Мне вдруг захотелось посмотреть комнату, в которой она переодевалась и красилась перед выходом на сцену. В этом желании была, конечно, неприкрытая эротика. Но здравый смысл говорил мне, что дверь заперта, а ключ хозяйка увезла с собой. Однако я, как мальчишка, в котором инстинкты сильнее разума, сделал несколько шагов и дернул за ручку Лизиной двери. Она распахнулась.
Лиза сидела перед зеркалом в одной широкой блузе, с совершенно голыми ногами, и массировала себе пальцами виски.
– Лиза! – ошарашенно выпалил я. – Почему вы не в Ростове?
Она повернулась ко мне и, как показалось, на секунду смутилась. Но тут же приняла холодный вид и даже попыталась скрыть свои ножки.
– Мне незачем больше туда ехать, – сказала она. – Боже, как болит голова!
– Но как же… Как же наша договоренность? – растерялся я.
– Не беспокойтесь, Владимир Алексеевич, – ответила Лиза, – я уже переговорила с Альбертом Ивановичем. Он обещал все устроить.
– Что устроить?
– Он сказал, что полиция не станет меня трогать.
– Да? – удивился я. – Но на пузырьке остались ваши отпечатки.
Лиза как будто рассердилась:
– Я не знаю! – зло сказала она. – Я не знаю, как Альберт Иванович это сделает, но он пообещал мне, что полиция меня трогать не будет. Он сам об этом позаботится.
– А череп? Что насчет черепа?
Она пожала плечами:
– Альберт Иванович сказал, чтобы я не беспокоилась. Он принял меры.
Я вошел и закрыл за собой дверь. Во мне бурлила злость.
– Я не знаю, что именно наговорил вам Саламонский, – твердым голосом сказал я, стараясь сдерживаться. – Но на вашем месте я бы не стал полностью полагаться на его слова.
Но Лиза только смерила меня непроницаемым взглядом.
– Вы так говорите потому, что он пообещал мне защиту. А вас хватило только на совет поскорее уехать. Уехать и бросить все. Ну, сами подумайте хорошенько – что бы я делала в Ростове? Выступала бы перед тамошними мужиками? Что за жизнь была бы там у меня? Это все, что вы могли мне сказать?
– Но, Лиза, – пробормотал я, – вы несправедливы. К тому же опасность никуда не делась.
– Я пообещала вам себя, а вы решили откупиться подешевле? Пятьдесят рублей на билет – по-вашему, это красная цена такой женщине, как я?
Меня как холодным душем окатили.
– Не играйте со мной, Лиза! – сказал я. – Мне от вас ничего не надо. Вы сами выбираете свою судьбу. Но в будущем попрошу больше ко мне не обращаться.
Я повернулся и взялся за ручку двери. И услышал ее голос за своей спиной:
– Надеюсь вас больше никогда не увидеть.
14 Братская любовь
Я выскочил в коридор с бешено бьющимся сердцем, не видя ничего вокруг. Каков Саламонский! Совершенно очевидно, что между ним и госпожой Макаровой – любовная связь. Но зачем он наобещал ей такого, что сам не в состоянии выполнить? Или в состоянии? Тут я понял, что кто-то дергает меня за штанину. Опустив глаза, я увидел карлика Ваньку.
– Владимир Алексеевич, – сказал он грустно, – хорошо, что я вас встретил.
– Здравствуйте, Иван.
– С Дуровым плохо. Вы бы сходили к нам на Божедомку, поговорили с ним.
– А что с ним такое?
Ванька щелкнул себя по горлу и закатил глаза.
– Пьет?
– О, да!
– Зайду.
– Только не откладывайте.
– Да вот сейчас и зайду, – пообещал я.
Карлик печально поклонился и ушел.
