– Дорфгаузен. Ну да.
– А он настоящий барон?
Арцаков сморщился.
– Не.
– И Полковница тоже липовая? А как по-французски шпарит!
– Вот она как раз настоящая. Настоящая полковница – вышла замуж еще девчонкой за полковника. Но того еще в Самарканде при восстании… А она… Что тут говорить – кем была и кем стала. Есть там еще несколько человек, но это так – пара шулеров плюс разная шушера. Но интересней всего Левка Американец.
– Американец?
– Никакой он не американец, – помотал головой Арцаков и щелчком сбросил пепел в пепельницу. – Это кличка у него такая. Одевается, как американец. Это да. Но и только.
Я вдруг вспомнил помятого типчика за спиной у Дёмки Тихого – там, в притоне. Несомненно, Арцаков говорил именно о нем – американская стрижка, американские тонкие усики над верхней губой… Хлебнув теплого чаю, резко отдающего ромом, я задумался.
– Так вот, – продолжил Петр Петрович, – прижали мы твоего барона Дорфгаузена в одном тепленьком местечке. Тихо так прижали, по-семейному. И он рассказал нам любопытную вещь. Этот самый Дёмка, как оказалось, хоть и главный, да не шибко головастый. Только форсу много, а вот тут, – Арцаков постучал себя коротким пальцем по крепкому лбу, – у него маловато. А вот как раз этот самый Левка Американец – он у них все и придумывает.
– Ага, – кивнул я, – интересно.
– Да. Американец… Был карманником. Но потом познакомился с Тихим и быстро поднялся. Но вот еще одна ма-а-аленькая подробность будет тебе, как мне кажется, очень интересна. Знаешь какая?
– Какая?
– Левка этот в свое время работал в цирке Никитиных. Жонглером. Отсюда у него и ловкость рук, понимаешь?
– Да-а-а…
– И сдается мне, – Арцаков потушил папиросу, почти вдавив гильзу в дно пепельницы, – что и из цирка его поперли за такое вот жонглирование с чужими кошельками. Не знаю, может, совпадение, что он из бывших циркачей, а может, имеет к твоему делу прямое отношение. Сам решай.
Я поднялся, поставил опустевший стакан.
– Все?
– Все.
– Спасибо тебе, Петр Петрович, – поблагодарил я, вынул из кармана пиджака портмоне и выложил на зеленое сукно стола несколько кредитных билетов.
Арцаков, не считая, скинул деньги в ящик стола.
– Завсегда пожалуйста, Владимир Алексеевич! Если что, обращайся. Ты у нас теперь вроде как клиент, могу и скидочку сделать на будущее.
Мы пожали друг другу руки, и я ушел.
Установилась ясная погода – рождественские морозы шли на убыль, чтобы собрать побольше сил к Крещению. Москва после праздника расслабилась, притихла. По улицам, ранее забитым санями, теперь не спеша катили одиночные повозки, прохожие были похожи скорее на добродушных дядюшек и тетушек – от них так и веяло сытостью почти доеденного рождественского стола. Все визиты были отданы, подарки подарены и получены, и торопиться больше никуда не имело смысла. Дворники, проспавшиеся после угощения от квартиросъемщиков, вполсилы боролись со снегом на своих участках, городовые нехотя переминались с ноги на ногу. Вдруг в ясном морозном воздухе начинался умиротворенный колокольный звон… Город был так тих и безмятежен, как он бывает только после Рождества.
Только я не мог чувствовать себя настолько же безмятежным.
По свободной дороге я быстро докатил в санях к дому Дурова на Божедомке. Покрутив ручку дребезжащего звонка, я снял папаху и рукавом вытер вспотевший лоб.
Каково же было мое удивление, когда дверь открыл не Владимир, а Анатолий Дуров. Ведь еще недавно мы с ним бежали отсюда, спасаясь от гнева старшего брата.
