На следующий день все вместе поехали в Измайлово зажигать традиционный партизанский костер. Но никто ни разу не спросил у полковника Федорова, почему он говорит с таким непонятным иностранным акцентом и почему у него вдруг изменилась фамилия. Впрочем, его боевым друзьям это было не важно. Главное – что их Вронский снова с ними и снова в строю.
С той памятной встречи прошло много лет. Почти никого не осталось из друзей-партизан полковника Федорова. И сам он скончался в 2004 году. Но до конца своих дней два раза в году он надевал свои ордена и отправлялся к тем, кто был еще жив. И на несколько часов погружался в свое прошлое. Прошлое, в котором все был еще слышен грохот разрывающихся снарядов. В прошлое, где его по-прежнему звали лейтенант Вронский. А потом, придя домой, он еще долго не мог успокоиться. Перебирал фотографии, смотрел старые кинопленки. Он знал – в такие дни он долго еще не мог уснуть, а когда засыпал, ему вновь снился первый день войны.
НачалоБоль утрат, суд времени, старые раны… По обе стороны тогдашнего фронта живы свидетели тех давних событий. Одни встречают старость в почете и уважении, другие в безразличии и забвении. Кто хочет слышать, тот услышит их правду. Правду тех, кто 70 лет назад смотрел друг на друга в перекрестие прицела.
1937 год, Всемирная выставка в Париже. Грандиозный павильон Советского Союза, напротив – не менее величественные выставочные залы Германии. Символичное противостояние – с одной стороны немецкие орел и свастика, с другой – Рабочий и Колхозница. А между ними – пока еще свободная Европа. Но на этом празднике уже слышно дыхание близкой катастрофы, многие понимают: новой войны не избежать.
В то время Лотер Фольбрехт, в 1941‑м – младший командир школы «Гитлерюгенд», вместе с родителями жил в Берлине и хорошо помнит, как бурно рукоплескали соотечественники легким победам немецкой армии. Вот его воспоминания о том времени: «До 1941 года у немецкой армии все шло хорошо, были завоеваны Польша, Франция, Норвегия, Балканы. Германская армия все время шла вперед, успешная операция была проведена в Африке. Немецкому народу постоянно сообщали об успехах вермахта. Восхвалялись его победы над англичанами».
Победный марш гитлеровской армии продолжается. Теперь экономический потенциал и ресурсы захваченных стран будут работать на Германию. Париж пал 14 июня 1940 года. Гитлер смотрит на еще не поверженную Европу. Впереди главная цель – достижение мирового господства тысячелетнего рейха.
А в это время в Москве на заводах и в школах, в газетах и по радио об успехах Германии говорят только с одобрением. Никаких резких слов в адрес Гитлера. СССР – надежный союзник. Берлин должен быть уверен в лояльности Москвы.
Анатолий Черняев, в 1941‑м – студент исторического факультета МГУ, рассказывает об этом времени так: «Всех восторгали эти пикирующие бомбардировщики – тогда это в новинку было, как они бомбили англичан и французов, – и все эти танковые прорывы. Все это газеты наши постоянно публиковали и напичкивали нас этим».
Карл-Герман Клауберг, выходец из богатой, почти аристократической семьи, в 1940 году закончил военное училище в звании лейтенанта. Он вспоминает: «НСДАП, нацистская партия, у нас по первым буквам расшифровывалась как «ты ищешь должность», а для членов партии сокращенно, тоже по буквам, – «должность найдена».
Риторика одержимых нацизмом людей шокировала даже немцев. Многие были без ума влюблены в Гитлера.
Это хорошо помнит Георгий Арбатов, до войны живший с родителями в Германии: «Неистовствующие восторженные толпы… Я, честно говоря, не мог понять, чем восторгаться. Он на неподготовленного человека не мог произвести хорошего впечатления – истеричный и гримасничающий. Но на немцев воздействовал, на каких-то нотах сыграл и сумел стать не только популярным, но и обожествляемым человеком».
Еще в 1930‑е появились первые школы организации юных гитлеровцев – Гитлерюгенд. Здесь должны были расти сильные, выносливые и преданные делу фюрера солдаты. Турпоходы и спортивные состязания постепенно переходили в военное учение, а солдатские френчи заменяли становившуюся тесной униформу Гитлерюгенда. Германии нужны солдаты, которые будут убивать каждого, кто встанет на пути великого рейха.
