– Мы будем, – поправляет его голос Лидии.
– Виноват! Мы, конечно, мы!
Юра спрыгивает на землю и подходит к Лидии, которая углубленно занимается картами, изучает маршрут.
– Главное, не сбиться с пути, – говорит она. – Де Кампо-Сципио и Уточкин в 11-м году не успели изучить маршрут.
– Пилот-рулевой Юрий Четверкин не повторит этой ошибки, – высокопарно произносит Юра, вытаскивает из кармана новенькое пилотское свидетельство и любуется им. – Я прилечу в Москву…
– Мы прилетим! – притворно сердится Лидия.
– Пардон, конечно, мы! Рулевой Четверкин и его штурман мадмуазель Задорова.
– Между прочим, мой пилотский диплом гораздо старше вашего, господин хвастунишка!
– Но зато я прошел школу знаменитого Ивана Пирамиды!
– Где он сейчас, наш легендарный летун? – вздыхает Лидия.
– В газетах пишут, что он вместе с поэтом-декадентом Царевококшайским воюет в Африке на стороне племени мау-мау…
Говоря все это, молодые люди шли по аэродрому к заводской конторе.
– Лида, минуточку! – кричит сзади Яша.
Лидия отстает, а Юра поднимается на крыльцо и видит через окно, как в пышном своем кабинете журчит в телефон, словно сытый кот, глава фирмы Ветчинкин.
– Да, ваше превосходительство, вылет завтра на зорьке, чтоб засветло в Белокаменную… Так точно, ваше превосходительство, аппарат весьма надежный… конечно, моего собственного изобретения… До тридцати пудов полезного груза… Взрывательные снаряды? Конечно, мог бы, ваше превосходительство!
Заметив в окне Юру, Ветчинкин слегка законфузился, потом прикрыл трубку ладонью и округлил глаза.
– Генерал Браульбарс на проводе!
– Предательство, – со свойственной ему «театральностью» прошептал Юра и шагнул к окну.
– Истинно так, ваше превосходительство… мудро! государственно!.. – продолжал сочиться елеем Ветчинкин. – …натюрлих… военное министерство… так точно… ваш покорный… – он повесил трубку и рявкнул: – Слуга!
Юра рванулся.
– Ведь вы же обещали, что никого не будет, кроме спортивных комиссаров! Вы не дали ни копейки ни Казаринову, ни нам, а теперь хотите сорвать куш в военном министерстве!
Зазвонил телефон.
– С кулебяки начинали? – судебно спросил Юра.
– С кулебяки-с… – пробормотал хозяин.
– Кулебякой и закончите!
Ветчинкин снял трубку.
– «Ведомости»? «Таймс»? «Фигаро»? Да, господа, летит… горячая летит… да-да… с зайчатиной… летит… кулебяка летит… адью! – диковато захохотал.
Юра, бормоча проклятья в адрес заводчика, вылетел из-за угла и столкнулся со своим штурманом.
– Юрочка, вы знаете… – Лидия была очень озабочена. – Боюсь, что Ивану Пирамиде придется на сегодняшний вечер вернуться из Африки.
Демон ночей моих
Волшебным весенним вечером полковник Отсебятников сидел на открытой веранде ресторана возле аэродрома и изучал винную карту.
– Виски «Кинг Джордж», рейнское, «Шустовская рябиновка»… что ж, недурно… недурно…
Почтительно появился Панкратьев.
– Парк оцеплен, мусью. Станок и мерзавцы на даче.
– И Пирамида?
– Так точно, тама… ой, пардон, Пирамида тута…
В дверях стоял собственной персоной легендарный авиатор во всей роскоши своей растительности.
– Пирамида, демон ночей моих, – прошептал Отсебятников.
– Хэллоу, Теодор, – задушевно сказал злодей. – Все скучаешь?
– Рюмку шустовки, Ванюша? – предложил полковник.
– Не откажусь. – Пирамида присел к столу. – «Редереры» надоели, хочется своего, русского.
