Вспоминает Зоя Зарубина: «Когда ребята приходили, просто плакали, говорили, что вот они только что заминировали телеграф, нашу гордость, какие-то помещения в Кремле. Они приходили опустошенные».
Войска противника уже недалеко от Москвы. Паники еще нет, но вести с фронта не радуют. Кругом все уезжают, особенно евреи. Из Москвы в Куйбышев отправлены дипломатические миссии, государственное имущество вывозят 200 поездов и 80 000 грузовиков. Эвакуации подлежат 500 московских предприятий вместе с рабочими и их семьями.
Вот что запомнила Вера Демина: «Все вокзалы были забиты людьми. Все старались уехать куда-нибудь – на север, на восток в основном».
В Москве готовятся отразить войска противника
Головокружительное продвижение немецких войск на восток обернулось позором и проклятием для тех солдат и офицеров Красной Армии, кто оказался в немецком плену. Только в первые дни войны таких было около миллиона. Плен. Его боялись. Его стыдились. Клеймо на всю оставшуюся жизнь – если хотели жить.
Вспоминает Николай Кюнг: «Молоденький Лесик, ему было лет 18 – может быть, он и был старше, но по виду как мальчик, – так вот, на третий день, как его привезли, он из подштанников скрутил веревки и повесился в туалете. Он не мог выдержать, так его избили».
Герд Шнайдер не скрывает очевидного: «Да, я знаю, был такой приказ. Приказ о том, что на этой войне особые условия. И что на русских солдат не должны распространяться международные законы о военнопленных, которые обычно действуют в отношении солдат противника. Никакой жалости или сострадания к русским».
Этот приказ составлен в Берлине 17 июля 1941 года. В нем предписывается порядок обращения с советскими военнопленными, устанавливаются требования к режиму содержания в лагерях и проведению экзекуций. Пленных можно не кормить, можно избивать, использовать на каторжных работах, убивать. Международная конвенция об отношении к военнопленным не распространялась на солдат Красной Армии. К концу 1941‑го в плену уже 3 000 000 человек.
Нацистская машина запрограммирована на уничтожение миллионов «недочеловеков»: цыган и евреев. Мир еще содрогнется, когда узнает о геноциде.
Говорит Лотар Фольбрехт: «Немецкая пропаганда говорила, что во всех бедах Германии виноваты евреи. Нам все время твердили о еврейской враждебности и о том, что евреи нас ненавидят».
Стремление к расовой чистоте оправдывало любые преступления. Станция Грюневальд была одной из остановок на пути в ад. Отсюда в 1941‑м увозили немецких евреев, отняв у них имущество, деньги, а потом и жизнь. Таблички без имени. Надгробия с цифрами – даже после смерти этим людям нельзя было оставаться в памяти живых. Нацисты хотели забыть о целых народах. В печи крематория кидали женщин, стариков, детей. Анатолий Ванукевич попал в гестапо, а потом в концлагерь, когда ему было 10 лет: «Меня поймали полицаи и повели по городу Катовица в гестаповскую тюрьму. Меня ведут, пацана, посередине улицы, а все кричат: «Большевик, партизан». Потом поезд, товарный вагон. Такие составы, забитые до отказа, когда с трудом закрывались двери, везли людей к смерти, в скотских условиях, без воды, воздуха, пищи.
Вагон что собой представлял – мы стояли, как селедки, без воды, без хлеба. В первую же ночь было очень много трупов, штабелями укладывали, а мы, пацаны, лазали по трупам поближе к воздуху, потому что не было воздуха, окошки верхние были зарешечены. И на каждой площадке сзади стоял эссэсовец с автоматом.
На редких остановках открывали двери, чтобы выгрузить трупы. Понимая, что они обречены, взрослые пытались спасти детей, кто как мог. Я помню последние слова матери: «Живи, Толя, живи».
Из вагона мальчика вытолкнули через окно в чем был – в рубашке и буденовке со звездой, которую перед войной сшил ему отец. Но его опять поймали. Дальше – концлагерь и совершенно взрослая от безысходности мысль: на волю здесь у всех один путь – через трубу крематория…
А в это время в Берлине идет совсем другая жизнь. Война далеко. Здесь не видят крови, смерти и слез. Хорошие новости с фронта, скоро падет Москва и герои начнут возвращаться в Германию. Немцы верят в победу тысячелетнего рейха. Но уже осенью 1941 года советские и английские летчики начинают бомбить Берлин.