– Владимир Алексеевич! – весело вскричал Анатолий. – Отлично! Превосходно! Вот такому гостю мы всегда рады. Заходите скорей! Давайте мне пальто и шапку!
Я вошел, разделся, стянул теплые ботинки с галошами и всунул ноги в ковровые тапочки огромного размера.
– Проходите! – Анатолий Леонидович, улыбаясь, повел меня в гостиную.
– А где Владимир Леонидович? Уехал? – спросил я.
– Почему уехал? Мы с ним тут сидим, работаем.
Действительно, в гостиной за столом сидел Дуров-старший – в лиловом теплом халате и небольшой тюбетейке на голове. Перед ним лежали исчерканные листы бумаги и карандаши.
– Здравствуйте, Владимир Алексеевич, – смущенно сказал Дуров-старший. – Мне так неловко за себя! Да что там неловко – положительно просто стыдно! В меня как будто черт вселился! Простите меня, будьте так добры! Ведь по пьяному делу весь этот кураж!
– И еще от страха, конечно, – добавил Анатолий, садясь на стул рядом с братом и указывая мне на кресло. – От страха.
– Наверное, от страха, – кивнул Дуров-старший. – А что, тебе не было бы страшно, Толька? Сидишь, ждешь смерти… Как Гамбрини. Он ведь ждал смерти, Владимир Алексеевич?
– Ждал, – кивнул я, – именно себе. Какое-то предчувствие у него было.
– Вы ведь с ним последним разговаривали? – спросил Владимир.
– Да.
Владимир замолчал.
– Что хотите? – спросил тут же Анатолий. – Чаю, кофе или чего покрепче?
– Только что выпил и чаю, и чего покрепче, – ответил я. – Спасибо, немного погодя, может быть. Боюсь, голова затуманится, логически мыслить не смогу.
– А зачем вам логически мыслить? – улыбнулся Анатолий и тут же поправился: – Я имею в виду именно сейчас. Ведь вас можно теперь поздравить! Только благодаря вам весь этот кошмар, кажется, закончился. Муму сбежал, правда, но зато теперь и убийства прекратятся. Все в цирке об этом говорят. Вы теперь там – герой!
– Такой уж и герой!
– А вы приходите, посмотрите, как вас встретят! – предложил Владимир.
– Думаю, что приду обязательно еще хоть раз до новогоднего представления, – сказал я. – Кстати, Лина говорила мне, что это будет что-то необычное?
– Ну… – небрежно бросил Анатолий, – кого сейчас удивишь необычными представлениями?
– Надеюсь, да, будет, – кивнул Владимир.
– Лет пятнадцать назад такие штуки были в новинку, – поморщился Анатолий, – взять хоть Лентовского. Он ведь всех тут приучил к необычному, к грандиозным феериям! Вот народ и попривык.
– Ничего, – тряхнул головой Владимир, – Москва большая, всегда найдется публика, которая охоча до такого.
– До какого? – спросил я, устраиваясь поудобней в кресле. – Помнится, Лина говорила что-то про будущее?
Владимир Леонидович кивнул.
– Да. Через несколько дней начнется новый век. Двадцатый. Вот ведь странно – такое событие, а люди как будто и не особо его замечают. Кроме нас, по-моему, никто особо и не собирается устраивать каких-то особых представлений в новогоднюю ночь.
– Ничего странного, – возразил Дуров-младший, – Двадцатый век! Ну и что? Это все очень условно – вот пробьют часы двенадцать раз, и что случится? Ни-че-го. Господа Глупость, Жадность и Зависть хлопнут пробкой «Клико» и поднимут бокалы за твой двадцатый век. Вот если бы они исчезли с первыми петухами первого января… Увы, увы, Володя, этого не будет. Не будет, и точка!
– Хотите сказать, что мир не изменится? – спросил я.
– Ничуть, – ответил Дуров-младший.
– Почему ты такой циник? – возмутился Владимир.
