Как только граф вернется в замок, я должна непременно показать ему это.
Чем больше я думала о любительском дополнении к фреске, тем более значительным оно мне казалось. Я старалась сосредоточить мысли только на этой загадке. Женевьева по-прежнему избегала меня. Каждый день после полудня она уезжала одна на свои прогулки верхом, и никто не мог ей воспрепятствовать. Нуну закрывалась в своей комнате и, как мне казалось, перечитывала ранние дневники Франсуазы в безнадежной попытке пережить еще раз то милое время, которое она проводила с более послушной подопечной.
Я беспокоилась о Женевьеве и все время думала о том, что вдруг Клод была права и я в какой-то степени виновата в ее поведении? Я вспомнила нашу первую встречу, о том, как она закрыла меня в камере забвения и как еще раньше собиралась познакомить меня со своей матерью и, приведя на ее могилу, сообщила, что та была убита... ее отцом.
Вероятно, именно эти размышления и привели меня однажды на кладбище де ла Талей. Я подошла к могиле Франсуазы и еще раз прочитала ее имя, высеченное на мраморе, а потом принялась искать могилу дамы с портрета.
Я не знала ее имени, знала только то, что была одной из графинь де ла Таль. Но поскольку в юности она слыла любовницей Людовика XV, можно было предположить, что дата ее смерти приходится на вторую половину восемнадцатого столетия. И вот я случайно набрела на могилу Марии-Луизы де ла Таль, умершей в тысяча семьсот шестьдесят первом году. Несомненно, это и была та самая дама с портрета. Я подошла к украшенному статуями склепу и вдруг почувствовала, что наступила на что-то. Посмотрела себе под ноги и увидела крест – точно такой же, как во рву, на который мы накануне ярмарки наткнулись с Женевьевой. Я наклонилась, чтобы внимательно рассмотреть его, и увидела выгравированную на нем дату и несколько букв. Опустившись на колени, я прочитала: «Фидель, 1790».
Та же кличка. Только дата была другой. 1790 вместо 1747. Этот Фидель умер, когда на замок наступали бунтовщики и юной графине пришлось спасаться бегством, чтобы сохранить не только свою жизнь, но и жизнь своего еще не родившегося ребенка.
Был ли во всем этом какой-то смысл? Несомненно! Тот, кто изобразил вокруг собаки ящик, похожий на гроб, и написал на картине слова: «Не забывайте меня», хотел этим что-то сообщить. Но что?
Я еще раз внимательно осмотрела крест. Ниже имени Фиделя и даты были нацарапаны какие-то слова. «Не забывайте тех, кого забывают» – разобрала я, и сердце мое бешено забилось от волнения, ибо надпись очень напоминала уже виденные мною раньше!
Что это должно было значить? Только одно – и мне предстояло убедиться в том, что это вовсе не могила, которую любящая хозяйка вырыла для своей собаки. До меня вдруг дошло, что у собаки была, конечно, только одна могила – та, что во рву. Кто-то, кто жил в тысяча семьсот девяностом году – самом роковом и богатом событиями в жизни французского народа, – пытался через десятилетия передать послание. Это был своего рода вызов, и я не могла не принять его.
Я поднялась на ноги и направилась к замку, по дороге припоминая, что где-то в парке есть сарай для хранения садового инвентаря. Найдя там лопату, я снова отправилась на кладбище.
Когда я шла обратно через рощу, у меня внезапно появилось неприятное ощущение, что за мной следят. Я остановилась, прислушавшись. Вокруг была тишина.
– Ей! Есть здесь кто-нибудь?
Никакого ответа. Не стоит валять дурака, мысленно сказала я себе. Я просто нервничаю. Мне удалось прикоснуться к прошлому, и поэтому я немного не в своей тарелке. Я очень изменилась с тех пор, как приехала в замок. А ведь всегда считала себя здравомыслящей молодой женщиной. Сейчас же делаю одну глупость за другой.
Что бы обо мне подумали, если бы обнаружили здесь с лопатой, собравшейся что-то раскапывать на кладбище? Тогда бы мне пришлось объясняться. А я хотела поделиться открытием только с графом.
Подойдя к кресту, я оглянулась. Никого и ничего не увидев, я все-таки подумала о том, что если кто-то и следовал за мной через рощу, то ему было бы совсем нетрудно спрятаться за одним из склепов, которые французы воздвигают своим умершим.
Я начала копать. Маленький ящик находился совсем неглубоко от поверхности, и я сразу же сообразила, что он слишком мал, чтобы хранить в себе останки собаки. Я подняла его и очистила от грязи. Он был сделан из металла, и на нем оказались нацарапаны слова, те же самые, что и на кресте.