Вот что рассказала Элеонора Клауберг, в 1941‑м – жительница Берлина: «Я помню, пришлось много времени проводить в подвалах, в убежищах. Мы сидели под землей и слушали артиллерийскую канонаду. Сверху падали бомбы, это было ужасно».
Подземные укрытия были созданы во всех крупных германских городах. Надежные, устроенные, чтобы жить с немецкой аккуратностью, – с чистыми отхожими местами, рядами двухъярусных кроватей. Но кто всерьез предполагал, что вскоре немцы будут прятаться здесь и в ужасе ждать избавления от очередного авианалета русских?
Рассказывает Герман Хорст, в 1941‑м – член организации «Гитлерюгенд»: «Гитлер дал приказ вывезти молодежь из тех городов, где шли бомбардировки, в другие районы Германии. У нас был очень хороший учитель, и мы с ним уехали в Австрию, там мы жили в гостинице».
Эвакуация стала для школьников экзотическим путешествием, неожиданными каникулами. В Австрии подростки проводили время на загородных пикниках и ходили в горы.
Герд Шнайдер охотно показывает старые фотографии: «Я учился в школе, мы хотели получить аттестаты и готовились к выпускным экзаменам. На этой фотографии доктор Роберт Лей, один из основателей школ Адольфа Гитлера. Я охотно фотографировался со знаменитостями. А это мои одноклассники, мы делаем домашнее задание. Вытащили столы на балкон и на солнышке что-то пишем. А это наша комната. Мы жили в комнатах на шестерых. Вот на таких двухэтажных кроватях мы спали, а здесь умывались. Вот такая была жизнь».
А вот что вспоминает Штефан Дернберг, в 1941‑м – член Интернациональной комсомольской бригады: «Я оказался в добровольческой бригаде Московского комсомола. Где-то южнее Смоленска нас высадили. Мы понятия не имели, что нам тут делать, думая, что фронт где-то чуть ли не на границе. И мы стали строить противотанковые рвы».
На строительство завалов, рвов и заграждений уходит все трудоспособное население столицы и пригородов. Работали от зари до зари, до кровавых мозолей.
Рассказывает Вера Демина: «Мы лес пилили, прутья обрубали, кто что мог. И этим лесом закрывали ямы, чтобы танки, когда шли, попадали бы в эту яму, как волки».
И все-таки никто не верит, что по Крымскому мосту будут печатать шаг германские войска, а по улице Горького пойдут чужие танки. До передовой уже рукой подать. И из последних сил люди гонят от себя отчаяние.
Говорит Анатолий Черняев, сержант, участник боев за Москву: «Потом мне рассказывали, что было. Побежало начальство, Москва вся была завалена пеплом, потому что жгли документы и все это в трубы вылетало на улицу. Бумажки всюду были разбросаны. Еще были попытки растаскивать магазины».
Вспоминает Кирилл Осипов, в 1941‑м – курсант артиллерийского училища: «Мы жили на улице Горького. Улица была спокойная. Наоборот, рядом внизу был гастроном, и в этом гастрономе руководство раздавало то, что у них было».
В гастрономах – очереди за продуктами, раскупается все. А железнодорожные вокзалы штурмуют желающие покинуть Москву.
Вспоминает Вера Демина: «Я работала в районе Белорусского вокзала, рядом «Большевик» (кондитерская фабрика. – Прим. ред.). На этом «Большевике» рабочие тоже бежали, потому что предприятия закрывались, эвакуировались».
Предполагалось, что в Москве могут быть диверсии. Не исключена была высадка немецкого десанта. На дорогах патрули. Кто может, оставляет столицу. Направление одно – на восток. Город словно вымер. Не было никаких беспорядков. У чекистов особые полномочия: паникеров и мародеров расстреливать на месте.
Рассказывает Анатолий Черняев, сержант, участник боев за Москву: «Москва была объявлена на осадном положении, был введен комендантский час. В общем, по-сталински, железной рукой, буквально за один день навели порядок. Паника была, по-моему, 17 или 18 октября. А 19 октября уже все было приведено в порядок».
19 октября 1941 года вспыхнул бунт в Иваново. Когда рабочие текстильных фабрик узнали, что производство планируют взорвать, заводы захлестнули стихийные митинги, люди бросили работу и с протестами пошли к руководству – они не хотели уничтожать станки. В протоколах НКВД детально описаны события тех дней и скрупулезно подсчитана вина каждого, кто посмел саботировать приказ Государственного Комитета Обороны.
