В отцовском понимании, если ты, парень, попал в передрягу, то должен постоять за себя и держаться, как настоящий мужик. Никаких нюней и размазни, никаких «Ой, у меня сегодня живот разболелся» или «Что-то мне сегодня грустно». Ничего в этом роде!
На примере отца я приучал себя идти по жизни стиснув зубы. Понял, что такое самоотверженность. Как-то раз мы купили мне кровать в «Икее», а отец не мог оплатить доставку (что-то порядка пяти сотен крон). Что было делать? Все просто: отец взвалил эту кровать себе на спину и потащил, как одержимый, километр за километром. Я шел следом, неся спинки кровати, и хотя они были легкими, едва поспевал за ним.
— Отец, остановись. Не гони.
Но он не останавливался. Можно сказать, он обладал харизмой мачо. Когда он изредка заявлялся в школу на родительские собрания, все присутствовавшие удивлялись этой его ковбойской удали: «Кто он?». Его заметили и зауважали, а учителя не осмеливались жаловаться на меня, по крайней мере так, как им бы этого хотелось. Вроде, «нам лучше быть поосторожнее с этим парнишкой».
Меня часто спрашивают, чем бы я занимался, не стань футболистом. Ума не приложу. Но очень может быть, что превратился бы в уголовника. В то время вокруг меня было много криминального. Нельзя сказать, что мы только о том и думали, чтобы совершить мелкую кражу или угон. Но в этом было что-то привлекавшее меня. Все эти велосипеды и воровство в универмагах вдохновляли меня, и я должен быть благодарен судьбе, что отец ничего об этом не узнал. Да, он пил, но при этом строго придерживался определенных правил: ты должен совершать только правильные поступки, тем более ничего не красть (даже и мысли об этом себе не позволять), и тогда, типа, попадешь в рай.
В тот раз, когда мы попались на краже в универмаге «Вессельс», я все равно был в восторге. Ведь мы набрали вещей на полторы тысячи четыреста крон. Это не конфетки какие-нибудь стянуть. Но отец моего друга-«подельника» решил проучить нас и сдал, и когда пришло письмо, что, мол, Златан Ибрагимович был задержан за кражу и прочее, мне удалось порвать его, до того как его увидел отец. Я был рад и продолжил свои «делишки». Ясно, что добром бы все не закончилось.
Но могу твердо заявить, что никогда не имел ничего общего с наркотиками. Я всегда был решительно против них. Более того: помимо вылитого отцовского пива, о чем рассказывалось ранее, я выбрасывал и мамины сигареты. Я ненавидел все эти наркотики и прочую отраву. Да и напился впервые только лет в семнадцать— восемнадцать и, как и положено юноше после первой попойки, блевал где-то на ступеньках. После этого подобное происходило со мной крайне редко. Один раз, помню, набрался в бассейне, когда мы отмечали мое первое скудетто (звание чемпиона Италии по футболу — прим, пер.) в составе «Ювентуса». Но виновником был Трезеге — это он, змей-искуситель, подбил меня на этот «подвиг».
Мы с Санелой присматривали за Кеки. Ему строго-настрого запрещалось пробовать сигареты или алкоголь, и мы контролировали его. Младший брат стал для нас кем-то особенным.
Мы заботились о нем. C делами сентиментальными он обращался к Санеле, с другими проблемами — ко мне. Я взял наОсебя ответственность за него и заступался. Но в остальном я оставался отнюдь не святым и не всегда был приветлив даже с друзьями или товарищами по команде. Я был излишне агрессивен и позволял себе такие выходки, из-за которых сейчас пришел бы в бешенство, поступи так кто-либо в отношении моих Макса и Винсента. Увы, это факт. Уже тогда я был, скажем так, неоднозначным.