А ведь правда, подумал я, Дуров и в прошлый-то раз был в совершенно развинченном состоянии. Чем ближе рождественское представление, тем страшнее ему становится. Тем сильнее должна быть потребность заглушить страх спиртным. И поскольку Саламонского я не нашел (а теперь даже и видеть не хотел), дел в цирке у меня больше не оставалось. Я оделся в гардеробе, замотал на шее шарф, надвинул поглубже папаху и вышел на улицу. Перед цирком стояло сразу несколько саней, но я решил пройтись пешком – потому что напрямик было короче, чем объезжать весь бульвар на извозчике.
Пока я шел, моя уверенность в виновности Саламонского только укреплялась. Понятно, что этому способствовала ревность, но тогда я не думал об этом. Мало того, я все время возвращался к этому дурацкому скомканному разговору с Лизой, придумывал ей то отповедь, то начинал убеждать… В общем, со всей силы махал кулаками после драки. Потом притормаживал и возвращался мыслями к Саламонскому. Если именно он подстроил те две смерти (а как директор цирка Альберт Иванович мог это сделать легко), то остается один вопрос – зачем? Может, акробат и дрессировщик знали какую-то тайну, которая, по мнению Саламонского, должна быть похоронена – и похоронена надежно? Но, как известно, в цирке очень трудно сохранить тайны, если они не касаются специальных секретов мастерства. Я обдумывал вопрос так и этак, но в голову не шло ничего путного. Зато путь к дому, в котором жил Дуров, показался мне очень коротким.
Я был еще на лестнице, когда из-за дуровской двери послышался лай маленькой собачонки – вероятно, тот самый фокстерьер Пик. Под этот лай я сначала вертел ручку звонка, а потом колотил в дверь кулаком, пока с той стороны не послышался голос хозяина:
– Иду! Иду! Пик! На место! Кого это черти принесли?
– Меня принесли, – сказал я, когда Дуров наконец-то открыл дверь своей квартиры. – Э-э-э, Владимир Леонидович, да с вами действительно нехорошо…
– Вы? – спросил Дуров. – Ну, заходите, коль пришли. Он пропустил меня в коридор и, привалившись к стене, ждал, пока я не разденусь. Дуров был в одном халате. Ноги он засунул в старые ковровые тапочки. Лицо его было опухшим и небритым, шевелюра – всклокочена.
– Прошу к нашему шалашу, – сказал Дуров и поплелся вперед. Я вслед за ним вошел в гостиную, где на столе стояли пустые бутылки, рюмки, бокалы и пепельницы, полные папиросных гильз.
Дуров, чуть не упав, пошарил за диваном и выудил оттуда бутылку вина.
– Чудесно, – сказал он. – Будете?
– Буду, – кивнул я.
Однако дрессировщик никак не мог справиться со штопором – пришлось прийти ему на выручку и самому разлить вино по бокалам.
Я пригубил, а Дуров выпил залпом.
– Что же это вы, Владимир Леонидович, – сказал я укоризненно. – Так ведь и выступать не сможете.
– А черт с ним! – заплетающимся языком ответил Дуров. – Так хоть не страшно. Что, новую афишу уже повесили?
– Нет еще.
– Боятся. И правильно боятся. Все! Черная метка уже есть. Вешай не вешай… Все равно кто-то умрет.
– А если вовсе не вешать афишу?
– Один черт! Налейте еще.
Я налил, но вполовину.
– Лейте! – приказал Дуров.
– Не буду.
– Тогда дайте бутылку.
– Не дам.
Неловкими пальцами Дуров вытащил из коробки папиросу и долго шарил по столу в поисках спичек. Наконец, найдя их, прикурил и выпустил целый клуб дыма. Прищурившись, посмотрел на меня и вдруг смутился.
– Владимир Алексеевич! Стыд-то какой! Стыд! Я на взбесившегося медведя ходил с голыми руками, одним взглядом его подавлял. А тут! Стыдно!