– Потому что ты – романтик, – откликнулся Анатолий, – мы не можем на одной и той же сцене в одном и том же антре играть одни и те же роли. Давай, ты будешь циником, а я немного отдохну от этой тяжелой роли в романтиках?
– Так что будет в представлении? – спросил я.
– А! – махнул рукой Анатолий. – На что способна Лина? На всякую чушь! Все будут встречать двадцатый век, а она – двадцать первый!
– Это как?
– Как будто сто лет прошло, – ответил Владимир, – и люди будущего встречают двадцать первый век. То есть тот же праздник, что и у нас, только в будущем.
– А! Интересно. И как выглядит наше будущее?
– Надеюсь, не как цирковое представление Лины! – хохотнул Анатолий.
– Владимир Алексеевич, вы бывали в Калуге? – внезапно спросил меня Владимир.
– Конечно, бывал.
– Не приходилось ли вам встречаться там с ученым по имени Константин Циолковский?
– Нет, – ответил я честно. – А чем он знаменит?
– Он не так уж и знаменит, – ответил Дуров-старший. – Впервые я услышал о Циолковском на лекции Сеченова. Он порекомендовал его «Механику подобно изменяемого организма» как пример биологомеханизма. И вот, будучи на гастролях в Калуге, я нашел этого гениального самоучку. В прямом смысле слова гениального. Знаете ли вы, что он в молодости самостоятельно разработал кинетическую теорию газов, основываясь только на прочитанных книгах. И даже получил рецензию Менделеева, который признал, что теория абсолютно верна, правда, открыта она была за двадцать пять лет до Циолковского. Он в своей Калуге об этом просто еще не знал!
– Поразительно! – воскликнул я.
– Когда я с ним познакомился, он уже был известен как создатель первого в мире металлического аэростата.
– Металлического?
– Да. Я видел у него в доме модель – похоже на большую сигару.
– Да. Я видел у него в доме модель – похоже на большую сигару.
– Но зачем металлического? – удивился я. – Он же будет слишком тяжел!
– Циолковский совершенно правильно указывал, что оболочка нынешних аэростатов слишком уязвима. А если делать их из тонкого металла, то они будут прочны.
– А разве такая штука сможет летать?
– Он говорил, что сможет. И даже представил проект в Москве. И получил одобрение. Правда, потом про него быстро забыли. Но это не все. Он мне рассказывал, что работает над совершенно удивительным проектом – металлическим летательным аппаратом на реактивной тяге.
– На чем? – с довольно глупым лицом переспросил я.
– Что-то вроде ракеты, но с крыльями. Он хочет собирать из таких ракет целые поезда и запускать их в космос к Луне!
– Что-то типа сочинений Жюля Верна, – заметил я.
– Только это не литературные вымыслы, а вполне научная работа.
Я пожал плечами.
– Не верится.
– К чему ты клонишь? – спросил Анатолий.
– А вот к чему. Представляете – сидит себе в Калуге такой вот человек и раздумывает, как бы покорить Луну. Да, самоучка. Но ведь его и в Москве слушают с интересом лучшие ученые. Пусть пока ни одна из его идей не была поддержана сообществом материально. Но и опровергнуть его выводы никто не спешит – мало того, его талант признан профессорами и академиками. И вполне вероятно, что за ними – будущее.
– Ну и? – спросил Анатолий.
