Ты принят в команду.
Вы это всерьез? — не сразу поверил я.
Тогда мне было тринадцать. В команде уже была пара иностранцев, один из них — мой старый знакомый Тони. Остальные были шведы, некоторые из них — из Лимхамна, так сказать, ребята из высшего общества. Я чувствовал себя марсианином. И не только потому, что у отца не было виллы и он никогда не приходил на матчи с моим участием. Я иначе разговаривал, на поле увлекался обводкой, вспыхивал, как комета, и все время боролся. Как-то раз я получил желтую карточку за то, что накричал на товарищей по команде.
Так не следует поступать, молодой человек, — сказал мне судья.
Да пошел ты..., — вспылил я, и тут же увидел перед собой красную.
Шведы начали выражать недовольство. Их родители желали моего исключения из команды, а я уже в тысячный раз подумал: «Да мне плевать на это. Возьму, и снова сменю команду. Или займусь тхэквондо — это будет покруче. Футбол — дерьмо». Чей-то гадский папа написал письмо с требованием исключить меня из команды. Под ним многие подписались. Говорили примерно еледующее: «Он здесь чужак. Мы должны выгнать его из команды. Подпишите...».
Это было невыносимо. Да, признаю, я повздорил с сынком этого папаши. Он выполнил несколько грязных подкатов, я сорвался и боднул его лбом. Но после я искренне сожалел о случившемся. Я сел на велосипед, направился в больницу и извинился. Да, это был идиотский поступок, но письмо-то зачем? Да идите вы все... Тренер Оке Калленберг взглянул на это письмо:
Что за чушь?
И порвал его на части. Добрый он был мужик, этот Оке. Или тогда я ничего не понимаю в доброте! Правда, он целый год продержал меня на скамейке запасных в юниорской команде, и он, также как и остальные, считал, что я слишком много вожусь с мячом и кричу на товарищей, и что у меня неправильное отношение к жизни, и еше много чего такого. Но за эти годы я вынес для себя нечто очень важное. Если такой парень, как я, хочет завоевать уважение, он должен быть в пять раз лучше какого-нибудь Леффе Перссона (или всех этих Карлссонов, Ларссонов, Эрикссонов и так далее). И тренироваться он должен в десять раз больше. Иначе он может не дождаться своего шанса. Иного не дано. И уж тем более, если ты еще и угоняешь велосипеды.
Ясно, что после всех этих дел я должен был бы вести себя получше. Наверно, я и сам желал того же. Я был не безнадежен. Но тренировочное поле находилось так далеко — в семи километрах, — и мне часто приходилось добираться туда пешком. А при виде какого-нибудь славного велосипеда искушение становилось непреодолимым. Как-то раз дошло до курьеза: я положил глаз на желтый «велик» с двумя коробками, и вдруг понял, что это почтовый велосипед. Я покатался по округе с соседскими письмами, спрыгнул с велосипеда и поставил его в углу. Конечно, у меня и в мыслях не было лишить людей их писем.
А в другой раз угнанный мной «велик» стянули уже у меня, и я стоял, как дурак, у стадиона. Дальше предстоял долгий путь домой, а я был голоден и обессилен. Тогда, недолго думая, я взял стоявший перед раздевалками новый велосипед, по привычке сбив замок. Это был отличный велосипед, и впоследствии я старался ставить его подальше от стадиона, чтобы прежний хозяин ненароком не наткнулся на него. Но три дня спустя нас всех собрали вместе. К тому моменту у меня уже был нюх на такие дела: от таких собраний хорошего не жди — одни неприятности и моради. Так что я принялся придумывать всяческие правдоподобные оправдания.
Типа, «это был не я, а мой брат». И как в воду глядел — собрание действительно посвящено велосипеду помощника главного тренера. «Видел его кто-нибудь?».
