Я действительно гордилась своими изделиями. Нашими первыми покупателями оказались дети Бастидов, которые удивленно ахали, находя на кружках свои собственные имена и считая это всего лишь случайным совпадением. Я принесла целую партию кружек, на которых не было никаких рисунков или надписей; заказов было хоть отбавляй.
Ярмарку открыл граф, что само по себе придавало ей особое значение. Это была первая ярмарка, которую он почтил своим присутствием после смерти графини. Кто-то заметил, что это можно считать знаменательным событием и что жизнь в замке теперь снова войдет в нормальную колею.
К нам заглянула Нуну и стала просить, чтобы я сделала кружку с ее именем. Я работала под голубым навесом и была рада жаркому солнцу, запаху цветов, звонкому гулу голосов и непрерывному смеху. Словом, я чувствовала себя счастливой.
Граф, проходя мимо, остановился понаблюдать за моей работой.
– О, папа, ну разве она не прелесть? – воскликнула Женевьева. – И так быстро все делает. Хотите кружку со своим именем?
– Да, конечно!
– Вашего имени на готовых кружках, похоже, нет. Вы не писали имя «Лотэр», мадемуазель?
– Нет, я не думала, что оно понадобится.
– И вы ошиблись, мадемуазель Лоусон.
– Да-да! – радостно согласилась Женевьева, как будто она, как и ее отец, была очень довольна тем, что я наконец-то допустила промах. – Тут вы ошиблись.
– К счастью, оплошность легко исправить, но, естественно, за солидное вознаграждение, – парировала я.
– Согласен.
Он облокотился на прилавок, пока я выбирала кружку.
– Какой цвет вы предпочитаете?
– Пожалуйста, выберите сами. Я уверен, что у вас прекрасный вкус.
Я внимательно посмотрела на него.
– Пурпур, я думаю, пурпур с золотом.
– Королевские цвета? – спросил он.
– Да, думаю, они будут наиболее подходящими. Собралась небольшая толпа, наблюдавшая, как я расписывала кружку для графа. То здесь, то там пробегал одобрительный шепот.
У меня возникло ощущение, будто голубой навес над нашим прилавком ограждает меня от всего неприятного. Да, в тот день я действительно была счастлива.
И вот кружка с его именем была готова – все буквы пурпурного цвета, надстрочный значок над предпоследней буквой и точка в конце имени – золотые. А затем, словно в каком-то забытье, нарисовала под его именем золотую королевскую лилию.
– Вот, – сказала я, – как раз то, что надо.
– Вы должны заплатить за это, папа.
– Если мадемуазель Лоусон назовет цену.
– Возьмите с него побольше, мадемуазель, прошу вас, ведь в конце концов это был специальный заказ.
Послышались возгласы изумления, когда граф бросил деньги в миску, которую Женевьева поставила на прилавок. Я была уверена, что он специально поступил так, чтобы собранная нами в пользу монастыря сумма была самой большой среди прочих пожертвований.
Женевьева так и сияла от удовольствия, не менее счастливая, чем я. Когда граф отошел, я увидела рядом с собой Жан-Пьера.
– Мне тоже хотелось бы иметь кружку, – сказал он, – и тоже с лилией.
– Пожалуйста, сделайте для него, мадемуазель, – попросила Женевьева, улыбаясь ему.
Я выполнила его заказ. И тут все стали просить нарисовать лилии, и даже те, кто, купил кружки раньше.
– С лилиями будет стоить дороже! – с триумфом кричала Женевьева.
Я рисовала, а Женевьева заливалась краской от радости и смущения, ибо рядом с ней стоял Жан-Пьер, глядя на нас обеих с доброй улыбкой.
Итак, мы испытали полный триумф. За кружки мы выручили денег больше, чем любой другой павильон. Все только о них и говорили.
А с наступлением сумерек заиграли музыканты и на лужайке, и в зале – кто где хотел – начались танцы.
– Так заведено, – сообщила мне Женевьева. – И все-таки такой ярмарки, как эта, не было и не будет никогда.
Графа нигде не было видно. Его обязанности не простирались дальше обычного посещения ярмарки. Я поймала себя на том, что с тоской высматриваю его, надеясь, что граф подойдет ко мне.
Жан-Пьер по-прежнему стоял рядом со мной.
– Ну, что вы думаете о наших сельских развлечениях?
– Что они очень похожи на сельские развлечения, которые мне знакомы.
– Я рад этому. Потанцуете со мной?
– С удовольствием.
Жан-Пьер взял мою руку и повел в медленном вальсе.
– Интересна вам здешняя жизнь? – спросил он. Когда я кивнула, Жан-Пьер продолжил: – Но вы не можете остаться здесь. У вас есть свой дом.
– У меня нет своего дома, есть только кузина отца Джейн.