– Но вы бы видели этого Циолковского, – сокрушенно произнес Дуров-старший. – Этого человека, в чьих руках будущее нашего мира. Маленький, неопрятный, в очочках. Первое впечатление было просто разочарование! Но как мы посидели за чаем с антоновкой… Как поговорили про то, что человечество неминуемо в процессе своего развития переменится к лучшему, что на Земле ему станет тесно и оно уйдет в космос, на поиски иных, более развитых существ, которые уже давно расселились по иным мирам… Он чудак, да! Но чудак с мышлением Бога. Материалистический святой, я бы сказал. Человек из будущего… Правда, потом я вышел в слякоть осенней Калуги, посмотрел вокруг, и все очарование сменилось сначала сомнением, а потом и усмешкой. Ведь будущее будет принадлежать не ему, а тем миллионам людей, которые сейчас едят щи, ругаются с женами, торгуют барахлом и все норовят друг друга обмануть, друг друга обокрасть, откусить у соседа кус мяса – да еще с кровью! И в этом будущем его просто замнут, погубят, втопчут в грязь. И технический прогресс, который он так горячо продвигает, – он достанется не новым, чистым людям, не высшим существам. Нет – на металлических дирижаблях будут летать вот эти пузатые, хитрые, жадные неандертальцы. И летать-то будут только для того, чтобы бросать вниз бомбы и стрелы. Наше будущее пахнет железом. Железом и тьмой. Ничего подобного тем розовым облачкам и забавным карикатурам, которые публикуются во французских и английских журналах про двадцатый век. Нет – это будет век тьмы и железа.
Я слушал его жадно – давно никто при мне так хорошо и искренне не говорил.
– Ну и слава богу! – небрежно бросил Анатолий. – Слава богу, Володенька, что будущее не захватят ангелы во плоти!
– Почему? – недоуменно спросил я.
– Да потому что мы тогда останемся без работы! – засмеялся Дуров-младший. – Если не будет пороков, то и бичевать будет нечего. И некого. Ведь тогда и сатиры не будет. И нас не будет. И смеха не будет. Все будут ходить серьезные, как обер-полицмейстеры.
– А и пусть! – махнул рукой Дуров-старший. – Пусть! Пойдем работать в школу. Если я уж пеликана научил трюкам, неужели я и детишек не смогу обучить чему-то хорошему?
– Ты-то – да! А я? – спросил Анатолий.
– Да и мне придется остаться без работы, – пробормотал я. – Если у всех все хорошо, то о чем же писать в газетах? Однако, Владимир Леонидович, вы мне запишите адресок этого вашего Целиковского.
– Циолковского, – поправил меня Дуров-старший, – обязательно.
– Хочу сам посмотреть на такого чудо-человека. А кстати, где ваш Ванька?
Владимир отвел глаза.
– Приболел он.
– Что такое? – встревожился я.
– Да так…
– Запил он, – твердо сказал Анатолий Дуров. – Как мамзель Макарова с каната грохнулась, так запил.
– Чего это? – спросил я.
– Сами догадайтесь! Любовь!
– О-о-о! – Я от неожиданности хлопнул себя по ноге.
– Да-с. Вот такая оказия-с. Тайная, страстная и совершенно безнадежная любовь.
– Да… дела… И как же вы, Владимир Леонидович, будете участвовать в новогоднем представлении?
Дуров-старший развел руками:
– Да вот, попросил брата помочь. Только боюсь, надо его загримировать хорошенько, а то публика только ему и будет аплодировать.
– Да брось прибедняться! – парировал Анатолий. – Придумал тоже! Видишь ли…
Но Анатолия прервало дребезжание дверного звонка – кто-то крутил ручку, не переставая.
– Кто это? – спросил Анатолий, – Ты кого-то ждешь?
– Нет. Пойду посмотрю.
Владимир Леонидович встал и вышел в коридор. Послышались звук отпираемого замка, потом голоса и тихий вскрик. Все это время мы с Анатолием сидели неподвижно, вслушиваясь.
Скоро в комнату вернулся Владимир.
– Ничего не понимаю! – сказал он тихо. – Толя! Может, ты поймешь? Или вы, Владимир Алексеевич, может, вы объясните? Как такое может быть?
– Что случилось? – напряженно спросил Анатолий.
– Утром повесили новогоднюю афишу. А час назад – опять череп! Но почему?
Он повернул ко мне побледневшее лицо.