– Ничего, Владимир Леонидович, бывает. Так и на войне – когда в атаку идешь – сначала страшно, потому как противника не видишь. И смерть кажется тебе каким-то черным облаком, которое непременно настигнет и проглотит. А потом, когда самое дело начинается – ничего – страх проходит.
– Проходит… – повторил Дуров.
– Да, проходит. Начинается работа. Работа – великая вещь! Помните кукуевскую катастрофу поезда? Когда несколько вагонов рухнули в яму, размытую дождями под рельсами?
– Ну, конечно.
– Я ведь туда самым первым из репортеров приехал. Заперся в туалете состава, на котором ехала правительственная комиссия, и вышел только в самом конце. Катастрофа была страшная – оторвались паровоз и первый вагон, оторвались три вагона в хвосте. Машинист сплоховал – дал контрпар и буквально раздавил вагоны, которые рухнули в ту пещеру, размолол их вместе с людьми. Туда хлынула жидкая глина, перемешанная с обломками вагонов, и пассажиров живьем погребло под этой массой. Несколько дней вытаскивали. На третий день думали – все, всех вытащили, ан нет – покопали еще и нашли целое кладбище.
– Ужас! – выдохнул Дуров.
– Точно так. И я все время там был и давал телеграммы в «Московский листок». Вы бы меня видели в тот момент – грязный, перепачканный землей – две недели не мылся, весь пропитался трупным запахом. Потом долго не мог есть мясо, полгода – потому как начались обонятельные галлюцинации. Только видел мясо, сразу слышал этот трупный запах.
– Зачем вы мне рассказываете? – скривившись, спросил Дуров.
– Я не сошел там с ума только потому, что все время работал. Я не запил, не повесился, не рехнулся – потому что работал и ни о чем, кроме как о работе, не думал. Вы же перестали думать о работе. Вот вас и засосало в это пьяное болото.
Дуров махнул рукой.
– Не говорите глупостей. Сегодня допью, а завтра – как новенький буду.
– Не допьете и не будете.
Дуров вскочил.
– Да как вы смеете мне такое говорить! Мне! Вы что, знаете меня? Вы меня видите чуть не в третий раз!
Дуров махнул рукой.
– Не говорите глупостей. Сегодня допью, а завтра – как новенький буду.
– Не допьете и не будете.
Дуров вскочил.
– Да как вы смеете мне такое говорить! Мне! Вы что, знаете меня? Вы меня видите чуть не в третий раз!
– Зато я тебя знаю как облупленного, – вдруг раздался у меня за спиной новый голос. – И потому считаю, что этот господин совершенно прав. Иди-ка, Володя, проспись, а завтра начни репетировать.
Дуров вскинул глаза на человека за моей спиной. Я тоже обернулся.
– Вы дверь-то не закрыли, вот я и вошел без стука, – сказал высокий господин с черными усами, очень похожий на Владимира Леонидовича. Только одет он был щегольски и держался прямо, будто палку проглотил.
– Толя? – выдохнул Дуров.
– Вуаля! – ответил ему брат.
Пауза длилась недолго. Вместо того чтобы раскрыть брату свои объятия, Владимир Леонидович нахмурился и крикнул:
– Ну, ты и наглый!
– А уж как я рад тебе, брат! – лучезарно улыбаясь, отозвался Анатолий Леонидович.
– Что, пришел? Полюбоваться?
– Ну, признаюсь, я давно тебя таким красавцем не видел.
Дуров схватил со стола бутылку и метнул бы ею в брата, не успей я перехватить его руку. Некоторое время мы молча боролись. Потом он сдался, и я отнял у него эту бутылку. Посмотрев на меня бешеным взглядом, Владимир Дуров крикнул:
– Вон! Оба вон! Вон, я сказал!
– Пойдемте, – кивнул серьезно Анатолий, – Володе надо прийти в себя. Нехорошо, что мы тут за всем этим наблюдаем.
– Вон! – заорал Дуров.
Мы спешно вышли, схватили с вешалки свою одежду и скоро оказались на улице.