– Отлично сказано! – воскликнул Отсебятников и шепнул Панкратьеву: – Стянуть все силы, никого не жалеть, кроме меня.
В темном ночном небе мы видим Лидию. Она в корзине воздушного шара. Шар снижается. Свистит ветер. Девушка что-то кричит вниз.
– Итак, по восьмой, – сказал Отсебятников, кося глазами в разные углы. – Ты мой демон, Иван, а я твой ангел, Иван. Тебя, скорей всего, повесят, Иван.
– Твое здоровье, Отсебятников, – сказал Пирамида, смахивая рюмку на пол.
– Знаешь, Иван, я думал, те трое – одно лицо, а оказалось, ты один – это два лица. Типографию отдашь? – спросил полковник.
– Она твоя, – пообещал Пирамида.
– Я тебе верю, давай по девятой, – сказал полковник. – Мы мужчины, Иван. От ненависти до любви один шаг.
Влетел очумелый Панкратьев.
– Господин полковник, на воздушном шаре типографию уперли.
– Ловите, – спокойно сказал Отсебятников. – Таковы законы тайной войны, Панкратьев. Шары надо ловить.
Панкратьев выскочил. Пирамида вдруг ловким бесом вспрыгнул на перила.
– Не уходи, Иван. Мы тебя взяли живьем, а ты уходишь, – укоризненно покачал головой полковник.
Из темноты на голову полковнику падал балласт – тома Брокгауза и Ефрона.
– Нелогично, – сухо процедил Отсебятников.
Ярко освещенный угол делового Петербурга. Разговоры среди толпы.
– Смотрите, воздушный шар!
– Куда все бегут?
– На аэродром «Дедала».
– В чем дело, господа?
– Фабрикант Ветчинкин изобрел новый аппарат сильнее паровоза.
– Утром летит в Москву без посадки.
– Утка!
– Ох народ, ничему не верит!
– От жены бежит Ветчинкин со знакомой баронессой.
– Вздор! Нонсенс! Летит опять Иван Пирамида.
– Прямо из Шлиссельбурга… в кандалах полетит…
– Извозчик, целковый до «Дедала»!
В это время в поднебесной тишине, в свободном полете плыли трое.
Лидия отвернулась от Юры и печально смотрела вдаль, а Юра ерзал рядом, заглядывал ей в лицо, заглядывал в эту самую даль, «давайте, мол, вместе посмотрим» и даже один раз осмелился дотронуться до ее плеча. Задоров стоял к ним спиной и пел очень хорошим баритоном «На воздушном океане».
– Лидия, вы сердитесь на меня? – забормотал Юра. – Но ведь я один вне подозрения… Лидия, мы еще полетим вместе… когда-нибудь…
Она вздохнула.
– Какая нынче ночь! Давайте помолчим… до посадки.
Задоров оборвал пение и показал вниз.
– Отсебятников протрезвел. За нами кавалькада!
На городском углу у ворот Манежа группа гвардейских офицеров, шумно галдя, разглядывала новенький броневик «Мерседес».
– Внутри бархат и медь, господа!
– Пепельницы, плевательницы, все под рукой…
– Пулемет, писсуар, господа…
На площадь перед Манежем торжественно спускался шар.
Во всех подъездах целовались солдаты с горничными.
– Ой, солдатик дорогой, шарик прилетел, – пропищала одна полузадушенная молодка.
– Секретный, от шведов, – равнодушно пояснил солдат и вновь взял ее за бока.
Задоров, Юра и Лидия обмотали трос вокруг рекламной тумбы и пошли к Манежу. Юра, превратившись в Пирамиду, гаркнул:
– Граф Оладушкин! Князь Рзарой-ага! Кам ту ми! Иммидиетли!
– Иес, сэр! – Перед ним тут же выросли аристократы в парадных мундирах.