– Не думаю, что мне нравится кузина Джейн.
– Почему же?
– Потому что она не нравится вам. Я чувствую это по вашему голосу.
– Неужели я так легко выдаю свои чувства?
– Я немного понимаю вас и надеюсь понять еще лучше, так как мы хорошие друзья, не так ли?
Надеюсь, что да.
– Мы были бы очень счастливы... моя семья и я... если бы вы относились к нам, как к друзьям. Скажите мне, пожалуйста, что вы будете делать, когда работа в замке закончится?
– Уеду отсюда.
– И они очень довольны вами... там, в замке. Это очевидно.
– Да, я думаю, что да. Во всяком случае, я льщу себя надеждой, что хорошо поработала над картинами.
– Вы не должны уезжать от нас, Даллас, – сказал Жан-Пьер. – Вы должны остаться с нами. Мы не можем быть счастливы, если вы уедете... все мы. Особенно я.
– Вы так добры...
– Я всегда буду добр к вам, всю оставшуюся жизнь. И прошу вас остаться здесь навсегда – со мной.
– Жан-Пьер!
– Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж, хочу быть уверенным, что вы никогда не покинете меня... никогда не покинете нас. Вы должны быть здесь, здесь ваше место. Разве не так, Даллас?
Я внезапно остановилась. Тогда Жан-Пьер взял меня за руку и увлек под тенистое дерево.
– Скажите да, Даллас!
– Это невозможно!
– Но почему? Скажите мне почему?
– Вы мне нравитесь... Я никогда не забуду, как вы были добры ко мне, когда я только что приехала сюда..
– Но вы хотите сказать, что не любите меня?
– Я хочу сказать, что вы мне нравитесь, но не думаю, что смогла бы стать вам хорошей женой.
– Но ведь я вам нравлюсь, Даллас?
– Конечно.
– Я знал это. И я не прошу вас говорить мне «да» или «нет» прямо сейчас. Потому что вы, может быть, еще не готовы к этому.
– Жан-Пьер, вы должны понять, что я...
– Я понимаю, моя любимая.
– Думаю, что нет.
– Я не стану настаивать и торопить вас, только прошу: не уезжайте! И со временем вы станете моей женой, потому что сами не сможете расстаться с нами, моя Даллас... вы сами убедитесь.
Жан-Пьер взял мою руку и поцеловал ее.
– Нет-нет, не возражайте, – быстро сказал он. – Вы принадлежите всем нам. И здесь для вас нет больше никого, кроме меня.
Вдруг раздался голос Женевьевы:
– О, вот вы где, мадемуазель! Жан-Пьер, вы должны потанцевать со мной. Вы обещали, что потанцуете.
Я смотрела, как он танцует с Женевьевой, и душа моя была полна смутной тревоги. Впервые в жизни я получила предложение выйти замуж. Я была смущена. Но я и никогда не могла бы выйти замуж за Жан-Пьера, когда мое сердце... Неужели он сделал предложение потому, что я выдала свои чувства? Или потому, что сегодня днем, стоя около моего прилавка, свои чувства обнаружил граф?
Вся радость сегодняшнего дня вмиг исчезла. Я была рада, когда танцы наконец кончились, была сыграна «Марсельеза» и все отправились по домам.
А я – в свою комнату в замке, чтобы поразмышлять о прошлом и вслепую предугадать будущее.
На следующий день все валилось из рук, и я подумала, что если в таком состоянии продолжать работать, то можно невзначай испортить фреску. Поэтому утром удалось сделать очень мало, ибо все мои мысли были заняты совсем иным. Казалось невероятным, что я, после неудачного романа с Чарлзом никогда больше не имевшая любимого человека, стала вдруг предметом интереса сразу двух мужчин, один из которых сделал мне предложение. Но каковы были намерения графа, что он собирался предпринять?
Когда вчера он стоял у моего павильона, то выглядел помолодевшим и почти веселым. В тот момент я была совершенно уверена, что он еще мог бы быть счастливым и что это счастье могу подарить ему я. Какая самонадеянность! Самое большее, о чем он думал, так это об очередном легком флирте, которым привык развлекать себя время от времени, но я не хотела в это верить.
Когда я уже позавтракала, в мою комнату вдруг ворвалась Женевьева. Она зачесала наверх свои длинные волосы, соорудив из них пучок на макушке, что делало ее выше и грациознее.
– Женевьева, что с вами? – вскричала я.
Она разразилась громким смехом:
– Вам нравится?
– Вы выглядите намного старше!
– Это именно то, что нужно. Мне надоело, что со мной обращаются как с ребенком.
– Кто с вами так обращается?
– Все – вы, Нуну, папа, дядя Филипп и его отвратительная Клод. Но вы не сказали, нравится ли вам?