Никто его не видел. Hy и я, разумеется, тоже! Я к тому, что в таких случаях ты не проронишь ни слова. Скорее, закосишь под дурачка, и скажешь что-то наподобие: «Ой, как мне жаль вас, вот и у меня тоже однажды украли велосипед».
Тем не менее, я чувствовал свою вину. Что же я наделал? Как же это меня угораздило? Это же велосипед помощника главного тренера. А ведь тренеров нужно уважать. Это-то я понимал.
То есть, я хотел сказать, думал, что нужно их выслушивать и усваивать все, что они там говорят про тактику, зонную игру и прочую ерунду. И в то же время не слушаться, и продолжать демонстрировать дриблинг и разные финты. Слушать и не слушаться! Вот каким было мое убеждение. Но угонять велосипед? Это явно не вписывалось в данную концепцию. Взволнованный, я направился к помощнику тренера.
«Вы знаете, тут вот какое дело, — начал я робко. — Я позаимствовал ваш велосипед. Это была безвыходная ситуация. Особый случай! Завтра вы получите его назад».
И я широко улыбнулся ему, и это, надеюсь, сыграло свою положительную роль. Вообще улыбка частенько выручала меня в те годы, а при помощи шутки я мог выйти из затруднительного положения. Но это давалось мне нелегко. Если что-то пропадало, я первым попадал под подозрение. Повод так думать был вполне убедительный — я был бедным. Если другие могли позволить себе лучшие бутсы из кенгуровой кожи, то я покупал свою первую пару в «Экохаллен» за пятьдесят девять крон (шесть евро по нынешним ценам). Их продавали по соседству с помидорами и другими овощами. Так и продолжалось: в детстве и юности у меня никогда не было ярких вещей.
Когда команда отправлялась на выезд за границу, другим ребятам давали с собой по две тысячи крон. У меня едва набиралось около двадцати, и порой отец задерживал оплату квартиры, чтобы я мог отправиться с командой. Он скорее предпочел бы выселение, чем позволил мне остаться дома. Это, конечно, было здорово. Но сравняться со своими друзьями я не мог.
Пойдем с нами, Златан, съедим пиццу или гамбургер, или прикупим чего-нибудь.
He-а, потом. Я не голодный. Лучше я здесь попрохлаждаюсь.
Я старался отговориться и оставаться при этом невозмутимым. Это не всегда удавалось делать убедительно. Не скажу, что я мечтал, как говорится, соответствовать. Ну, может быть, чуть-чуть. Хотелось усвоить всякие вещи, вроде этикета и тому подобного. Но гораздо больше мне хотелось оставаться самим собой. Вот мое главное, так сказать, оружие. Видел я товарищей, подобных
себе, то есть из неблагополучных районов, пытавшихся дотянуться до высшего общества. Это неизменно оборачивалось неудачей. И чем больше они старались, тем хуже у них получалось. И я подумал: «Буду поступать наоборот. Даже, может быть, с перегибом». И вместо слов «У меня с собой всего двадцать крон», я говорил: «У меня ни гроша». Так выглядело круче. Безбашеннее. Я — крутой парень из Русенгорда, я другой. Это стало моей визитной карточкой, и такая манера поведения нравилась мне все больше. И я не испытывал никаких комплексов по поводу того, что ровным счетом ничего не слыхивал про шведских кумиров.
Иной раз нас приглашали на матчи главной команды в качестве подающих мячи. Как-то «Мальмё» встречался с «Гётеборгом» — очень серьезный матч. Мои одноклубники завелись в предвкушении получить автографы звезд, особенно у некоего Томаса Равелли, прослывшего героем после нескольких отраженных пенальти на чемпионате мира (ЧМ 1994 года — прим. ред.). А я ничего о нем не слышал, и промолчал, чтобы не сойти за полного профана (хотя, конечно, я тоже смотрел матчи чемпионата мира). Я же из Русенгорда, и мне «до лампочки» все эти шведы. Я бредил бразильцами — Ромарио, Бебето и другими, — и все, что меня заинтересовало в Равелли, это были его вратарские шорты очень яркой расцветки. Я даже подумывал, как бы их украсть.
