Панибратский тон как-то естественно сложился между литераторшей и актером. Глеба Архиповича нагловатость безвестной редакторши лишь веселила. Ему вообще очень нравилась эта «горячая штучка».
– Ах, Зулечка, у нас, актеров, вообще никаких отчеств не существует. Все это незначительно. Правда, Адель Валентиновна?
– У, проказник! Ну, держитесь, – кокетливо погрозила пальчиком в пигментных пятнышках Пролетарская.
– Вы лучше скажите мне – откуда у вас такая фамилия? Псевдоним? – поинтересовался Федотов, прихлебывая чай.
Вдова вздохнула:
– Увы, нет. Родители мужа дали моему Марлену не только соответствующее имя, но и придумали фамилию.
Глеб Архипович расхохотался.
– А вы знаете, что бывают такие непридуманные фамилии, которые похлеще любых придуманных? – оживился вдруг бирюк Бултыхов.
– Вы о себе? – поддела его Зуля.
– Ну, я в сравнение не иду с одним моим сослуживцем. Вот у него фамилия так фамилия. Передистый! Полковник Передистый, представляете?
– Да уж… – погладила пальчиком губку Зульфия, критически рассматривая раскрасневшегося Степана Никитича, которому с трудом давались потуги рассмешить аудиторию.
– Но дело не в полковнике, а в его жене. Она звалась Передистой ровно один год. Больше не выдержала! Потом вернула девичью – Зоб! – Бултыхов тоненько захихикал, а Адель Вениаминовна поджала накрашенные губки, стукнув чашкой о блюдечко, и поправила на шее платочек.
– Свежайшие пирожки! Свежайшие пирожки от нашего дорогого Феликса Николаевича! – разрядила обстановку Даша, неся высоко над головой блюдо с искусительно пахнущей сдобой.
– Плакали мои диеты, – обреченно вздохнула Зуля и первой схватила с блюда слоечку.
– А ну, Зулька, «положь взад»! – хриплый мужской голос раздался от ворот.
Оцепенев, все уставились на наглого мужика – коротко стриженного, вальяжного здоровяка в шортах и темных очках, с дорожной сумкой на плече. Он мог бы стать зримым воплощением понятия «бесцеремонность».
Однако Зуля, бросив пирожок, вскочила и бросилась ему навстречу с воплем:
– Эдичка-а-а!
Она повисла на шее расплывшегося в улыбке знакомого.
– Прошу любить и жаловать – Кудышкин Эдуард. Тележурналист и мой хороший друг. – Зульфия за руку привела на террасу нового гостя.
Эдуард в ответ облапил собственнически Зулю за бедро и поцеловал «хорошего друга» в плечо, отчего редакторша затрепетала. Похоже, в ближайший вечер и ночь народному артисту придется довольствоваться обществом диктофона.
– Милости просим! Разрешите представиться – Василий Говорун. Очень рады приезду в наши благословенные края. Будьте как дома. – Хозяин с чувством тряс вялую руку потенциального отдыхающего.
– Зулечка, вы не предупреждали меня о возможных визитах ваших друзей. Я некоторым образом рассчитывал на ваше участие в моей судьбе нынешним вечером, – ласково, но с нескрываемой ревностью выступил Федотов.
– Ой, да ладно, Глеб Архипович, завтра все нагоню ударным трудом. Целый день буду стучать на ноутбуке. А сегодня пообщаюсь с другом. – Зуля коснулась ладонью щеки тележурналиста. И в этом едва уловимом жесте была и нежность, и еле сдерживаемая страсть.
– Может, чайку с дороги? – предложила робко Даша, которую Эдуард разглядывал поверх очков, не мигая.
– После! – Зуля схватила Кудышкина за руку и потянула в дом. – Ну, мы пока осмотримся тут…
И парочка стремительно исчезла.
«Только бы они не открывали окна», – взмолилась про себя Даша, вспоминая, что Зулина комната обращена к террасе. Да и вообще звукоизоляция в доме оставляла желать лучшего.