– Я не думаю, что вам сейчас это нужно.
– Я не думаю, что вам сейчас это нужно.
Замечание рассмешило ее:
– Теперь я всегда буду так причесываться. Я уже не ребенок. Моя бабушка вышла замуж, когда ей было шестнадцать, – всего лишь на год старше меня.
Я смотрела на нее с изумлением. Ее глаза сверкали от волнения, и я понимала, что разговаривать с ней сейчас совершенно бесполезно, и, чтобы хоть как-то отвлечься, пошла навестить Нуну. Придя к ней, поинтересовалась, как она себя чувствует после очередного приступа мигрени. Нуну ответила, что последние несколько дней головные боли мучают ее значительно меньше.
– Я немного беспокоюсь за Женевьеву. – В ее глазах промелькнуло испуганное выражение. – Она сделала себе высокую прическу и выглядит очень взрослой.
– Девочка растет. Ее мать была совсем другой, всегда такой нежной. Даже после рождения дочери Франсуаза выглядела ребенком.
– Женевьева сказала, что ее бабушка вышла замуж, когда ей исполнилось всего шестнадцать. Боюсь, как бы ей не пришло в голову сделать то же самое.
– Это очень в ее духе, – с грустью произнесла Нуну.
Спустя два дня Нуну пришла ко мне совсем расстроенная и сообщила, что Женевьева, которая после обеда уехала верхом одна, не вернулась домой, а было уже около пяти часов.
– Но ведь ее обязательно должен был сопровождать кто-то из конюхов, – возразила я.
– И тем не менее сегодня ей удалось улизнуть одной.
– Вы ее видели?
– Да, из окна. И насколько я могла судить, она сегодня не в себе. Я долго смотрела ей вслед, как она неслась галопом через весь луг, и с ней никого не было.
Я беспомощно развела руками.
– Она пребывает в таком состоянии с самой ярмарки, – вздохнула Нуну. – А я была так счастлива, видя, какой она проявила к ней интерес. А потом она как-то вдруг сникла.
– О, будем надеяться, что Женевьева скоро вернется. Наверное, она еще раз захотела доказать всем, что уже взрослая.
Я рассталась с Нуну, и мы обе, каждая в своей комнате, стали ждать возвращения Женевьевы. Я предполагала, что Нуну, как и я сама, гадала сейчас, что нам делать, если в течение ближайшего часа девочка не вернется. Но Бог, видно, услышал наши молитвы, ибо спустя примерно полчаса после нашего разговора с Нуну я заметила Женевьеву, въезжающую в ворота замка.
Я немедленно отправилась в классную комнату, через которую Женевьева должна была бы пройти в свою спальню, и обнаружила там Нуну.
И вот появилась Женевьева. Она выглядела почти красивой с ее темными сияющими глазами. Когда она увидела, что мы ждем ее, то ехидно улыбнулась.
– Мы очень беспокоились, – сказала я сдержанно. – Вы же знаете, что вам запрещены прогулки верхом без сопровождения взрослых.
– Но это было раньше, мадемуазель, а теперь все по-другому.
– Я этого не знала.
– Вы не можете знать все, хотя и думаете, что знаете.
Я была глубоко удручена, поскольку девочка, которая стояла сейчас перед нами, не желавшая ни с кем и ни с чем считаться, ничем не отличалась от той, которая встретила меня по приезде в замок. А я-то считала, что достигла какого-то прогресса в ее воспитании. Однако, похоже, никакого чуда не произошло. Да, бывали периоды, когда Женевьева могла быть приятной в общении, но по сути своей продолжала оставаться дикой и необузданной, особенно когда ее охватывало желание вести себя именно таким образом.
– Я уверена, что ваш отец был бы крайне недоволен.
Она сердито бросила мне:
– Тогда скажите ему! Скажите! Вы ведь с ним такие друзья!
Я возмутилась:
– Это абсурд! И потом, очень неразумно с вашей стороны одной отправляться на прогулки верхом.
Она стояла, продолжая ехидно улыбаться, и в этот момент мне пришла в голову тревожная мысль: а была ли Женевьева действительно одна?
Внезапно она воскликнула:
– Послушайте, вы, обе! Я буду делать то, что захочу. И никто, ну никто не сможет мне помешать в этом!
Женевьева схватила шляпу и исчезла в своей комнате, хлопнув за собой дверью.
Наступили нелегкие дни. У меня даже не было желания пойти к Бастидам, так как я боялась встретить там Жан-Пьера. Наши дружеские отношения, которые всегда доставляли мне такое удовольствие, грозили вконец испортиться. Сразу после ярмарки граф уехал на несколько дней в Париж. Женевьева старательно избегала меня. Я пыталась еще больше, чем раньше, отдаваться работе, и это немного помогало мне успокоить возбужденные нервы.