– Вот что, ребята, – Юра обнял их за плечи. – Секретное задание от Министерства…
Лидия болтала в кругу офицеров. Те при виде воздухоплавательницы потеряли интерес к боевой технике.
Аристократы смотрели на Пирамиду с обожанием, как ученики на Сократа.
Вдруг с грохотом, выстрелами, криками на площадь в автомобилях и пролетках ворвалась жандармерия. Полковник Отсебятников, прищурившись, изображал гения тайной войны.
– Джентльмены – свободны! – заявил он всей площади. – Неджентльмены будут повешены!
Грянули выстрелы жандармов. В ответ застучал браунинг Задорова.
В подъездах продолжали целоваться. Офицеры, предоставив Лидии спасаться, взялись за карты.
Граф Оладушкин и князь Рзарой-ага перегружали ящики из корзины шара в бархатное чрево броневика.
– Милитери сикрет! Гет аут! – рявкали они на суетящихся жандармов.
Оглушительно разорвался простреленный шар. Повалилась рекламная тумба. Оранжевое облако заволокло поле боя.
Молодой поэт Илья Царевококшайский заканчивал гримировку перед выступлением, рисовал на лбу самолет, примерял перед зеркалом абиссинский плащ, турецкую феску, суахильские украшения.
репетировал он торжественную оду. И вдруг в дверях появились три фигуры: Лидия, Юра и Задоров.
– Батюшка, спасай подопечного отрока, – сказал Юра.
Мгновение – плащ, феска, украшения – все перекочевало к подопечному отроку.
Поэт ловил ртом душный воздух.
– Отрок мой любезный, что сие значит?
– Декаданс, батюшка! – прозвучал ответ из-под плаща.
Девушка сорвала со стены рыжий фрак. Мужчина снял старую рясу. Через миг все исчезло, как наваждение.
Поэт отдернул шторку и возопил:
– Братия! Кто здеся из Царевококшайска?
К нему взлетела змееподобная с аршинными ресницами.
– Я, я из Царевококшайска! Уедем, Илья! Не-вы-но-симо!
Летучий человек будущего
Все подходы к летному полю были запружены наэлектризованной толпой. Сидели на деревьях, на заборах, на крышах экипажей и автомобилей. Там и сям мелькали в толпе черные котелки тайной полиции. Яблоку негде было упасть, но перед странной фигурой в заморском одеянии толпа почтительно расступилась.
– Я, я из Царевококшайска! Уедем, Илья! Не-вы-но-симо!
Летучий человек будущего
Все подходы к летному полю были запружены наэлектризованной толпой. Сидели на деревьях, на заборах, на крышах экипажей и автомобилей. Там и сям мелькали в толпе черные котелки тайной полиции. Яблоку негде было упасть, но перед странной фигурой в заморском одеянии толпа почтительно расступилась.
– Мавританский негус прибыл на полет собственной персоной.
– За Ветчинкиным санитары приехали из Больницы святого Николая. Трёхнулся миллионщик!
– Кто же полетит?
– Внебрачный сын!
Группа репортеров интервьюировала Вышко-Вершковского.
– Каким вам видится летучий человек будущего?
– Безусловно, атрофируются ноги, сильно разовьется грудь и, конечно, верхняя челюсть… – вещает беллетрист-спортсмен.
Слышатся гудки. Сквозь толпу едет броневик с двуглавыми гербами на дверцах.
– Привезли взрывательные снаряды!
«Мавританский негус» штопором ввинчивается в толпу.
Вот он уже бежит по летному полю и видит впереди свой самолет, освещенный фарами броневика, и копошащихся вокруг товарищей. Граф Оладушкин и князь Рзарой-ага тащат ящики от броневика к «Инженеру Казаринову».
В прозрачном сумраке белой ночи несется курьерский поезд. Все пассажиры уже спят, только два окна в разных вагонах освещены.
В одном купе сидят Лидия и Иван Задоровы, в другом – пара смиренных мещан, в которых нелегко узнать о. Илью и его подругу.