Одним из таких преданных фюреру юных фанатиков был Герд Шнайдер. Он из семьи потомственных военных, его отец – белая армейская кость, генерал и надежда фюрера. Еще мальчиком Герд стал активистом элитной школы Адольфа Гитлера. Как-то раз он был допущен на аудиенцию к фюреру. Ту встречу он помнит в мельчайших деталях: «Я восхищался Гитлером, однажды мне даже посчастливилось близко увидеть его. Это было в декабре 1939 года, шла война. Когда мы, малыши, увидели входящего в комнату фюрера, мы были потрясены и дружно приветствовали его: «Хайль, мой фюрер!» Эта фотография появилась во всех газетах, я очень гордился той встречей».
Рассказывает Георгий Арбатов, в 1941‑м – курсант артиллерийского училища: «Коричневый цвет стал самым распространенным цветом в Германии, начались погромы еврейских лавочек, антисемитские и антикоммунистические лозунги и марши молодых людей в полувоенной или военной форме».
Об этом же вспоминает Лотер Фольбрехт: «Это были такие короткие коричневые штаны. Форма не была похожа на армейскую для взрослых, но многие хотели носить форму гитлерюгенда. Это было почетно – светло-коричневые рубашки с карманами, эмблема на рукаве и черные шейные платки».
В Москве не могут не замечать побед Гитлера. В Кремль одна за одной идут секретные телеграммы о скором нападении на СССР. А Сталин не верит своим военачальникам. До войны уволено 40 000 офицеров, в Красной Армии репрессии, многие обвинены в заговорах и предательстве и многих к лету 1941‑го уже не было в живых.
Страна продолжает верить Сталину и строить мирную жизнь. Великий вождь товарищ Сталин и закаленная в боях партия – им вести молодую советскую республику к очередным победам, в счастливые годы… Беззаботная юность, подъем и уверенность в своих силах.
Но скоро в старых альбомах появятся другие фотографии, и миллионы молодых людей и девушек сомкнут ряды в другом марше. А пока для немецких специалистов в Советском Союзе открыты химические комбинаты, оборонные заводы и военные училища.
В январе 1941 года в Москве работали 60 немецких летчиков, с ответными дружескими визитами в Берлин отправлялись наши офицеры.
За внешними проявлениями дружбы – трезвый расчет. Тем временем в Москву поступают донесения о нарушении советских границ. Ответ всегда один – не поддаваться на провокации, в воздушный бой не вступать! Немцы умело проводят в жизнь план масштабной дезинформации. У них нет интересов к восточной границе. Но факты говорят о другом.
Немало таких эпизодов помнит Николай Кюнг, в 1941‑м – комиссар батареи 232‑й стрелковой дивизии Западного фронта, участник обороны Бреста, впоследствии – узник Бухенвальда: «Нарушения участились, в день по нескольку раз прилетали. Вот мы негодовали! И наши – три «ястребка»: сверху один, два сбоку, как барышню заворачивают и за границу провожают».
Советская делегация в Берлине не знает об этих провокациях. Перед самым отъездом – прощальный фуршет. Беззаботные улыбки, приятная атмосфера, тосты во здравие и за многолетнее плодотворное сотрудничество перемежаются дорогостоящими подарками. На этом же празднике летчик-испытатель Иван Федоров получает германский Крест – правда, высокой наградой он распоряжается по-своему: «На другой день на работу приходим, мои друзья награды надели, а у меня нет. Подходит ко мне Виктор Васильевич Смолин, из протокола посольства, посмотрел – а где же, говорит, твое? А я ногу поднимаю и показываю – на каблук я уже прибил немецкий крест».
ОтступлениеБрестская крепость. Ранним утром 22 июня здесь стояла звенящая тишина. Но в ставке Гитлера уже был отдан сигнал под кодовым названием «Дортмунд». Гитлеровские войска перешли Буг. Вся западная граница СССР полыхала в огне – через несколько минут в крепости начнется кромешный ад.
Рассказывает Карл-Герман Клауберг: «Было воскресное утро, кто-то постучал в дверь, это был хозяин квартиры. «Война», – сказал он. Мы с другом не поверили – ведь существовал договор. Мы подумали – газетная утка. А потом он сказал следующее: «Только что объявили – мы в состоянии войны с Советским Союзом».
Вспоминает Анатолий Ванукевич, в 1941‑м – житель Минска: «Нас застали врасплох. Город бомбили, и первых нацистов мы увидели уже 23‑го числа».