Еще мы должны были продавать билеты «Бинглотто» (одна из крупнейших шведских лотерей), чтобы заработать денег в казну клуба. Я ломал голову, что делать с этими билетами. Я никогда не слышал ни про какого Локета (Лейф «Локет» Ольссон — ведущий одноименного шоу — прим. пер.). И я старался продать эти несчастные билеты.
— Здравствуйте, здравствуйте, меня зовут Златан. Извините за беспокойство. Не желаете купить лотерейный билетик?
Если серьезно, то дело шло не очень. Когда нам впарили еще и Рождественские календари, я продал один, а то и меньше. Ну, то есть — ни одного. В конечном счете, отцу пришлось купить их все. Это было не совсем справедливо. Мы были не настолько богаты, да и в лишнем барахле дома не нуждались. Все эти затеи выглядели дурацкими, и я не понимаю, как можно посылать детей заниматься таким делом, словно попрошаек.
В команде сложился потрясающий коллектив: Тони Флюгаре, Гудмундур Мете, Матиас Конча, Джимми Таманди, Маркус Розенберг... Hy и я. Все были разными, но очень талантливыми.
Я прибавлял все больше и больше. Однако недовольство со стороны родителей не прекращалось. Они не сдавались. «Опять'он, — неслось в мой адрес. — Снова он водится с мячом. Он не подходит команде». Это меня бесило. Да кто вы такие, чтобы стоять здесь и обсуждать меня? Мысли завязать с футболом стали вновь посещать меня. Точнее, я всерьез задумывался над тем, чтобы в очередной раз сменить команду. Отца рядом не было — кому было постоять за меня или хотя бы приодеть. Я был «один в поле воин», а со всех сторон шведские папаши и их высокомерные сынки пытались доказать мне мою неправоту. Конечно, я сердился. Более того, стал беспокойнее. Мне требовалось больше действия. Еще и еще. И также я нуждался в чем-то новом.
Джонни Гюлленшё, тренер юниорской команды, узнал про мои проблемы и рассказал об этом в клубе. «Ну, не всем же быть паиньками, — сказал он. — Мы можем потерять большой талант». В итоге, отец подписал за меня первый контракт. Это был прорыв — я стал получать полторы тысячи крон в месяц и принялся работать еще усерднее. Кто сказал, что со мной невозможно иметь дело?! Не слушайте и не верьте.
Я с упорством учился обрабатывать мяч, стараясь делать как можно меньше касаний. Однако я все еще не был настолько хорош, чтобы можно было сравниться с тем же Тони. Я старался хотя бы не уступать ему. Все мои сверстники в «Мальмё» обожали бразильские финты и приемы. Мы соревновались, кто лучше их исполнит, как когда-то было во дворе моего дома. Когда у нас появились компьютеры, мы загружали диски с разнообразными приемами в исполнении Роналдо или Ромарио, а затем повторяли их, пытаясь довести исполнение до филигранности. Мы стремились как можно мягче обращаться с мячом. Но у бразильцев он словно прилипал к ноге, и мы продолжали тренироваться снова и снова, пока не достигнем нужного результата. В итоге, все стремились продемонстрировать все это в игре. Многие в команде владели сложными техническими приемами. Но я решил пойти дальше. Глубже, так сказать, вникнуть в тему. Я был внимательнее к деталям. Честно говоря, я стал одержимым. Все эти приемы всегда были моим способом показать себя, и я при любом удобном случае пускался в обводку, невзирая на все недовольство со стороны тренеров и наблюдавших за игрой чужих родителей. Нет, я не буду подстраиваться под вас! Точнее, сделаю это частично. При всем желании отличаться от других, я хотел усвоить все уроки
тренеров, и это давалось мне все лучше и лучше. Хотя порой было нелегко. На меня влияла обстановка в семье, все происходившее с отцом и матерью доставляло мне боль. И это трудно было выбросить из головы.