…Дверь в купе к мещанам открывается, и на пороге возникает фигура полковника Отсебятникова, дикого, растерзанного, с бутылкой «Шустовской рябины» в руках.
– Позвольте представиться, – говорит он. – Теодор Отсебятников, русский анархист. Вас двое, господа, или путешествуете в одиночестве?
…В небе отчетливо виден уверенно летящий и догоняющий поезд двуплан.
… – Вздор! – полковник задергивает шторку. – К счастью, в Царевококшайске еще ничего не знают об авиации.
…
Юра с высоты сбрасывает вниз абиссинский плащ, турецкую феску, суахильские украшения, надевает клетчатую кепку, потом примеряет свои знаменитые усы и, секунду подумав, пускает их по ветру. Камуфляж закончен!
…Лидия и Иван следят за летящим среди туч «Инженером Казариновым».
– Сначала улетел Пирамида, – с грустью говорит девушка, – а теперь и Юрочка Четверкин улетает…
… – О, нет, – с высоты возражает ей пылко Юра, – все осталось, Лидия… Джек Лондон, деньги, любовь, страсть… моя мечта сбылась лишь наполовину… Мы еще полетим вместе с вами…
Он оглядывается. За спиной его к ферме фюзеляжа крепко принайтованы ящики с деталями типографского станка.
… – Ты, главное – долети, долети, Юрочка… – тихо говорит Лидия. – Что там еще будет?
– Спокойствие! Впереди вся жизнь! – Так сказал ее старший брат Иван Задоров.
…
Поезд стучит в ночи, прячется головой в темный лес, постепенно скрывается.
Над лесом и над всей землей летит аэроплан. Стук его мотора уходит в глубину кадра навстречу голосу Поэта:
Юноши и мужчины (литературный киносценарий)
Москва. 1970
…Внезапное нападение японских миноносок на русскую эскадру в Порт-Артуре! Расстрелы демонстрантов в Сормове и Баку! Разгром русской армии под Лаояном! Эсер Сазонов убил министра внутренних дел Плеве! Вышел первый номер большевистской газеты «Вперед»…
1905
…Покушения на смоленского губернатора, на генерала Трепова, убит генерал Лисовский. Забастовка Путиловского завода. «К Царю пойдем!» Рысистые испытания на приз графа Воронцова-Дашкова. Приказ по армии и флоту. Порт-Артур перешел в руки врага… Мир праху и вечная память… Доблестные войска мои и моряки… со всей Россией верю… Шампанское «Дуайэн Реймс» – везде! Опытный садовник-пчеловод[1] одинокий с многолетней практикой ищет место. Все работы выполняет добросовестно по умеренной цене. Крем «Казими»! Метаморфоза против веснушек! «Собрание русских фабрично-заводских рабочих обсуждает текст петиции к Царю». Во время Водосвятия пушка вместо холостого произвела выстрел картечью по царскому помосту! Делегация петербургских литераторов у графа Витте. «Остановите кровопролитие!»
9 января не вышла ни одна газета…[2]
Марсово поле было черным, а вокруг Мити мелькали пятна снега и крови, распоротые овчины, бабьи платки, оскаленные рты, кулаки, глаза… Драгунский подпрапорщик Митенька Петунин человек восемь уже свалил замертво да десятка два покалечил своей саблей.
Вокруг деловито рубал его полувзвод. Кони дыбились, ржали, солдаты смачно крякали.
– Витязи! Богатыри былинные! – захлебнулся в коротком рыдании Митя. – Давите гадючье семя, социализму лягушиную, врагов престола!
С подножки коночного вагона за сабельной расправой мрачно наблюдали двое мужчин: Красин и Кириллов. Вдруг Красин схватил друга за руку.
– Алексей Михайлович, там в самом пекле Горький! Посмотрите, к нему пробивается озверевший мальчишка-драгун!
