пете смятую бумажку и мгновенно исчез в толпе вместе с альбомом.
Петя сжал зубы, чуть не заплакал. На червонец можно было купить только стакан семечек. Лица, хари, физиономии торжища поплыли перед ним.
Вдруг он увидел Малахитова. Моряк торговал у дородной спекулянтки серое демисезонное пальто. Он протянул тетке пачку красненьких тридцаток, прибавил еще что-то натурой, комочек какого-то продовольствия в опрятной тряпице, и пальто стало его собственностью.
Женя тут же сбросил с себя фронтовую телогрейку и не без удовольствия облачился в обновку, чем-то неуловимо напоминающую обыкновенное байковое одеяло. Выцветшие синие полосы внизу еще больше подчеркивали это родство.
– Ну, как влитое! – ахнула тетка, призывая свидетелей. – Люди добрые, посмотрите на красавчика! – На руках у нее тут же оказалось еще одно точно такое же пальто.
– Шикарно, баба Маня! Ах, красота! – запричитали вокруг «барыги». – Еще бы шляпку молодчику, и прямо хоть в музей!
Вдруг раздался бешеный хохот.
– С обновкой, браток! Шикарное одеяльце! А подушку-то на голову не забыл? – хохотал Боря Мамочко, развалившийся на сиденье открытого «доджа». Военная эта машина медленно продвигалась сквозь толпу. Управлял ею какой-то штатский жеваный типус, и принадлежала она, видимо, какому-то гражданскому учреждению.
Петя замер, ему показалось, что неустрашимый десантник тут же рассчитается за насмешку, но Малахитов только смущенно улыбнулся, бросил телогрейку на какую-то бочку и пошел прочь.
– Женя! – крикнул мальчик и побежал за ним.
Петя и Малахитов сидят на пустой трибуне футбольного стадиона. На беговых дорожках стадиона, как всегда в эти годы войны, маршируют новобранцы, но в секторе для прыжков уже тренируется одинокий спортсмен.
– Зачем вы купили это пальто? – морщится на одеяло Петя. – Оно вас не личит.
Малахитов пожимает плечами.
– Мирная жизнь, мирная форма…
– Почему мирная? Война еще не кончилась. Марина говорит, что госпиталь переполнен…
Вдруг из прохода за спинами Малахитова и Пети на трибуну вываливается с веселым шумом группа молодых солдат. В руках они тащат футбольные бутцы, мячи, гетры… Тут же на скамейке начинают переодеваться.
– Ну, братцы, сейчас нам Шурик покажет свой мастерский класс! – кричит один из солдат.
Все с хохотом смотрят на щуплого блондинчика.
– Эй, дубль «Зенита», публика ждет!
Блондинчик стягивает через голову гимнастерку и становится ясно, почему его «заводят»: на груди у него замысловатая татуировка, в центре которой футбольный мяч и надпись: «Я люблю футбол. Дубль Зенита 1941».
Шурик словно не слышит шуток, он натягивает майку, берет в руки мяч, взглядом знатока проверяет шнуровку и вдруг на мгновение прижимается к мячу щекой, как к чему-то теплому и родному.
Парни убежали вниз, а Малахитов вдруг положил руку Пете на плечо и тихо проговорил:
– Меня комиссовали, мастер Пит. Флота мне больше не видать.
– Почему?
– У меня было сильное ранение в голову.
Петя вдруг вспомнил. Он осторожно протянул руку, сдвинул набок мичманку на голове Малахитова и снова увидел пульсацию чуть повыше левого виска.
– Там у вас мозг прямо под кожей? – с ужасом спросил Петя.
– Он самый, – весело ответил Малахитов.
– Вам очень досадно, что не будете больше воевать?
Петя смотрел на моряка, как на обреченного, но и с некоторой долей разочарования.
– Знаешь ли, – Малахитов говорил с мальчиком всерьез, как с равным, – на фронте я иной раз завидовал летчикам и артиллеристам. Они стреляли по этой сволочи издалека… А я, Петя, очень много людей убил вблизи, вплотную, глаза в глаза…
Сказав это, моряк еле заметно вздрогнул.
– Что же вы теперь будете делать? – спросил мальчик.
Разве мог он до конца понять своего собеседника?
– Видишь ли, Петр, – тихо проговорил Малахитов, – все мои друзья остались там, кто в Аджимушкае, кто на евпаторийских пляжах, кто в бухте Констанцы… и раз уж мне выпало жить, так я и буду жить в память о них, потому что я один из них, один из тех мальчиков…
Говоря это, он смотрел очень далеко и как будто совсем забыл о своем собеседнике.
– Они погибли, а вы в одеяле ходите, – еле слышно пробормотал мальчик.
– Что? – встрепенулся Малахитов.
– Ничего.
Малахитов встал и положил Пете руку на плечо.
– Пошли. Нас, наверное, Марина ждет.
Мальчик диковато взглянул на него, вывернулся из-под руки и отскочил в сторону. Малахитов с интересом смотрел на футбольное поле.
– Смотри-ка, Петр, а Шурик-то действительно показывает высокий класс!
Сияющий Шурик стремительным дриблингом вел мяч к воротам.
Под окном Марины вновь стоят три блистательных летчика из команды выздоравливающих, двое наших и один американец-негр, должно быть угодивший в советский тыл после «челночного» рейса.
– Марина, Джордж сегодня в ДОСА играет на кларнете! Настоящий джаз! – завлекают офицеры девушку.
– Марина! Ай шоу америкен данс тунайт! Джиттербаг! – скалит сахарные зубы негр.
– Нет-нет, мальчики, не могу! Зачет! – отмахивается красавица и закрывает окно.
Петя в это время перелистывал какой-то ее учебник. Он захлопнул книгу и сердито спросил сестру:
– Почему на танцы не идешь?
– Не хочу, – улыбнулась девушка.
– Надо идти, когда приглашают боевые офицеры, да еще и союзник, угнетенный негр…
– Ох, балда ты мой, балда маленький! – с беспричинным, казалось бы, счастливым смехом Марина обняла Петю за плечи.
Он вырвался.
– Я тебе не маленький, а на танцы ведь можно и в танкетках пойти…
– Да я просто не хочу. Понимаешь – не хочу. – Марина взяла у него из рук учебник и весело запела: – Как на лямина криброза поселился криста галли…
Прекрасным весенним утром на главной улице города появились два юных предпринимателя, чистильщика сапог.
– Я читал, что один миллионер начинал именно с этого дела, – неуверенно сказал Петя.
– Нам миллионов не надо, лишь бы на корочки для Марины собрать, – сказал Ильгиз. – Будем сидеть на разных сторонах. – Он перебежал улицу и расположился со своими щетками возле кинотеатра, Петя сел недалеко от банка.
– Чистим, блистим, лакируем! – сразу же бойко заголосил Ильгиз, и к нему тут же подошел какой-то военный.
– Чистим, блистим… – робко начал Петя и вдруг услышал рядом возмущенный голос Эльмиры:
– Песни Труда, чем ты занимаешься?
Девочка, очень строгая, очень чистая и суровая стояла прямо перед ним.
Петя мучительно покраснел и, чтобы скрыть смущение, басом заголосил:
– Чистим-блистим-лакируем всем рабочим и буржуям!
Губы у Эльмиры задрожали, и она топнула ногой:
– Прекрати!