В школе Соргенфри ко мне приставили дополнительного учителя, то есть воспитателя. Это реально повергло меня в шок. Разумеется, я не был прилежным учеником. Не исключаю, что и худшим среди всех. Но чтобы воспитатель?! Да идите вы... У меня же хорошие оценки по английскому, химии и физике. Не дебил какой-нибудь. Я даже к сигарете ни разу не прикоснулся. Просто делал глупости, шалил. Речь даже зашла о направлении меня в спецшколу. Они словно хотели заклеймить меня, и я чувствовал себя, как инопланетянин. Во мне как будто заработал часовой механизм. Может, следовало еще добавить, что я преуспевал по физкультуре? Не отрицаю, я мог быть недостаточно сосредоточен в классе, и мне с трудом удавалось подолгу сидеть за учебниками. Но я был способен сконцентрироваться (да, особенно, когда нужно было ударить по мячу или швырнуть куда-нибудь яйцо).
И вот однажды в спортзале эта училка (забыл упомянуть, что это была женщина) наблюдала за мной. Как только я делал чтонибудь не так, она тут же цеплялась ко мне, как репей. Меня это достало, я швырнул в нее мяч и попал прямо в голову. Она была настолько шокирована, что не смогла вымолвить и слова, и только в изумлении смотрела на меня. После этого инцидента отца вызвали в школу поговорить на предмет психологической (или даже психиатрической) помощи, направлении в спецшколу и прочего вздора. Такие темы обсуждать с ним, скажу я вам, было непросто. Никому не было позволено плохо отзываться о его ребенке, и уж тем более какой-то непонятной училке. Отец пришел в ярость, направился прямиком в школу и в свойственном ему ковбойском стиле набросился на них: «Кто, черт возьми, вы такие, чтобы говорить здесь о психиатрической помощи?! Это всем вам она нужна. C моим сыном все в порядке, он хороший мальчик, а вы все можете пойти убиться об стену!».
Появление необузданного югослава возымело действие. Немного погодя училку-воспитательницу удалили. А ко мне вернулась уверенность в себе. Но все же случившееся не оставляло меня в покое. Нельзя же делить детей на плохих и хороших. Нельзя!
Если бы кто-нибудь посмел обвинить моих Макси и Винсента в том, что они не ведут себя, как все, я бы вышел из себя. Обещаю!
Я бы устроил сцену похлеще, чем когда-то мой отец. Та история навсегда в моей памяти, поскольку доставила мне боль. -Признаюсь, она закалила меня, сделала сильнее. Кто знает, возможно благодаря тому случаю я еще больше закалился, почувствовал себя бойцом. Но в тот момент я был словно выбит из седла.
Ладно, проехали. В один прекрасный день у меня было назначено свидание с девушкой, а тогда я не был настолько уж раскованным в этом смысле. Парень, к которому приставили персонального воспитателя, как вам такое, круто, да?! Меня всего прошибал пот, даже когда я просто взял у нее номер телефона. В моих глазах она была потрясающей девушкой, и я решился спросить:
Не хочешь пойти куда-нибудь сегодня после школы?
Конечно, с удовольствием, — ответила она.
А что если на «Густава»?
Это сквер Густава Адольфа в Мальмё. Мне показалось, что ей понравилась эта идея. Когда я пришел на место свидания, ее еще не было. Я очень нервничал. Я чувствовал себя не в своей тарелке и даже как-то беззащитно. Почему она не пришла? Может, я разонравился ей? Прошла минута, две, три, десять, и я не стал дожидаться ее дольше. Это было наибольшим из всех унижений. Я решил, что она просто обманула меня. Кому охота приходить на свидание с таким, как я?! C такими мыслями я отправился домой. Hy и ладно, чихать я на нее хотел! Я стану звездой футбола. В итоге, все оказалось до банального глупо. Просто ее автобус опоздал (водителю приспичило купить сигарет или что-то подобное), и она приехала сразу после того, как я ушел. Мы разминулись, и девушка была расстроена не меньше меня.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В старшие классы я начал ходить в школу «Боргар», где была футбольная секция, с которой я связывал большие надежды. Отныне все изменится. Я смогу стать по-настоящему крутым. Но кругом опять были сплошные засады. Ну, ничего, к этому я был морально готов.