Я был одновременно и дисциплинированным, и диким. Я вывел насчет этого свою философию: нужно не только заявлять о себе, но и подтверждать слова делом. Не просто так — взять и сказать: «Я — лучший, а вы кто такие?». Нет, конечно, ведь это как-то по-детски. Но и не быть похожими на скромных шведских звезд с их невнятным лепетом. Мне хотелось быть лучшим, оставаясь при этом задиристым и даже вызывающим. Разумеется, я даже не мечтал превратиться в суперзвезду или что-то в этом роде. Боже, о чем вы — я же из Русенгорда?! Но, тем не менее, все эти мысли помогли мне стать хоть немного другим.
Я был, что называется, проблемным малым. Еще и немного сумасшедшим. Но при этом обладал своим характером. Я мог опоздать в школу (рано подняться было проблемой), но при этом хотя бы выполнял домашние задания (каюсь, не всегда). Легче всего мне давалась математика. Раз, два, три — и я находил решение. Это чем-то напоминало игру на футбольном поле. Образы и решения приходили ко мне молниеносно. Но меня тошнило от того, что нужно скрупулезно записывать все это на бумагу, и учитель думал, что я «сачкую». Я не считался прилежным учеником, от которого ждут успехов в учебе. Скорее, наоборот, — вылета из школы. Но я старался подходить к учебе всерьез. Штудировал учебники перед контрольными. Правда, на следующий день после них все выученное вылетало из головы. Все-таки, в школе я был не так уж плох. Просто не мог подолгу усидеть на месте, ерзал, да еще швырялся ластиками и другими подручными предметами. Ну, шило в заднице, одним словом.
Те годы были бурными. Мы постоянно переезжали, из квартиры в квартиру. У меня это вызывало недоумение. Мы не задерживались на одном месте больше года, и учителя пользовались этим. Мне говорилось, что следует перейти в школу по соседству, и не потому, что того требовали правила, а просто чтобы отвязаться от меня. Я регулярно менял школы, и поэтому с трудом находил себе
друзей. Отец то и дело отправлялся дежурить на работу, все его внимание занимали война и выпивка, но хуже всего, его стал беспокоить шум в ушах («тиннитус»), В его голове словно позвякивал колокольчик. Глядя на весь этот бардак, происходивший в моей семье (а какое-нибудь дерьмо случалось постоянно), я решил пореже думать об этом и стал все больше заботиться о самом себе.
Знаете, мы — балканцы — люди горячие и нетерпимые. Когда одна из сводных сестер (со всей своей наркотой) порвала отношения с матерью и всеми нами, это было ожидаемо: после стольких то попыток побороть зависимость. Но ведь и другая моя сводная сестра также покинула семью. Мать просто вычеркнула ее из своей жизни, не знаю точно за что. Поговаривали что-то о ее дружке, тоже родом из Югославии. Они крепко повздорили между собой, и мать по каким-то причинам приняла его сторону. Сестра в ответ завелась, и они вылили друг на друга ушаты дерьма, что, конечно же, совсем не хорошо. В конце концов, не конец же света случился.
Та ссора была далеко не первой в нашей семье. Но мать осталась непреклонной и, образно выражаясь, закрыла перед моей второй сводной сестрой дверь на ключ. Могу ее понять — я вообще не забываю обид. Могу годами помнить даже про обыкновенный грубый подкат в игре. Я помню все зло, которое мне причинили, и могу долго держать обиду. Но в данном случае все зашло слишком далеко.
Нас было пятеро — братьев и сестер, — и вот остались только трое: я, Санела и Александар. И положение нельзя было исправить — это было словно высечено на камне. Особенно было жаль, что вторая из сводных сестер больше не жила с нами. Годы шли. Пятнадцать лет спустя ее сын позвонил нашей матери, соответственно, своей бабушке:
Привет, бабушка, — начал было он, но мать не захотела с ним общаться.
Извините, — сказала она и положила трубку.