– Владимир Алексеевич, ведь все уже закончилось! Как такое может быть?
Я встал.
– Не хотел я вас расстраивать раньше времени, друзья, но, похоже, ничего не закончилось. Мы шли по ложному следу.
– По ложному? – вскричал Владимир Леонидович. – И… что теперь делать?
– Полагаю, что мне известно, кто виновник, – ответил я твердо, молясь в душе, чтобы мои слова были правдой. – Но мне надо изобличить его. Потому как прямых доказательств у меня нет. Только уверенность в подозрениях. Однако для того, чтобы поймать негодяя, мне понадобится ваша помощь.
21 Новые тревоги
Когда мы добежали до цирка, уже начало темнеть. При свете фонарей еще издалека было видно, что возле входа собралась толпа людей – частью из прохожих, но были в ней и члены цирковой труппы. Мы с Дуровыми протиснулись поближе к афише. На большом листе картона, прикрытого от снега небольшим козырьком, художник изобразил новогоднюю ель из проклепанного металла, украшенную яркими звездами. Вокруг ели кружились клоуны, одетые в комические «костюмы будущего». Внизу были изображены дамы в невообразимо вольных туалетах – юбки выше колена, шляпки с пробирками и научными приборами, низкие декольте. На заднем плане наездник на металлической же лошади, нес флаг с надписью: «2000 год». И поверх этого флага был нарисован углем силуэт черепа.
Мы переглянулись и вошли внутрь.
– Владимир Алексеевич, вы куда сейчас, – спросил Анатолий, сдавая шубу на руки гардеробщику.
– Сначала загляну к директору. А вы?
– Мы, наверное, пойдем, потолкуем с коллегами. К тому же скоро начнется общий прогон. Если будут какие-то новости, найдите нас, хорошо?
– Обязательно.
Пожав друг другу руки, мы расстались. Я, пройдя через гардероб, поднялся в директорский кабинет и постучал в дверь.
– Войдите! – послышался голос Лины Шварц.
Она была не одна. В одном из кресел, закинув ногу на ногу, сидел Захар Борисович Архипов, офицер сыскного отделения.
– Добрый вечер, – поздоровался я.
– Здравствуйте, Владимир Алексеевич, – кивнула Лина, немного покраснев. Мы еще не виделись с той некрасивой сцены, когда она буквально выгнала нас с Саламонским. Я гадал – ей стыдно за тот поступок или же она теперь переменила ко мне свое отношение и больше не хочет иметь дела…
– Вы кстати! – сказал Архипов. – Уже знаете?
– Да.
Лина откинулась на спинку своего стула и посмотрела мне прямо в глаза.
– Владимир Алексеевич, объяснитесь, пожалуйста.
– В чем?
– Благодаря вам мы считали, что все кончилось. Шматко раскрыт, бежал, и теперь все чувствовали себя в безопасности. Но вот этот череп на афише – что это такое, Владимир Алексеевич? Это серьезно?
– Да, это серьезно, – сказал я.
– Но как?
Честно говоря, я не хотел посвящать Лину в то, что было мне известно. Вернее, в то, о чем я догадывался. Но меня смущало присутствие сыщика. Если он потребует от меня разъяснений дела, то как я смогу отказаться. Тем более что и сам Архипов поглядывал на меня с интересом. Но при этом все-таки молчал.
– Сам не знаю как, – солгал я. – Однако в прошлые разы это было серьезно. Так что стоит готовиться к худшему и на этот раз.
– Вы меня убиваете! – сказала Лина.
– До представления осталось пять дней, – сказал я. – Мне уже известно многое. Надеюсь, в этот раз все закончится по-другому.
– Отлично! – Архипов резво встал из кресла. – Владимир Алексеевич, я собираюсь задержаться сегодня в цирке надолго. После того как вы переговорите с госпожой директором, попрошу вас уделить и мне минуту внимания.