Вспоминает Анатолий Ванукевич, в 1941‑м – житель Минска: «Нас застали врасплох. Город бомбили, и первых нацистов мы увидели уже 23‑го числа».
Немецкие солдаты перебираются через реку Буг
А вот что поведала о тех страшных днях Елизавета Костякова, в 1941‑м – жительница Бреста: «Это, конечно, было страшно. Вдруг все покрылось гулом и грохотом. Проснулась, мой муж был уже почти одет, часы надевал на руку. И говорит, что это у артиллеристов рвутся снаряды. А я на колени встала на кровати и смотрю на границу. «Нет, – говорю, – война»».
Первым советскую границу перешел диверсионный отряд «Бранденбург». Выводилась из строя связь, расчищались мосты и дороги. Следом волна за волной хлынула пехота, танки и авиация.
Одним из первых удар принял Брест. Шквалом огня накрыты все выходы из Брестской крепости, отрезаны свет, связь, доступ к воде, много раненых. Рядом – офицерские семьи. Уже к четырем часам утра большая часть казарм и жилых домов разрушены, гарнизон Бреста – всего два полка пехоты, у противника десятикратное превосходство. Брест планировалось сровнять танками за несколько дней. Однако немцы вошли сюда только спустя месяц. Они назвали Брест Огненным орехом. Расколоть его удалось лишь ценой жизней тысячи солдат.
А вскоре сюда приехал Гитлер. Вместе с итальянским дуче Муссолини он инспектирует результаты боев. Гитлер доволен – его новейшее оружие и боевой дух солдат сделали свое дело. Но впереди были долгие четыре года войны.
Говорит Карл-Герман Клауберг: «Мы шли против Советского Союза с тоской и тяжелым сердцем. Очень быстро нам пришлось узнать, что мы имеем дело с другим противником и что это совсем не та война, которую нам обещали. Мы понимали, что эта война будет долгой и жестокой».
За первые недели войны войска вермахта продвинулись в глубь страны на 600 километров. В некоторых районах Украины, Белоруссии и Прибалтики гитлеровцев встречали хлебом-солью, как и подобает встречать освободителей.
Вспоминает Надежда Троян, в 1941‑м – студентка Минского медицинского института: «Мы, молодежь, с этими молодыми солдатами говорили: «Зачем вы к нам пришли, что вы хотите?» – «Мы пришли вас освобождать». – «От кого освобождать?» – «От большевиков, от коммунистов, от русских». И здесь я подумала: «Боже мой, а кто я – русская или белоруска?»
В столицах прибалтийских республик был сплошной праздник. Толпы ликовали: свершилось, оккупация избавила их от ненавистного коммунистического ига.
Рассказывает Борис Инфантьев, в 1941‑м – студент Рижского университета: «В 10 часов утра зазвонили все колокола церквей и освобожденный латышский народ в национальных костюмах с развернутыми бело-красными знаменами пошел приветствовать своих освободителей. Экзарх Московского Патриархата Митрополит Сергий сразу же велел звонить в Христорождественский соборный колокол, вышел с крестом к пастве, и слова «Христос воскресе», таким образом, ознаменовали новую эпоху».
На Украине ненависть к сталинскому режиму была сильнее страха перед оккупацией.
Вспоминает Степан Кашурко, в 1941‑м – разведчик партизанского отряда: «Я видел, с какими глазами или с каким сердцем встречали люди немцев на оккупированной территории. Я же пионер был, и я задал вопрос: «В чем дело, почему вы так рады немцам, немецкой оккупации или власти?» Они говорят: «Мы готовы любому черту молиться, только чтобы не в колхозах жить».
Новая оккупационная власть обещала свободу и сытую жизнь. Враг моего врага – мой друг. Ничто здесь не должно было напоминать о прошлой тирании Москвы.
Говорит Хорст Цанк, в 1941‑м – командир роты 376‑й пехотной дивизии вермахта: «Поначалу у нас нигде не было проблем. Я вспоминаю, как на Украине, когда мы пришли, нам был оказан очень радушный прием. Население было дружелюбным».
На Украине подняли голову националисты. Их собрал под свои знамена Степан Бандера. С разрешения оккупационных властей в июне 1941 года он образовал новое национальное правительство. Под лозунгом освобождения от «москалей» и под штандартами СС бандеровцы начали жестокую резню.
Вот что запомнил свидетель тех событий Александр Войцеховский, в 1941‑м – житель Львова: «С 30 июня по 7 июля 1941 года они уничтожили более 3000 львовян, среди которых большей частью были поляки и евреи. Через руки и ноги протягивали шест и на этом шесте, на вертеле этом крутили на огне».