Услышав об этой истории, я не мог поверить своим ушам. Даже не могу описать охватившее меня чувство: мне было очень не по себе, хотелось провалиться сквозь землю. Никогда так не поступайте! Никогда, никогда! К сожалению, в нашей семье слишком много спеси, которая чертовски вредит нам, и я счастлив, что в моей жизни есть футбол.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В Русенгорде существовало неформальное деление на общины, одна не лучше другой, хотя, пожалуй, низший статус имела так называемая «цыганская». Это вовсе не означало, что все албанцы, к примеру, или турки селились кучно в одном месте. И важнее было, не из какой страны родом твои родители, а из какой ты общины. И, в общем, следовало оставаться в ее границах. Та, где находился дом моей матери, называлась Тёрнрусен («розы с шипами», в переводе со шведского — прим. пер.). Здесь имелись качели, детская площадка, мачта с флагом и футбольная площадка, где мы ежедневно играли. Иногда меня не принимали — «мал еще». Это уже потом я так вымахал.
Меня бесило, когда я оставался вне игры. Еще терпеть не мог проигрывать. Но даже больше чем победа, в игре меня привлекали различные финты и трюки. Ведь они вызывали восторженные возгласы вокруг: «Вау! Только посмотрите на это!». C помощью таких финтов и трюков можно было удивить окружающих, и нужно было долго тренироваться, чтобы стать лучшим. Частенько мамаши кричали нам: «Уже поздно! Ужин готов. Ступай домой».
«Сейчас, сейчас», — бросали в ответ мы и продолжали играть. Могло стемнеть, мог начаться дождь, наконец, мог бы случиться конец света — мы все равно продолжали играть. Мы не чувствовали усталости. Поле для игры было маленьким, и приходилось не только быстро бегать, но и соображать. Особенно это касалось меня, маленького и хилого, которого легко было оттеснить от мяча. И я все время разучивал разные хитрые приемчики. Так было нужно, иначе не услышишь никаких «Вау!», ничего из того, что вдохновляло меня. Я даже часто засыпал в обнимку с мячом, придумывая, какие еще трюки я проделаю завтра. Это было своего рода бесконечное кино.
«Сейчас, сейчас», — бросали в ответ мы и продолжали играть. Могло стемнеть, мог начаться дождь, наконец, мог бы случиться конец света — мы все равно продолжали играть. Мы не чувствовали усталости. Поле для игры было маленьким, и приходилось не только быстро бегать, но и соображать. Особенно это касалось меня, маленького и хилого, которого легко было оттеснить от мяча. И я все время разучивал разные хитрые приемчики. Так было нужно, иначе не услышишь никаких «Вау!», ничего из того, что вдохновляло меня. Я даже часто засыпал в обнимку с мячом, придумывая, какие еще трюки я проделаю завтра. Это было своего рода бесконечное кино.
Моим первым клубом стал МБИ — «Мальмё Болл ок Идрёттсфёренинг» («Футбольное и физкультурное общество г. Мальмё»; сейчас — ФК «Русенгорд», выступающий в 4-м шведском дивизионе — прим. пер.). Я пришел сюда в шесть лет. Мы играли
на гравийном поле, находившемся позади двух зеленых бараков. Я приезжал на тренировки на краденых велосипедах и не отличался примерным поведением. Пару раз тренеры даже отправляли меня домой, а я огрызался и кричал на них. И еще помню, как все время до меня доносилось: «Отдай пас, Златан!». Это сбивало меня с толку, и я чувствовал себя неуютно. В команде играли как иностранцы, так и шведы, и многие из родителей посвистывали на меня из-за ограды. В ответа посылал их к черту, а потом и вовсе сменил клуб, перейдя в ФБК «Балкан». Это было нечто совершенно противоположное!
В МБИ шведские папаши подгоняли нас словами: «Давайте, ребята! Отлично играете». Здесь же неслось: «...твою мать!», и так далее, и в том же духе. Вокруг были сумасшедшие югославы, которые беспрерывно курили и швырялись обувью, а мне подумалось: «Удивительно, ну прямо как дома. Мне это подходит». Тренером работал босниец. Когда-то в Югославии он выступал на высоком уровне, а здесь он стал для нас кем-то наподобие второго отца. Временами он развозил нас по домам, а то и давал мне пару крон на мороженое или другое съестное, чтобы утолить голод.