Открыть ящик было очень трудно – металл заржавел, но в конце концов мне это удалось. В ящике лежал ключ, тот самый, что был изображен на картине рядом с покоящейся в гробу собакой. Я узнала его, потому что один его конец украшала королевская лилия.
Теперь мне предстояло найти замок, к которому подходил бы этот ключ, а затем узнать, что хотел сказать тот, кто оставил послание. У меня в руках оказался ключ к прошлому – самое захватывающее открытие, с каким нам с отцом когда-либо приходилось сталкиваться. Мне так хотелось рассказать о нем кому-нибудь... Кому-нибудь? Только графу, конечно!
Я взглянула на ключ. Где-то в замке должен быть замок, к которому он подходит. Я должна найти его.
Спрятав ключ в карман платья, я закрыла ящик, положила его обратно в ямку и засыпала землей. Затем пошла в сарай с инвентарем и аккуратно поставила лопату на место. Потом вернулась в замок, поднялась к себе в комнату и закрыла за собой дверь, но никак не могла отделаться от ощущения, что за мной следят.
То были дни удручающей жары. Граф оставался в Париже, а мне тем временем удалось полностью расчистить фреску. Оставалось отреставрировать еще несколько картин в галерее. Когда я их закончу, то у меня действительно не будет причин оставаться в замке. Было бы, наверное, гораздо разумнее сказать Клод, что я согласна принять ее предложение.
Приближалось время сбора урожая. У меня возникло ощущение, что мы все находимся накануне какого-то кульминационного момента, а затем останется позади еще один период моей жизни...
Куда бы ни шла, я всегда брала с собой ключ, который носила в кармане одной из нижних юбок. Это был очень удобный карман, в котором я всегда держала то, что боялась потерять, так как он надежно застегивался.
Естественно, я все время думала о ключе и пришла к выводу, что, если найду замок, к которому он подходит, то найду и изумруды. Все говорило в пользу такого предположения. Гроб-ящик был нарисован на картине поверх собаки в тысяча семьсот девяностом году, том самом году, когда восставшие пытались проникнуть в замок. Я была уверена, что изумруды были взяты из комнаты-сейфа и перепрятаны где-то в замке, и мой ключ открывал тайник, где они лежали. Ключ был собственностью графа, и я не отдала бы его никому другому. Мы вместе с ним могли бы попытаться найти замок, к которому он подходит.
Неожиданно у меня появилось непреодолимое желание найти тайник самой. Дождаться возвращения графа и торжественно заявить: «Вот ваши изумруды!»
Они не могли лежать в шкатулке, – тогда бы их давно обнаружили. Скорее их спрятали в чем-то таком, что не трогали десятки лет. Я начала с обследования каждого сантиметра своей комнаты, простукивая панели там, где, как я думала, могли быть пустоты. Занимаясь этим, я вдруг замерла, вспомнив стук, который мы с Женевьевой слышали ночью. Не только я, но кто-то еще, вероятно, занимался поисками изумрудов. Но кто? Граф? Вполне возможно. Но почему тот, кому принадлежит весь этот замок и кто имеет полное право искать спрятанные и принадлежащие ему сокровища, должен заниматься этим, таясь от других?
Я стала вспоминать об охоте за сокровищами, когда мне удалось найти все наводящие указатели, и я поняла, что слова, нацарапанные на ящике, в котором я нашла ключ, были своего рода указателями.
Может быть, те, «кого забывают», узники, прикованные цепями в своих клетках или сброшенные в камеру забвения? Слуги были уверены, что в подземельях и камерах обитают призраки, и поэтому отказывались туда ходить. Это могло относиться также к восставшим, штурмовавшим замок. Где-нибудь там, внизу, находился замок, к которому должен был подходить ключ.
И скорее всего, в камере забвения. Слово «забытые» является шифром.
Я вспомнила люк, веревочную лестницу и тот день, когда Женевьева заперла меня в камере забвения. Мне очень хотелось немедленно обследовать это ужасное место, но воспоминание, как я сидела там взаперти, удерживало меня от того, чтобы отправиться туда одной.
Должна ли я рассказать о своем открытии Женевьеве? Я решила, что нет. Мне следует пойти одной, но надо сделать так, чтобы кто-нибудь знал о том, куда я отправилась, на случай, если по какой-то причине люк вдруг захлопнется.
Я пошла к Нуну.
– Нуну, – сказала я. – Сегодня после обеда я собираюсь обследовать камеру забвения. Мне кажется, что там под слоем штукатурки может быть что-нибудь интересное.
– Вроде картины на стене, которую вы нашли?
Я пошла к Нуну.
– Нуну, – сказала я. – Сегодня после обеда я собираюсь обследовать камеру забвения. Мне кажется, что там под слоем штукатурки может быть что-нибудь интересное.
– Вроде картины на стене, которую вы нашли?