Варваре Балакиревой, ткачихе Приволжского льнокомбината, было тогда 19 лет, и она побоялась бросить работу. О тех событиях она вспоминает так: «Какой-то директор, или совещание у них было, или собрание какое, сказал якобы, что к Москве подходит враг, и если к нам придут, фабрики мы не оставим им, взорвем. Мины уже подложены. Мы все боялись потерять работу: чем мы будем кормиться, если даже сюда немцы придут?»
Два дня текстильщики бастовали. Рабочие пытались перекрыть железную дорогу, выводили из строя вагоны и паровозы. Судя по этим протоколам, среди рабочих кто-то умело распространял слухи о том, что сдан Ленинград и вот-вот падет Москва, а немцы – культурный народ и рабочих в обиду не дадут. От страха остаться без работы люди обезумели.
На подавление восстания были брошены части НКВД, активистов арестовали. За несколько дней провели закрытые судебные заседания. Зачинщики волнений получили по 10 лет лагерей с конфискацией имущества. Страх потерять работу победил еще больший страх – высшей меры наказания по законам военного времени.
Рассказывает Варвара Балакирева: «Пошумели, покачали ворота, а на другой день все вышли на работу».
Пятнадцать забастовщиков были расстреляны. Руководители фабрик, не сумевшие вовремя распознать саботажников и подстрекателей, понижены в должностях. В этой истории – трагизм тех дней, когда паника, страх и безысходность заставляли людей искать любой выход, только бы сохранить жизнь.
К ноябрю 1941‑го немцы так и не взяли Москву. Гитлер был недоволен. Начавшаяся осенняя распутица замедлила темпы наступления. Тыловые части и обозы начали застревать на раскисших дорогах. Молниеносная война переходила в иную стадию.
Зима 1941‑го обрушилась на немцев сильнейшими морозами и жестокими ветрами. К началу декабря в немецкой армии случаи обморожения превышали число раненных в бою. Пострадавших от холода уже более 100 000 человек.
Лотер Фольбрехт рассказывает: «Один из моих старших братьев, он был на восемь лет старше меня, попал на Восточный фронт и дошел до Москвы. Он был простым солдатом – ефрейтором. Так вот, там, под Москвой, мой брат отморозил ноги. Он был в тяжелом состоянии и попал в госпиталь. Он вспоминал: армия была абсолютно не готова к таким холодам и не могла развивать наступление в таких условиях».
Его воспоминания подтверждает Анатолий Черняев: «Армия была одета не по-зимнему. И когда мы потом сталкивались с немцами и брали их в плен – видели бы вы, в чем они одеты!»
От холода страдали не только люди – в двигателях германских танков замерзала смазка.
Диверсиями и терактами на фронте руководит Четвертое главное управление НКВД под началом Павла Судоплатова. Отряды подпольщиков создаются из молодых сотрудников разведки, спортсменов и студентов. Еще недавно эти молодые люди ставили спортивные рекорды. Теперь они – советские разведчики, которые не дают вгрызшемуся в московскую землю противнику отдыхать.
В их числе была и Зоя Зарубина, в 1941‑м – разведчица диверсионного отдела НКВД СССР. Ее квартира стала своеобразным сборным пунктом, откуда ее соратники уходили на задание. «В какой-то момент – я этого никогда не забуду – произошло следующее. У нас была такая маленькая ванная, не помню, для чего я туда пошла, и один из этих молодых парней зашел туда и сказал: «Знаешь, по-настоящему меня совсем не Вася зовут, а Коля, – я не помню сейчас точные имена. – Но, если что со мной случится, вот тебе телефон, позвони, пожалуйста, туда». Вы знаете, я держала эту бумагу, она горела у меня в руке».
Многие из этих молодых разведчиков не вернутся домой – погибнут, выполняя задание, уже в эту первую зиму. За окном ноябрь, положение на фронте отчаянное, но войска получают неожиданный приказ.
Рассказывает Георгий Арбатов: «Мы вернулись в Москву. У нас забрали орудия, и началась строевая подготовка на плацу. Мы удивлялись – в чем дело, почему, ведь война рядом с Москвой. Нам не могло прийти в голову, что это подготовка к параду».
7 ноября должен состояться военный парад – так решил Сталин. Молотов и Берия, как могли, отговаривали главнокомандующего, но Сталин стоял на своем.