– Ну, такое время… – по-философски заметила Пролетарская, стряхивая крошки с пальчиков над блюдечком.
– Бросьте, Адель Серафимовна, ко мне тридцать пять лет назад девчонки в окна на четвертый этаж сочинской гостиницы лазали. Природа! Я за естественность и открытое, нелицемерное выражение чувств, страстей. Это все бесценный опыт. Который лично мне всегда пригождался в профессии. Как и вообще любой опыт. Что давать ему оценку? Ну, было! Было! Препарируй, переплавь. Даже самое низменное, быть может, постыдное. Извлеки урок, в конце концов. Жизнь, дорогие мои, это цепь уроков. И мы все хорошие или плохие ученики. – Даше казалось, что Федотов произносит отрепетированный монолог. Актерствовал он, впрочем, мастерски, вдохновенно.
– И каким образом подобный опыт или урок может пригодиться шестнадцатилетней девчушке? Моя соседка по коммуналке – Машенька, в психушку попала после похода в горы с такими вот Эдуардами. – У воспитательницы детского сада Лики Травиной горело лицо.
– А вот это уж родители должны были регулировать. Пугать и запрещать! Объяснять, в конце концов. Иметь время и силы говорить, наставлять. Я с моим Лешенькой столько разговоров провела. Ежевечерне, с примерами, с разбором ситуаций. Воспитание – не только наука. Тут интуиция и терпение, конечно, нужны, – мяукала Пролетарская.
Кошачья манера произносить слова почему-то страшно раздражала Василия. Он, давший себе слово не вступать в беседы с гостями, если тебя не спрашивают, не удержался и буркнул:
– Подонков и насильников хватало во все времена. Каждого бояться – эдак и с печи нечего слезать. А объяснять надо – кто урод, а кто нормальный. Конечно… – Говорун с силой оторвал самовар от стола и потащил его в дом.
Адель Вениаминовна проводила его сочувственным взглядом и потихоньку обратилась с вопросом к Федотову. Компания распалась – «семейное» чаепитие подошло к концу.
Уязвленный бессердечием и распущенностью Абашевой, Степан Никитич отгородился ото всех газетой, Дарья убирала посуду, Лика прогуливалась по дорожке, поглядывая на черный ход: не покажется ли Лева. Пролетарская с Федотовым завели размеренную беседу об искусстве. И только в комнате на втором этаже «хорошие друзья» безумствовали. Впрочем, Даша могла не опасаться: зная темперамент любовницы, Кудышкин завязал ей на первое время рот полотенцем.
Вечер принес неожиданный «сюрприз», выбивший из колеи бестрепетную, как казалось, Зулю. Эдик вознамерился за ужином расположить к себе народного артиста. В корыстно-профессиональных целях. Тайн и скандальных историй за Федотовым тянулось много. А вот документального фильма, с покаянными слезами и «несвежим бельишком» советского Казановы, не имелось. Кинолог из Мытищ Эдуард Кудышкин, бросив немодных питбулей, десять лет назад стал служить верой и правдой желтой прессе, а затем и телепрограмме «Звездная правда-кривда», выходящей в прайм-тайм на скандальном телеканале. Он и сам сделал вполне звездную карьеру и уже пожинал ее сладкие плоды: «Лексус», членство в элитном яхт-клубе и главное – крохотная квартира, но на Покровке!
– Ды ты просто мерзавец, Кудышкин! – расхохоталась Зуля, когда воркующая парочка покидала террасу: Глеб Архипович решил угостить журналиста в своем номере изысканным вином.
– Зуленька, не беспокойтесь за своего любимца. Верну в целости и сохранности. Беседа с молодым и неглупым представителем древней профессии – большая редкость. Просто подарок судьбы. Уж не лишайте вашего патрона маленькой, краткой радости.