Оба они тут же ринулись в толпу, крича:
– Господа, там Горький! Товарищи, спасите Максима Горького!
Митенька вздыбил в очередной раз своего боевого коня, когда с фонаря некто ясноглазый с хищной улыбкой запустил в него булыжник.
Толпа несла Красина и Кириллова вдоль Лебяжьей канавки, за которой в голубом и белом спокойствии стояли зашитые досками скульптуры Летнего сада. Рыдания, крики:
– Господи! Что они с нами делают!
– Драгуны, русские вы али нет? Псы!
– Так бы с японцами воевали!
– Как скот режут!
С Дворцовой площади долетел мощный ружейный залп.
Конь занес подпрапорщика в какой-то пустынный двор, где Митенька и очнулся. Испуганно оглядел воин многочисленные замерзшие окна, которые еще усиливали ощущение одиночества. Вдруг наждаком по коже заскрипела дверь, и во двор вышел румяный юноша высокого роста и богатырского сложения. Одет он был в странную короткую шубу, уж не лунного ли меха, из-под нее виднелись полоски флотского тельника. Поблескивая ясными глазами, юноша направился прямо к Мите.
– Попался, мясник! Слезай!
Митя трясущейся рукой полез за револьвером, но юноша-ясноглаз мгновенно налетел, ребром ладони ударил в горло, тычком другой ладони под ложечку и за воротник поволок обмякшее тело в глубь двора.
В тусклом свете газовых фонарей по всему Невскому дворники пешнями откалывали окровавленный лед. Красин и Кириллов неслись на «лихаче» вдоль проспекта. Там и сям маячили казачьи патрули. Кириллов вдруг, словно не выдержав, скрипнул зубами, опустил руку в карман. Красин остановил его.
– Крепитесь, Алексей Михайлович, я тоже креплюсь. Нельзя учиться у наших врагов и поддаваться биологической ненависти. Ненависть социал-демократа должна быть спокойной и холодной, как свет луны.
– Неужели им удалось запугать народ? – воскликнул Кириллов.
– Ни в коем случае. Заваривается такая огромная новая каша, что мне придется забыть о своих электростанциях. Ленин, как всегда, оказался прав – мы с нашим примиренчеством сели в лужу. Перед боями миндальничать нельзя.
Он посмотрел вверх на приближающийся, закрывающий полнеба массив Св. Исаакия и сказал с неожиданным приливом бодрости:
– В сущности, старина, мы все еще довольно молоды!
Певец сделал рукой вдохновенно сумасбродный жест. Зааплодировали. В ложе партера благосклонно взирали на сцену два крупных жандармских чина. Подполковник Ехно-Егерн с моноклем в глазу был молод, сухопар, по-европейски вылощен, полковник Укучуев с седым бобриком и видавшей виды длинной верхней губой был олицетворением принципа «тащи и не пущай».
– Кстати, вам известно, Михал Сич, что певец этот, любимец Государя, – родной брат политической преступницы? – легко спросил Ехно-Егерн.
– Вам в Петербурге вечно кажется, что Москва пребывает в дремоте, господин Ехно-Егерн, – запыхтел Укучуев.
– Не обижайтесь. Я просто подумал, что же остановило молодого человека перед преступной дорожкой и толкнуло на полезную певческую стезю?
– Вовремя понесенное сестрицей суровое наказание, – прогудел Укучуев.
«Ах ты, Скалозуб одряхлевший», – подумал Ехно-Егерн и улыбнулся:
– Ах, не всегда бывает так, Михал Сич! Брат казненного в 87-м Ульянова сейчас лидер эмиграции, крайний эсдек. Не бывает ли у нас наоборот, Михал Сич? Не ожесточаем ли мы нашу молодежь неумеренными репрессиями? Формируется, если хотите, тип разрушителя, агитатора, революционера, карателя карателей, и эта фигура становится модной среди молодежи[3]. Я думаю, Михал Сич, следует нам изобрести какой-нибудь клапан для отвода пара…