Вспоминает Кирилл Осипов, участник парада 7 ноября 1941 года: «На Красную площадь мы пришли без двадцати восемь. Площадь была темная, засыпанная снегом».
По Красной площади должны были пройти почти 30 000 человек. Отсюда – колоннами прямо на фронт. Участники парада с трепетом ждали его начала. Кому из них было суждено вернуться назад, не знал никто, но в каждом жила вера в правое дело и вера в силу оружия. Колонны, выходя с Красной площади, сосредоточивались и быстро направлялись к окраинам Москвы, следом шли танки.
Рассказывает Кирилл Осипов: «Танки пришли прямо с завода. Газеты объявили, что было 200 танков, на самом деле их было около сотни. Но, когда начальству доложили, что, мол, наврали, то кто-то из руководства сказал: вот и пусть немцы будут думать, что у нас танков было так много».
Великое московское противостояние. Здесь решалась судьба войны и судьба страны. По одну сторону фронта – группировка вермахта, общей численностью более 1 800 000 человек. С другой – чуть больше 1 000 000 бойцов Красной Армии.
Вспоминает Анатолий Черняев: «К сожалению для нас, та армия была не только хорошо обучена, но еще и идеологически подготовлена. Они служили так, как полагается служить солдатам по-немецки».
С ним согласен Хорст Цанк: «Я солдат, я верил своему военному руководству и считал, что мы поступаем правильно. И ради этого можно стараться, напрягать свои силы и переживать лишения. Но вместе с тем я понимал, что командовать людьми – это одно, а идти в бой и исполнять чужие приказы – это совсем другое».
К декабрю гитлеровская армия заняла многие районы Московской области. Взяты Наро-Фоминск, Солнечногорск, отдельные подразделения немцев прорвались в Химки. До Кремля – 25 километров по прямой. Кто-то уже бредил парадом на Красной площади. Немцы уже не сомневались – силы русских на исходе.
Тем временем советское командование хладнокровно планирует операцию. Под Москвой погибнут многие, но враг будет остановлен. Одно из направлений обороны Москвы поручено генералу Власову. Этот честолюбивый человек добьется невероятного успеха, и благодаря усилиям его войск под Москвой будет одержана победа. Власов получит звание генерал-лейтенанта и орден Красного Знамени. За глаза в войсках его даже будут называть спасителем Москвы.
А пока Красная Армия ведет контрнаступление по всей линии фронта. Здесь, под Москвой, зимой 1941‑го немцы впервые сдаются в плен. Стало ясно: начинается совсем другая война.
Глава 6 Перелом: 1942
В начале января 1942 года на всех фронтах установилось странное затишье. Немцы ждали, как будет развиваться контрнаступление советских войск под Москвой. В сводках с фронта в числе самых блистательных советских генералов, которые вели бои возле столицы, называли фамилию генерала Власова. Его 20‑я армия продолжала наступать. Немецкие дивизии бежали, бросая технику и снаряжение. Пала ключевая точка гитлеровской обороны – Солнечногорск.
К концу января Красная Армия освободила 11 000 населенных пунктов. Враг был отброшен от рубежей Москвы почти на 200 километров. Сталин снял требование об открытии второго фронта. Он решил, что после победы под Москвой можно выиграть войну без помощи союзников. Сделать это планировалось, невзирая на огромные потери Красной Армии в 1941 году – более 3 000 000 человек убитых, раненых и плененных.
10 января 1942 года за подписью Сталина вышло директивное письмо Ставки. В нем ставилась задача завершить разгром противника уже к концу 1942 года. В январе Красная Армия перешла в наступление по всей линии фронта.
Контрнаступление Красной Армии под Москвой
Потери немецкой армии во время московской битвы составили около 500 000 человек. Однако Ставка в шесть раз преувеличила нанесенный противнику урон. Сталин полагал, что машина вермахта сломалась и починке не подлежит. Но неожиданно немцы оказали мощное сопротивление почти на всех направлениях.
В 1942 году Владимир Галл был назначен переводчиком отдела пропаганды танковой армии. Вот что он рассказывает: «Меня направили в 7‑е отделение политотдела 2‑й танковой армии. Мы выезжали на самую передовую линию фронта и там через микрофон и через усилители с переднего края обращались к немецким солдатам. И говорили им именно правду. Вместо того чтобы поблагодарить нас за то, что мы говорили правду, на нас каждый раз обрушивался очень интенсивный огонь».