Одно время я даже играл вратарем. Реально не представляю себе зачем. Вероятно, я просто накинулся на нашего основного вратаря со словами: «Я смогу сыграть лучше тебя, болван!». Скорее всего, так оно и было. В итоге, в одном из матчей я пропустил все, что только можно, и был в бешенстве. Я впал в истерику, орал, что все вокруг дерьмо, и что футбол — тоже дерьмо, да и весь мир в придачу. И что я лучше уйду в хоккей.
— Хоккей намного лучше, чертовы идиоты! Я стану профессионалом, а вы все можете пойти и утопиться!
Я не лукавил — я действительно обожал хоккей, но, проклятие, сколько же экипировки было нужно для игры! Для этого нужны были большие деньги. И мне ничего не оставалось, как продолжать играть в этот проклятый футбол. Но я завязал со своей вратарской «карьерой», перешел в нападение и почувствовал себя там, как в «своей тарелке».
Как-то мы проводили очередной матч. Меня долго не было, и все вокруг переполошились: «Где Златан? Где же он?». До начала игры оставалась буквально минута, и тренер вместе с товарищами по команде, наверно, хотели меня прибить: «Где он? Как можно пропустить такой важный матч?!». Но вдруг все увидели какого-то чумового парня на велосипеде, мчавшегося на всех парах прями-
ком на тренера. Неужели этот безумец его задавит? Да нет же, прямо перед нашим уже немолодым наставником я резко затормозил и пулей рванул на поле. Думаю, тренер был не на шутку ошарашен.
Обрызганный с головы до ног, он протирал глаза. Но все-таки разрешил мне выйти на поле, и, хочется верить, что мы выиграли тот матч. У нас тогда подобралась отличная команда. Однажды я был наказан за какую-то очередную провинность, и вынужден провести весь первый тайм на скамейке запасных. К перерыву мы проигрывали одной заносчивой команде — «Веллинге» — со счетом 0:4. Это было противостояние иммигрантов (то есть нас) и таких хороших мальчиков-снобов, поэтому атмосфера на поле была накаленной. Я был настолько разгорячен, что, еще чуть-чуть, и взорвался бы. Как мог этот кретин оставить меня в запасе?
Вы с ума сошли? — чуть не накинулся я на тренера.
Полегче, полегче. Скоро выйдешь играть.
Он выпустил меня во втором тайме, и я забил восемь голов. Мы выиграли 8:5 и сделали из этих снобов посмешище, а я, конечно, стал героем. Я был техничен и старался быть изобретательным на поле, а во дворе своего дома я стал маленьким чемпионом по части непредсказуемых ходов на ограниченном пространстве. Сейчас меня раздражают всякие типажи, напоминающие Дональда Дака, крутящиеся вокруг меня и крякающие: «Я сразу заметил, что из Златана Ибрагимовича получится нечто экстраординарное». Ляля-ля. Они чуть ли не грудью меня кормили. Или, типа, — он мой лучший друг. Ха-ха! Пустой трёп.
Да никто ничего не замечал! По крайней мере, не настолько, как сейчас твердят об этом. Никакие большие клубы не стучались в мою дверь. Я был хулиганистый маленький мальчишка, и никто не говорил: «О-о-о! Нам нужно быть повнимательнее к этому талантливому мальчику!». Нет же, наоборот: «Кто пустил сюда этого иммигранта?». Да к тому же, я не отличался стабильностью. Я мог восемь раз отличиться в одной игре, и быть никаким в следуюшей.