Эдик же не стал тратить слов – он просто щелкнул Зулю по носу и поцеловал в запястье, схватив грубовато любовницу за руку. В ответ на дружеское подмаргивание «мерзавца» Абашева вскочила и, обращаясь к Даше, суетящейся у стола, крикнула:
– Заткните вы эту слезливую Хьюстон!
Бесспорно, непревзойденная Уитни, вызывавшая на чувственный танец, оказалась сегодня ни при чем.
Литераторша надела к ужину темно-синее декольтированное платье из шелка, которое обтекало ее тело, придавая ему трогательную девическую округлость. Бултыхов не мог проглотить ни кусочка обожаемой им баранины – предпочитал пожирать глазами Абашеву, которая, пройдя мимо круглого столика с игравшими в скребл Ликой, Аделью Вениаминовной, Василием и Левой Гулькиным, сбежала с террасы и пошла к воротам. Зуля не обратила никакого внимания на порыв Бултыхова бежать за ней. Она не намеревалась снисходить до неуклюжих знаков внимания какого-то «капитана» – так почему-то Зульфия про себя его называла. И напрасно. Степан Никитич носил звание подполковника.
Народный артист занимал самый большой и комфортабельный номер: с плазменным телевизором на стене, отличным баром и двуспальной кроватью. Гость и хозяин расположились у журнального столика в высоких креслах. Эдик потягивал с хищной, но одновременно угодливой улыбкой коньяк, Федотов предпочитал красное вино. Он встряхивал седыми власами и масляно улыбался гостю, пыхая сигарой. Кудышкин курил цветные Зулины сигаретки.
– А сюрприз, Эдвард, – вот он. – Глеб Архипович достал из ящика комода неказистую коробочку.
– Тра-авка, – захохотал Кудышкин, когда народный артист поддел костлявым пальцем крышку, под которой обнаружились простейшие самокрутки. – Да вы, похоже, привыкли отрываться по полной, Глеб Архипыч!
– Тра-авка, – захохотал Кудышкин, когда народный артист поддел костлявым пальцем крышку, под которой обнаружились простейшие самокрутки. – Да вы, похоже, привыкли отрываться по полной, Глеб Архипыч!
С восторженным недоумением Эдик взял из коробочки сигаретку и поднес ее к носу.
– Как бы на хохот гости не набежали.
– Ну, мы же в разумных пределах похулиганим. – Федотов вдруг резко встал с кресла и, подойдя к Кудышкину, погладил того по голове, тронул шею, проникновенно вглядываясь в глаза.
Телевизионщик перестал улыбаться, встряхнулся, загасил сигарету, а самокрутку вернул в коробочку.
– Не опасаетесь с таким багажом – и в общественных местах, под прицелом испытующих глаз? – заговорил он сухо.
Федотов, поскучнев, вернулся в свое кресло.
– Не вздумайте, меня, мальчик, бояться. Я же не насильник и против природы никогда не иду. А травка… это спонтанный подарок. Здешнего поклонника. Да-да, даже здесь, представляете, нашелся верный и сообразительный человечек. Вообще я к этим изыскам не приучен. Но по натуре – великий экспериментатор и авантюрист. Чего только не приходилось испытывать в жизни! Так почему не попробовать и это? Сколько мне осталось. – Актер прочувствованно сглотнул, дернув острым кадыком.
– А вот это очень интересно. Ваш опыт… Я о программе, Глеб Архипыч. О возможной программе с вашим участием. Вы поймите, что для меня скандал – пустое. Главное – суть человека, его подлинное нутро. Я даю своим героям, которых искренне уважаю, высказаться сполна. На те темы, что волнуют их. – Журналист пытался быть по-настоящему искренним, задушевно-серьезным.
Как правило, контраст, на котором он работал – этакий внешне нахальный пофигист с глубокой байронической душой, – срабатывал безотказно. Сколько «кривды» таким макаром вытянул Кудышкин из несчастных артистов – представить страшно. Но сегодня он лишь наталкивался на лукавый взгляд ушлого развратника.