И вот однажды утром я вдруг обнаружила, что нахожусь в комнате не одна. У Клод была пренеприятная привычка бесшумно появляться у людей за спиной.
Она выглядела прелестно в голубом пеньюаре, отделанном лентой цвета красного вина. Я уловила слабый запах мускусной розы – духов, которыми она обычно пользовалась.
– Надеюсь, что не испугала вас, мадемуазель Лоусон? – любезно спросила она.
– Нет-нет, что вы!
– Видите ли, мне надо поговорить с вами. Я все больше и больше беспокоюсь о Женевьеве. Она становится невозможной, ее манеры просто безобразны. Сегодня утром она нагрубила мне и мужу.
– Это девочка, которая подвержена резкой смене настроений, но она может быть и очаровательной.
– Я нахожу ее крайне невоспитанной и неуклюжей. Не думаю, что какая-либо школа захочет терпеть подобную ученицу, если только она не изменит своего поведения. Я заметила, как она кокетничала на ярмарке с одним из виноградарей. При ее теперешнем настроении и непомерном упрямстве она может накликать на себя беду. Ее уже нельзя считать ребенком, и боюсь, что она может завести связь, которая...
Я кивнула, поскольку ясно понимала, куда она клонит. Клод имела в виду увлечение Женевьевы Жан-Пьером.
Она подошла ко мне ближе.
– Если бы вы могли использовать свое влияние на нее... Ведь если она будет знать, что мы беспокоимся о ней, то станет вести себя еще безрассуднее. Но я вижу, что и вы понимаете опасность, которая может грозить Женевьеве. – Клод лукаво посмотрела на меня. Я догадывалась, какие мысли бродили в ее голове: если вдруг случится беда, на которую она намекала, то я в какой-то степени буду в этом виновата. Разве не я поощряла дружбу Женевьевы с Бастидами? Ведь до моего появления в замке девочка едва ли вообще знала Жан-Пьера.
Я почувствовала себя немного неуютно. А Клод тем временем продолжала:
– Ну как, вы подумали над моим предложением?
– Сначала мне следует закончить работу здесь, а потом уже думать о чем-либо другом.
– Только не слишком тяните. Вчера я узнала, что одна дама из этой группы собирается создать в Париже школу искусств. Там наверняка будут очень хорошие вакансии.
– Звучит слишком заманчиво, чтобы быть правдой.
– Однако это именно так! Поэтому скорее принимайте решение.
Клод почти застенчиво улыбнулась и ушла. А я пыталась продолжить работу, но никак не могла сосредоточиться. Она хочет, чтобы я уехала. Это совершенно очевидно. Видимо, ее задело, что часть внимания, которое, как она считала, должно принадлежать ей без остатка, граф дарил мне. Возможно, и ее беспокойство о Женевьеве было искренним. Неужели я неверно судила о Клод?
Вскоре я убедилась, что Клод действительно заботилась о Женевьеве. Это подтвердилось, когда мне довелось услышать ее разговор с Жан-Пьером в той самой рощице, где произошел несчастный случай с графом. Я ходила навестить Габриэль и по дороге обратно в замок решила сократить путь, пройдя через рощу, когда услышала их голоса. Не знаю, о чем они говорили и почему выбрали такое место для свидания. Потом до меня дошло, что эта встреча, возможно, не была обговорена заранее. Они могли встретиться совершенно случайно, и Клод решила воспользоваться возможностью и сказать Жан-Пьеру, что не одобряет дружбы Женевьевы с ним.
А я-то в своей гордыне вообразила, будто ее обуревало одно-единственное чувство – ревность.
Тем временем моя работа над фреской подходила к концу. И теперь со стены на меня смотрела дама с изумрудами, которые хоть и потеряли свой цвет, по форме были идентичны тем, что были изображены на самой первой отреставрированной мною картине. Женщина была любовницей Людовика XV и положила начало коллекции изумрудов де ла Талей. По композиции фреска напоминала живописный портрет, за исключением того, что здесь на даме было надето платье из голубого бархата, а на картине – из красного. Кроме того, на стене был изображен спаниель. И еще эта поразившая меня надпись: «Не забывайте меня».
Теперь, когда фреска была расчищена почти полностью, стало видно, что собака находится как бы в стеклянном гробу и что рядом с ней лежит еще что-то. Я была настолько взволнована открытием, что забыла про все свои личные неурядицы. Это находившееся в гробу «что-то» очень походило на ключ, один конец которого был украшен цветком ириса.
Я была уверена, что наткнулась на своего рода зашифрованное послание, ибо слова, гроб, в который была помещена собака, и ключ – если только действительно это был ключ – не являлись частью более поздней росписи. Они были нанесены на портрет женщины с собакой рукой обыкновенного любителя.