Для начала в моей команде оказалось несколько высокомерных снобов. В самой школе преобладали обеспеченные девчонки и парни, такие «все из себя», прилично одетые и вальяжно покуривавшие. В моей среде шиком считались кроссовки или тренировочный костюм марки «Адидас» или «Найк». Это считалось круто, и я думал так же. Я и не подозревал, что Русенгорд так сильно отразится на мне. Он был словно выбит у меня на лбу. Как клеймо. А еще, словно тень той самой училки-воспитательницы нависала надо мной.
В школе «Боргар» ученики одевались в рубашки «Ральф Лорен» и носили ботинки «Тимберленд». Вот так! В моем окружении не часто можно было встретить парня в рубашке, и я сделал вывод, что пора меняться. Тем более что в школе было много обалденных девчонок. К таким не подойдешь, имея вид нищеброда. Я решил обсудить эту проблему с отцом, и мы заспорили. Мы получали ученическое пособие (в течение трех лет обучения в средней школе всем ученикам в Швеции выплачивается ежемесячное пособие — прим, ред.) от государства. Сумма равнялась семистам девяноста пяти кронам в месяц, и отец резонно полагал, что должен забирать все деньги, на том основании, какой выражался, что «он и так платит за все». У меня на этот счет было иное мнение:
— Ты не понимаешь, что я не могу выглядеть как последний оборванец.
В каком-то смысле я его убедил. Теперь у меня было пособие и свой личный счет. Деньги перечислялись двадцатого числа каждого месяца, и многие мои товарищи собирались у банкомата уже к полуночи накануне, все в нетерпении и отсчитывая секунды: десять, девять, восемь... Я старался вести себя хладнокровнее, но уже на следующее утро снял часть денег и купил себе пару джинсов «Дэвис». Они были самыми дешевыми.
Иногда я прикупал себе по три рубашки по цене одной. Я старался менять стили. Ничего не помогало. Я продолжал выглядеть, как «парень из Русенгорда», неблагополучного района. Я не хочу с этим смириться — вот как я думал. До определенного возраста я был маленького роста, но за какую-нибудь пару месяцев подрос сразу на тринадцать сантиметров, и мне стало казаться, что я выгляжу как какой-то рахит. А нужно было самоутверждаться. Я стал наведываться в центр города, заходил в «Бургер Кинг» и прогуливался по скверам.
Кроме того, я продолжал совершать плохие поступки. И не только ради куража. Мне нужны были классные вещи, иначе как я смогу получить шанс показать себя в школе. Однажды я стянул у одного парня CD-плеер. Перед классами у нас располагались шкафчики для личных вещей с кодовыми замками, и мой приятель сообщил мне секретный код одного из парней. В его отсутствие я вытащил плеер, сел на велосипед и катался, слушая его песенки и чувствуя себя круто. Но этого было мало. Мне по-прежнему не в чем было появиться на публике, и я продолжал оставаться парнем из неблагополучного района. Мой приятель был хитрее. Он закадрил девушку из хорошей семьи и сдружился с ее братом, который отдавал ему свои шмотки. Отличный ход, конечно, хотя и не всегда срабатывающий. Все-таки, как ни крути, мы не вписываемся в этот круг, мы — другие. Хотя приятель продолжал гулять с этой классной девчонкой, одетый в дорогие шмотки, и выглядел очень гордым. У меня же оставался только футбол.