– Да-да-да… Это после, после, Эдик. – Глеб Архипович поддел отточенным ногтем сигаретку, стал разминать ее и с вожделением нюхать. – Расслабимся, мон ами. Вам еще с вампиршей татарского происхождения кувыркаться. А это, я так чувствую, очень много сил отнимает. Да вы мне все после и расскажете. Правда? Я люблю, когда молодежь со мной откровенна. Будто соки свежие в тело вливаются. Ну, и многому можно у вас научиться. Бесспорно. Очевидно. Так что не только вы исповеди любите слушать, я их тоже в своем роде коллекционирую. – Артист ослепительно улыбнулся. Кудышкин не мог не оценить знаменитую, подкупающую улыбку мастера отрицательного обаяния.
Федотов решительно протянул самокрутку Кудышкину:
– Учите, сэнсэй.
– Да невелика наука.
Эдик начал раскуривать косячок.
Через пятнадцать минут новоявленные друзья позабыли о лукавых беседах с прицелом на извлечение выгоды. Эдик, приняв нелепую позу – ноги на подголовнике, голова на сиденье, расслабленно подхихикивал, наблюдая за перевернутой в его глазах фигурой Федотова, который заходился в конвульсивном танце. Народный артист скинул рубаху и выполнял странные женственные телодвижения: то поводил плечами и грудью, поросшими редким седым пухом, то тряс тощими бедрами, то, встав на мыски, будто пытался взлететь, размахивая длинными руками, которые уже потеряли упругость и болтали брылями обвислой кожи.
– Жах! Жах-хх! – заклинал пространство актер. И вдруг он стал задыхаться, вытаращив глаза. Схватившись за горло, налился синюшным румянцем, захрипел, повалился на колени с вылезающими из орбит глазами: считаные секунды – и тело Федотова забила судорога, а из мертвеющего рта полезла пена.
– Г-глепп Архиы… – Фаза возбуждения стремительно сменялась тяжелой оторопью и у Кудышкина. Ему потребовалось какое-то время, чтобы перевернуться в кресле, вдохнуть полной грудью и встать.
«Чертовщина… Что-то подмешано туда…» – это была последняя мысль Эдика, после которой журналист, почти ничего не видя, с заходящимся сердцем, успел рухнуть у окна, дернув створку и крикнув дикое:
– Бля-а-а-рва!..
Под окном, в сгущавшихся сумерках, загороженные кроной раскидистой ивы, стояли Лева и Лика, целомудренно держась за руки. Лева прервал на полуслове монолог о значении в его жизни поэзии Северянина, с испугом глянув на стукнувшее федотовское окно.
– Вот звезды, – укоризненно покачал он головой. – Интеллигентные, уважаемые люди, а напиваются, как недоросли на дискотеке.
– Послушайте, Лева, нужно подняться посмотреть. Мне кажется, что у Глеба Архиповича не все благополучно.
Лика решительно выдернула свою руку из ладоней Гулькина.
– Я должна сказать Дарье. Вдруг ему плохо?
– Но ведь с ним человек! Этот журналист.
– Какой это человек, – отмахнулась Травина и покатилась, бойко перебирая кругленькими ножками, к террасе.
Через пять минут у двери в комнату артиста, из-за которой не раздавалось ни звука, в растерянности стояли четверо: Лева, Василий и, вторым рядом, Лика с Дашей.
– Глеб Архипыч! – очередной раз крикнул Василий, тщетно пытаясь вставить запасной ключ в замок: ключ, вставленный с обратной стороны, не давал возможности открыть дверь. Вася, обреченно помотав головой, выразительно посмотрел на Леву.
– Давай ломать.
Гулькин прошептал, наклонившись к уху хозяина:
– Женщинам бы отойти. Мало ли…
Василий категорично кивнул дамам.