У бандеровцев – понятная нацистам идеология. Обвинив во всех бедах коммунистов, поляков и евреев, они стали методично их уничтожать. Следом на виселицу шли все несогласные с новым режимом. По всей оккупированной территории собирали евреев. Кого не успели убить, отправляли в гетто. Приказ об их создании был подписан уже через 20 дней после начала войны.
Своей жестокостью к согражданам украинские националисты начали компрометировать оккупационные власти. За первый год войны было казнено 10 000 человек.
К осени почти все западные районы страны оказались заняты. Немецкие танковые клинья на основных направлениях прорвали советскую оборону. Группировка армии «Центр» стремительно продвигалась на восток, к Москве.
Красная Армия с тяжелыми потерями оставляла город за городом, рубеж за рубежом. Но обороняющиеся не сдавались и огрызались контрнаступлениями и рейдами в тыл противника. На северо-западе это были танкисты Ленинградского фронта.
Вспоминает Виктор Крят, в 1941‑м – механик-водитель Отдельного разведбатальона Ленинградского фронта: «Вот мы 300 километров с лишним шли на Ленинград в Гатчину, там первый бой. Немцы высадили десант в районе Кенесебе».
Карл-Герман Клауберг: «В первый раз я почувствовал, что мы встретили настоящего противника, 19 августа. Я только отметил свой день рождения, и вскоре после этого мы встретились с Т‑34. 19 августа неожиданно и на большой скорости нас атаковали русские танки. Тогда мы удостоверились, что это лучшие танки в мире».
Виктор Крят: «Мы их мяли как хотели, и мы в основном их били ударом корпуса танка, а он такой оригинальный, потому что плавающий, вот такой загнутый, и мы прямо подминали под себя их удар, и они уходили нам под днище. И когда танк весь в крови, страшно было смотреть на это все изуродованное. Это же тоже люди были».
Карл-Герман Клауберг: «Мы навсегда запомнили эти леса и чудовищные потери. Первым погиб мой друг. Я видел, как первый раз за всю войну плакал наш бравый полковник Карл Альбрехт фон Гродек – тогда мы хоронили множество убитых».
Несмотря на упорное сопротивление, уже к началу осени немецкие войска продвинулись в глубь страны на 900 километров. Красная Армия несет огромные потери. Летом 1941 года убитых, попавших в плен или пропавших без вести – почти 2 800 000 человек.
Великое московское противостояниеСтолица готовится к долгой осаде и кровопролитным изнурительным боям. За несколько недель сформированы десятки дивизий народного ополчения. Добровольцев так много, что призывные пункты работают день и ночь. С Урала, из Сибири, из Средней Азии в столицу тянутся эшелоны с войсками, оружием, боеприпасами и продовольствием.
Вспоминает Зоя Зарубина, сотрудница НКВД СССР, дочь высокопоставленных советских разведчиков: «3 июля был призыв Сталина, и в этот момент в Москве уже стали готовиться группы. Нам давали ложные паспорта, якобы мы где-то в других местах жили. И это были или явочные квартиры, или схрон оружия. Мы жили на цокольном этаже, там был подпол. И вот туда доверху натолкали оружие. Группа, в которую я попала, это была группа нашего очень хорошо известного композитора, его звали Лев Константинович Книтер. Он в свое время был офицером белой армии. Конспирация в группе была высокой, связь по цепочке. Я знала только пятерых, больше я никого не знала».
Как-то сразу Москва превратилась в прифронтовой город. Войска, отряды самообороны, «ежи», баррикады, укрепления. Жизнь по законам военного времени. Первые бомбежки столицы начались уже в конце июля. В городе светомаскировка и ночные дежурства на крышах. Немецкие летчики всегда целились в центр. Пожары на Арбате и Садовом кольце стали обычным делом.
Рассказывает Вера Демина, в 1941‑м – ученица 9‑го класса московской школы № 243: «Немец бомбил Москву вовсю. По пять тонн бомбы бросал. Сносило сразу по 19—20 домов».
В Театр им. Вахтангова попала бомба. Уничтожение грозит сотням памятников архитектуры, истории и культуры. По городу начинает расползаться слово «эвакуация». Тогда москвичи не знали, что их город – одна большая пороховая бочка. Заминированы сотни оборонных предприятий, ГУМ, Кремль, телеграф, Большой театр. Кто мог предположить, что такое придется делать своими руками…