– Да, что-нибудь вроде того. Чтобы попасть туда и выбраться назад, есть только один путь – веревочная лестница. Если к четырем часам я не вернусь, вы знаете, где меня искать.
– Она больше этого не сделает, – сказала Нуну. – Вы не должны бояться, мадемуазель.
– Я и не боюсь, уверяю вас.
Я также предупредила служанку, которая приносила мне еду.
– О, вы пойдете туда, мадемуазель! – воскликнула она с испугом. – Я бы ни за что!
– Вы не любите это место?
– Еще бы, мадемуазель! Когда подумаешь о том, что происходило в подземелье. Говорят, там обитают привидения. Вы слыхали об этом?
– О подобных местах всегда так говорят.
Я потрогала сквозь юбку ключ и подумала, с каким удовольствием отведу потом туда графа и скажу ему: «Я нашла ваше сокровище».
Когда я стояла в оружейной с ее дверцей-люком – единственным входом в камеру забвения, – мне пришла в голову мысль, что замок, к которому должен подойти ключ, может находиться и в этой комнате, ибо те, о которых должны были забыть, сначала проходили через нее.
Пока я стояла в раздумье, мой взгляд наткнулся на что-то блестящее на полу. Я нагнулась и подняла ножницы, которыми срезают гроздья винограда. Они были необычной формы. Я машинально сунула их в карман. Решив, что предмет моих поисков все-таки находится в камере забвения, я вытащила из шкафа веревочную лестницу, подняла крышку люка и спустилась. Я содрогнулась, вновь переживая те ужасные минуты, когда Женевьева выбралась одна наверх, затем втащила за собой веревочную лестницу и оставила меня здесь одну.
Это было жуткое место: тесное, мрачное и темное, куда свет проникал только тогда, когда был открыт люк. Но я пришла сюда не для того, чтобы позволить разыграться своей фантазии, которая подавила бы всякий здравый смысл.
Я исследовала стены, повсюду натыкаясь на уже знакомую мне штукатурку, слой которой, должно быть, был наложен лет восемьдесят назад. Я простукивала стены, надеясь обнаружить пустоты. Затем, осмотревшись вокруг, я взглянула на потолок, потом на выложенный каменными плитами пол и, собравшись с духом, шагнула в углубление в стене, которое, как сказала мне тогда Женевьева, было началом лабиринта. Может быть, где-то здесь? Тут оказалось слишком темно, чтобы что-то разглядеть, и я вытянула руку, впрочем сомневаясь в том, что в этом углублении можно было бы что-нибудь спрятать.
Я продолжала внимательно обследовать стену, и, пока это делала, слабый свет, проникавший в камеру через открытый люк, неожиданно исчез.
Вскрикнув от страха, я выскочила на середину тесного помещения и подняла голову. Сверху на меня смотрела Клод.
– Делаете очередное открытие? – поинтересовалась она.
Я постояла, задрав голову и глядя на нее, затем направилась к веревочной лестнице. Клод вдруг игриво подтянула ее на несколько сантиметров выше.
– Да, хотела посмотреть, нет ли здесь еще чего-нибудь интересного.
– Вы так много знаете о старинных замках. Я видела, как вы пошли сюда, и поняла, чем вы занимаетесь.
Неужели это она не спускает с меня глаз, следит за мной постоянно? – мелькнула в мозгу нелепая мысль.
Я подошла, чтобы взяться за лестницу, но она, смеясь, подняла ее еще выше.
– Как вам там внизу? Наверное, немножко страшновато?
– А почему мне должно быть страшно?
– Ну как же, а призраки погибших ужасной смертью и проклинающих тех, кто оставил их здесь умирать.
– У них нет повода питать ко мне недобрые чувства.
Мои глаза были прикованы к веревочной лестнице, которую Клод продолжала держать так, чтобы я не могла до нее дотянуться.
– Вы могли поскользнуться, сломать себе что-нибудь и остаться там, как те... другие...
– Но ненадолго, – ответила я. – Меня придут искать. Я предупредила Нуну и служанку, что буду здесь.
– Вы так же практичны, как и умны. Скажите, а вы рассчитывали и здесь найти настенную живопись?
– Когда речь идет о таких замках, как ваш, никто никогда не знает, что и где можно отыскать.
– Мне хотелось бы присоединиться к вам в этих поисках. – Клод опустила лестницу, и я почувствовала облегчение, когда смогла коснуться ее рукой. – Но не думаю, что сделаю это на самом деле. Если вы обнаружите что-нибудь, то обязательно дадите нам знать, не правда ли?
– Конечно. Однако сейчас я поднимаюсь наверх.
– И снова продолжите свои поиски?
– Весьма вероятно. Хотя осмотр, который я произвела сегодня, заставляет меня думать, что вряд ли здесь есть что-нибудь достойное внимания. – С этими словами я цепко ухватилась за лестницу.