Я сдружился с парнем по имени Тони Флюгаре. У нас был один учитель шведского. Родители Тони также были с Балкан, а сам он тоже был с характером. Он жил не в Русенгорде, а немного заладнее, на улице Витемолле. Мы были одногодки — он родился в январе, а я в октябре — и это, возможно, что-то решило. Тони был крупнее и сильнее меня, и его считали большим талантом.
О нем много говорили: «Взгляните, какой игрок!», а я находился в его тени. Может, оно и к лучшему, что на его фоне я выглядел статистом. Пусть меня и не брали в расчет, я продолжал оставаться таким же неистовым, как маньяк, и не мог сдерживать этот свой дикий нрав. Я по-прежнему кричал на игроков и судей, и, как следствие, регулярно менял клубы. Из «Балкана» я вернулся в МБИ, затем вновь в «Балкан», а оттуда в БК «Флагг». Это напоминало чехарду, и никто особо не стремился связываться со мной, и я с некоторой завистью посматривал на родителей моих одноклубников, собиравшихся на матчи и тренировки.
Моего отца среди них никогда не было. Ни среди югославов, ни среди шведов. Не могу точно сказать, какие чувства владели мной тогда. Ничего не поделаешь, да мне никто и не нужен. И все же это доставляло мне боль. «Привыкай к такой жизни», и этот вывод я сделал для себя надолго. Да, отец был таким: безнадежным и фантастичным, на подъеме и в унынии. Я не рассчитывал на него, как другие дети на своих родителей. И тем не менее, я продолжал верить в него. Черт, ведь если бы он только увидел этот потрясающий финт, или вот этот бразильский трюк с мячом?! Отец мог меняться, особенно если был чем-то увлечен. Он хотел, чтобы я стал юристом.
Мне же в данную перспективу верилось с трудом. В такой обстановке юристами не становятся. Когда вытворяешь разные глупости и мечтаешь стать суровым парнем, а никакой поддержки от родителей нет и в помине. Какое там «Мне пересказать тебе урок по истории Швеции?», когда вокруг только пиво, пустой холодильник, югославская музыка и война на Балканах. Изредка отец находил немного времени поговорить со мной о футболе, и это очень радовало меня. А в один прекрасный день, который я никогда не забуду (в воздухе было что-то торжественное), он произнес:
Златан, пора бы тебе начать выступать за большой клуб.
Что ты подразумеваешь под большим клубом?
Приличную команду, Златан. Например, «Мальмё».
Подозреваю, что я не сразу врубился. Что такого особенного в
этом «Мальмё»? Ничего сверхъестественного. Да, конечно, я знал об этом клубе. Наш «Балкан» встречался с ним. Я подумал: «Почему бы и нет, раз отец так считает?». Но я не представлял даже, где находится их стадион, да и вообще не ориентировался в большом городе. Мальмё был где-то далеко, словно в ином измерении.
Я попал в центр города только в семнадцать лет, и естественно, понятия не имел о жизни здесь. Но, в итоге, я выучил дорогу на тренировку (она заняла полчаса на велосипеде) и приехал туда с пакетом, где лежала моя форма, в руках. Понятное дело, я заметно нервничал. В «Мальмё» все было серьезно. Не как обычно: «Выходи на поле, сынок, и играй». Здесь требовалось пройти отбор. В расчет принимались и физические данные. Тут же обратив внимание, что я меньше всех вокруг себя, я начал уже подумывать собирать вещички и отправляться домой. К моему удивлению, на следующий день тренер Нильс сказал мне:
Ты принят в команду.
Вы это всерьез? — не сразу поверил я.
Тогда мне было тринадцать. В команде уже была пара иностранцев, один из них — мой старый знакомый Тони. Остальные были шведы, некоторые из них — из Лимхамна, так сказать, ребята из высшего общества. Я чувствовал себя марсианином. И не только потому, что у отца не было виллы и он никогда не приходил на матчи с моим участием. Я иначе разговаривал, на поле увлекался обводкой, вспыхивал, как комета, и все время боролся. Как-то раз я получил желтую карточку за то, что накричал на товарищей по команде.