– Никуда я не уйду, – глухо, но бесповоротно изрекла Даша. – Может понадобиться помощь.
– Но не ваша же! – отмахнулся от нее муж.
– Да что мы – пьяных мужчин в неглиже не видали, что ли? – возмутилась Лика. – Давайте скорее дверь выбивать. Трупов еще тут не хватало. – Травина оказалась на редкость рассудительной и смелой.
Василий с болью поморщился. «Такую дверь уродовать…» Впрочем, преграда оказалась не так уж неприступна. Лева вышиб ее с первого удара.
Зрелище предстало страшное. Полуголый Федотов лежал на полу посреди комнаты с искаженным судорогой синим лицом и закатившимися глазами. Эдик – ничком у окна. Даша вскрикнула и зажала рот рукой. Лева подбежал к Кудышкину, перевернул его на спину: журналист был без сознания, но выглядел вполне живым и даже румяным. Василий так и не смог переступить порог номера – побелевший, с раскрытым ртом, он не отрывал взгляда от страшного лица Федотова.
Жена дернула его за руку:
– Я вызываю «скорую» и полицию.
Говорун посмотрел на нее безумным взглядом, будто Даша собралась вызвать духов при помощи спиритизма.
– Он дышит. Пульс слабый, – сказала решительная Лика, опустившись на колени перед Кудышкиным и держа его руку. Она начала делать журналисту массаж сердца, с силой наваливаясь на свои ладошки, сложенные крестом на груди Эдика.
Ей хватило одного взгляда на Глеба Архиповича, чтобы понять: никто и ничто больше не поможет ему в этой жизни «извлекать уроки».
– Да что за мертвая тишина такая?! – Зуля поднималась по лестнице в сопровождении Бултыхова, который все же нагнал ее у речки и неуклюже навязался в сопровождающие.
Увидев смятенную Дашу, которая не могла выговорить ни слова, пробегая мимо них к телефону в холле, Абашева схватила Степана Никитича за локоть. Впрочем, от неуклюжести «капитана» не осталось и следа. Он рванулся к номеру Федотова, подлетел к мертвому артисту, склонился на секунду над телом, приложив пальцы к его шее, и тут же, вскочив, подошел к другому пострадавшему. Бесцеремонно оттолкнув сопящую Лику, пощупал пульс у журналиста, приоткрыл пальцем веко, потом взглянул на стол. Увидев бутылки с напитками и пепельницу с окурками, хищно прыгнул к столу, едва не всунув нос в «бычки». Потом вытащил носовой платок из кармана брюк, жестом бывалого эксперта, обмотав большой и указательный пальцы правой руки, схватил одну полуистлевшую самокрутку. Понюхал и, левой рукой прихватив свободные концы платка, разломил окурок. Начинка столь поразила Степана Никитича, что он отдернул пальцы от сигареты, упавшей рядом с пепельницей.
– Федотов наркоман? – строго спросил он у Зули, замершей в нелепой позе с полусогнутыми ногами, вытянутыми вперед руками и раскрытым ртом.
– Что? – обескураженно отозвалась Абашева, посмотрев на Бултыхова расширенными, непонимающими глазами, и кинулась к Кудышкину. – Эдичка! Эдюля мой!! – завопила она, падая на колени перед неподвижным любовником.
– Лева, немедленно «скорую»! Отравление наркотиками. Скорее всего, опиатной группы. Быстро, Лева… – четко и сурово обратился Бултыхов к Гулькину, игнорируя топчущегося у двери Говоруна, который, видимо, представлялся ему бесполезным в этой трагической ситуации.
Лева кинулся из комнаты, а Степан Никитич, бестрепетно отдернув Зулю от груди Эдика, начал с профессиональной сноровкой делать сопернику искусственное дыхание.
– Вы… кто? – просипела Абашева.
– Я врач. Военный, – ответил Бултыхов и вновь приник, набрав побольше воздуха в легкие, ко рту Кудышкина.