– Пойдемте, что ли, в «Крым»? – предложил Анатолий. – Поговорим?
– Что же, – ответил я, – кормят там прилично, а для местной публики еще рановато. Так что пойдем.
– Кстати, разрешите представиться – Анатолий Дуров. Володин брат.
– Да, я уже это понял. А я – Владимир Гиляровский.
– О, – отозвался Дуров-младший, – я читал ваши репортажи. Вы знамениты.
– Думаю, не так, как вы, – отозвался я.
Мы, засмеявшись, пожали друг другу руки и пошли на Трубную.
– Как вы помните, пять лет назад братья Никитины почти досуха выжали Альберта, – начал Анатолий Леонидович, наблюдая, как официант ловко наливает ему дорогое темное бордо из запыленной бутылки. – Помещение для своего цирка они сняли почти впритык к цирку Саламонского и начали перехватывать публику.
– Да, конечно, – ответил я и попросил пива.
– Не хотите ли вина? – повернулся ко мне Дуров. – Это шато марго 73-го года от Елисеевых – думаю, в самой Франции его уже не сохранилось.
– Благодарю, сейчас хочется пива.
– Ну, как знаете. – Дуров взял свой бокал даже не за ножку, а за основание. Слегка наклонил и начал покачивать – чтобы вино стало вращаться. – Старое, но все еще терпкое. Пусть немного отойдет… Так вот. Я тогда работал у Саламонского. И Володя тоже. Правда, наши отношения уже тогда были вконец испорчены. Во-первых, потому что у нас разный подход к работе с животными. Он вам не рассказывал?
– Что-то такое упоминал, – сказал я, снимая салфеткой пивную пену с усов, – но я не интересовался подробней.
– Оставим это. – Дуров продолжал вращать вино в бокале, сосредоточившись на нем. – Так вот, официально было объявлено, что Саламонскому удалось выкупить цирк братьев Никитиных. И даже отдельным пунктом прописать, что они больше не будут работать в Москве.
– Хотя потом они вернулись.
– Да. Но это не суть важно. Это – уже не та история. Так вот. Как я говорил, о договоре Саламонского и Никитиных было объявлено официально. Но были и слухи, которые в прессу не попали.
– Какие?
– Говорили… неважно – кто… что никаких денег братьям Никитиным Саламонский не платил. Что он якобы нанял людей, которые сумели так провести переговоры, что Никитины сами отказались от цирка совершенно бесплатно. Да еще и пообещали уехать из Москвы. Как вам такая история? Невероятна?
– Невероятна, – кивнул я. – Только что разговаривал с одним человеком, который по просьбе Никитиных пять лет назад выяснял – обладает ли Саламонский необходимыми средствами для покупки их цирка.
– И как? У Саламонского, по словам вашего человека, были деньги?
– Не у него самого. Скорее как раз у той самой банды, про которую вы говорили.
– Хм… – задумался Дуров, перестал вращать бокал и поставил его на скатерть. – Впрочем, были деньги или не были, но вот и вы подтверждаете – Саламонский не сам переиграл конкурентов. У него были помощники, и помощники криминального характера.
– Точно так.
– Вот что еще интересно, – продолжил Дуров. – После того как Саламонский, казалось, выиграл у конкурентов, вдруг в его собственном театре начинаются все эти странные и страшные трагедии!
– Более того, – сказал я, – вот вам еще интересная информация. Эта банда, что помогала Саламонскому, через некоторое время исчезла из Москвы, и одновременно прекратились «смертельные номера»!
– Да? – взволновался Дуров-младший. – То есть вы думаете, что это… они?
Я со стуком поставил стакан.
– Я сейчас думаю, что эти бандиты обязательно замешаны в тех убийствах. И в убийстве Гамбрини, – твердо сказал я. – Пять лет назад убийства кончились, после того как они исчезли из Москвы. Но стоило им появиться, как убийства возобновились… Кажется, возобновились.