Эпизод с Клод заставил меня забыть о своей находке в оружейной. Но, едва вернувшись к себе в комнату, я вспомнила о ножницах.
Было еще довольно рано. И я решила прогуляться до дома Бастидов. Я застала мадам Бастид одну. Немного поговорив о том о сем, я показала ей ножницы и спросила, не принадлежат ли они ее внуку.
– Ну как же, конечно, – сказала она. – Он их искал.
– Вы уверены, что это его ножницы?
– Несомненно. А где вы их нашли?
– В замке.
В ее глазах промелькнул страх, и я задумалась, что бы это могло значить?
– В оружейной, – уточнила я. – Весьма странно, не правда ли? Как они там оказались?
Наступила такая тишина, что я отчетливо слышала, как стоявшие на камине часы отсчитывали секунды.
– Он... потерял их несколько недель назад, когда ходил к графу... – Мадам Бастид явно пыталась найти правдоподобное оправдание пребыванию Жан-Пьера в замке и убедить себя в том, что внук потерял ножницы еще до отъезда графа.
Теперь мы избегали смотреть друг другу в глаза. Я понимала, что мадам Бастид очень встревожилась.
Этой ночью я почти не спала. День выдался слишком беспокойный. Меня занимала мысль о причине, заставившей Клод проследить за мной, когда я отправилась в подземелье. Что случилось бы, если бы я не приняла мер предосторожности и не предупредила Нуну и служанку о том, куда направляюсь? Я содрогнулась. Неужели Клод хочет убрать меня со своего пути любым способом?!
А теперь еще эта странная находка – ножницы Жан-Пьера в оружейной и непонятная реакция мадам Бастид, когда я пришла вернуть их. Стоит ли удивляться, что я никак не могла успокоиться.
Видимо, я задремала, когда дверь моей комнаты внезапно отворилась. Мгновенно проснувшись, я почувствовала, как сильно забилось мое сердце, будто собираясь вот-вот выскочить из груди.
Сев в постели, я увидела в изножье кровати фигуру, закутанную во что-то голубое. Мне казалось, что я все еще сплю, и в течение нескольких секунд была уверена, что передо собой маячит одно из привидений замка. Но это была Клод.
– Боюсь, что опять напугала вас. Я не думала, что вы уже уснули. Постучала в дверь, но вы не ответили.
– Я задремала.
– Мне надо поговорить с вами. – Я с удивлением посмотрела на нее, а она продолжала: – Вы, наверное, думаете, что следовало бы выбрать более подходящий момент, но это не так-то просто, скажу я вам. Мне пришлось ждать, пока я наконец смогу... и поэтому все время откладывала разговор.
– О чем вы?
– Я жду ребенка, – сказала она.
– Поздравляю вас. – Но почему же, подумала я, меня надо будить, чтобы сообщить об этом?
– Я хочу, чтобы вы поняли, что это значит.
– Что вы ждете ребенка? Это хорошая новость и, как я полагаю, не совсем неожиданная.
– Вы невероятная женщина!
Я чувствовала, что она пытается польстить мне, и это показалось мне очень странным.
– Если родится мальчик, то он в будущем станет графом де ла Таль.
– Полагаете, что у графа не будет собственных сыновей?.. Но вы, конечно, достаточно хорошо знаете их семейную историю, чтобы понимать: Филипп находится здесь потому, что граф не испытывает желания жениться. А если он не женится, тогда мой сын, действительно, станет наследником.
– Все верно, – кивнула я. – Но что вы хотите этим сказать?
– Только то, что, пока не поздно, вы должны принять предложение, которое я вам сделала. Оно не может так долго оставаться без ответа. Я собиралась поговорить с вами сегодня после обеда, но...
– И все-таки я вас не понимаю.
– Хорошо, буду с вами совершенно откровенной. Как вы считаете, от кого я жду ребенка?
– От своего мужа, естественно.
– Мой муж не интересуется женщинами – он импотент. А граф не хочет жениться, но желает, чтобы его сын был наследником. Теперь вы понимаете?
– Это меня не касается.
– Поверьте, я действительно пытаюсь помочь вам. Я знаю, вы считаете это странным, но такова правда. Я не всегда была обходительна с вами, и вы поэтому удивлены моим участием в вашей судьбе. Возможно, я поступаю так потому, что люди, подобные вам, более ранимы, чем все остальные. Граф – очень своеобразный человек. Впрочем, как и все де ла Тали. Они никогда не интересовались никем, кроме самих себя. Вы должны уехать отсюда и должны позволить мне помочь вам. Сейчас я могу это сделать, но пока вы колеблетесь, можете упустить шанс. Разве не согласны, что это блестящий шанс?