– Но как?
Дуров вынул портсигар, достал оттуда тонкую папиросу и прикурил от свечки. Я катал между рук пустой стакан.
– Не хотел бы я так думать, но ничего другого на ум не приходит, – со вздохом сказал я. – Варианта тут два. Или у бандитов в цирке свой человек, или…
– Или убийца – сам Саламонский, – завершил Дуров.
Я кивнул.
15 Сыскное отделение
– Нет! – уверенно сказал Дуров. – Не верю в то, что Альберт Иванович – убийца.
– Хорошо, – кивнул я. – Но ведь вы сами, Анатолий Леонидович, сказали, что во время всей этой истории с цирком Никитиных публика потеряла интерес к цирку Саламонского. А вот теперь вспомните, когда начались «смертельные номера» – много ли было пустых мест в зале?
– Ни единого. Даже в проходах сидели.
Я поднял палец.
– То есть, – удивленно произнес Дуров-младший, – вы считаете, Альберт убивал своих же артистов только для того, чтобы вернуть публику? Это такой рекламный трюк?
Я пожал плечами и налил себе еще пива в стакан.
– Вы и сами знаете, Анатолий Леонидович, сейчас ради денег человек может пойти на все.
– Да, конечно, – согласился Дуров, – но Саламонский не из этих – нуворишей, скоробогатых. Да, с артистами он бывает груб и прямолинеен. Но это прямолинейность профессионального свойства – он такой же «цирковой», как и мы. Мы – ремесленники, а не институтки. Он груб, но он – наш, если вы понимаете, что я имею в виду.
– Человек с возрастом меняется, – заметил я.
– Нет-нет, – замотал головой Дуров. – Думаю, ваша версия о виновности Саламонского совершенно несостоятельна. Я бы лучше поговорил о другой.
– О том, что у бандитов в цирке есть свой человек? И не просто свой человек, а такой, который нанялся незадолго до тех «смертельных номеров» и работает в цирке до сих пор?
– Да, – сказал Дуров. – Видите ли, когда Никитины забрали у Саламонского часть публики, финансовые дела Альберта расстроились. Он урезал зарплаты и очень многих уволил – не артистов, нет, а обслугу. Несколько официантов из ресторана. Второго гардеробщика, несколько конюхов, кого-то из зверинца, трех или четырех униформистов и так далее. А потом, когда дело с Никитиными было решено и начался новый подъем, пришлось заполнять эти вакансии. Тогда на работу нанялось довольно много народу – среди них вполне могли быть и пособники бандитов. Вполне вероятно, что кто-то из нанявшихся тогда работает и сейчас.
– Да… – задумался я, – в этом есть резон. Как бы узнать – кто эти люди?
Анатолий загасил докуренную папиросу о дно хрустальной пепельницы.
– Я могу это узнать, – просто сказал он. – Все-таки я прослужил в цирке Альберта несколько лет. И смею надеяться, что многие там – до сих пор мои друзья. Я схожу в цирк, переговорю с ними и составлю, возможно, список, который вы вполне сможете проверить.
– Благодарю, – сказал я.
Анатолий позвал полового и попросил счет. На мое предложение разделить его по-честному, он ответил категорическим отказом.
– Вы, по сути, ничего и не съели. А уж бутылку пива и за трату считать не стоит, – сказал он.
Когда половой принес счет, я заглянул в него краем глаза по своей репортерской привычке совать нос в любую бумажку.
Да… хорошо, что я не имею привычки пить бордоские вина…
Мы договорились встретиться завтра в полдень перед цирком и расстались на этом.
Уже стемнело, когда я вернулся домой. Маша с тревогой сообщила, что днем заходил околоточный надзиратель и просил меня явиться в Малый Гнездниковский переулок, в известное мне здание, на свидание с Захаром Борисовичем Архиповым, который будет ждать меня хоть до полуночи в своем кабинете номер 205.