ГОНЗА
Захарий давно уже покинул пределы родной страны и все дальше углублялся в чужие земли, о которых имел до сих пор смутное и в целом ошибочное представление. Единственное, что он точно знал загодя, это то, что он будет здесь чужим. Большинство местных жителей встречали и провожали его равнодушным взглядом, и только полоумные разбойники иногда проявляли интерес к необычному страннику.
Захарий в свою очередь также не уделял особого внимания исследованию новых земель. И лишь когда вокруг явственно запахло войной, безразличие стало постепенно покидать его. Чем чаще на пути Захария попадались разоренные города и села, тем сильнее охватывало его возбуждение. Вид огромных кладбищ, усеянных свежими могилами убитых и умерших от болезней людей, вызывал у него циничный оскал. И не потому, что он испытывал ненависть ко всем этим безвинно погибшим людям, — он просто искал смерть, а свежесть могил недвусмысленно указывала на ее близость. Прошло еще несколько дней и Захарий смог лицезреть сами трупы.
С этого момента он как будто сошел с ума: пушечные залпы и оружейные выстрелы, душераздирающие крики и вонь гниющей плоти, пожарища и виселицы стали теми ориентирами, которые указывали ему дальнейший путь. Даже почти полное отсутствие пищи и невозможность найти укромные места для ночлега совершенно не беспокоили Захария. Он просто искал смерть, при этом, совершенно не собираясь умирать.
И вот однажды, когда молодой монах устроился на ночлег в полуразрушенном доме, наполненном сыростью, гнилыми запахами и крысами, и, слушая слабеющий с каждым днем стук своего сердца, пытался определить остатки собственных сил, наконец, произошло то, чего он так долго и столь рискованно добивался. Сначала человек услышал тихое ворчание, а потом благодаря лунному свету рассмотрел и силуэт маленького существа, устроившегося на корточках у противоположной стены.
— Это самый глупый человек, с которым я когда–нибудь имел дело. Угораздило же меня связаться с таким идиотом. И зачем я поперся впереди того придурковатого полудохлого эльфа, когда это существо появилось на свет. Сейчас бы они составляли изумительную парочку, подыхая среди всей этой разрухи, — ворчало себе под нос незнакомое существо, совершенно не переживая о том, что может быть услышанным.
— Кто ты? — с надеждой в голосе спросил его Захарий.
— Ишь ты, ему интересно, кто я такой. — Притворно возмутилось существо и продолжило с чувством собственного достоинства, явно не соответствовавшим его размерам. — Я Гонза, гном, который знавал гораздо лучшие времена и имел несчастье избрать тебя своим спутником. Я гном, которого ты собрался отправить в холодный и темный мир Флара, погубив свою ничтожную жизнь. Но у меня на этот счет свое мнение, поэтому я и позволил твоим глупым глазенкам увидеть меня.
— Что–то ты не сильно торопился спасать мою никчемную шкуру, — с иронией заметил человек.
От возмущения Гонза даже закашлялся, но дошедший до него скрытый смысл сказанного быстро подавил все те гадости, которые уже были готовы слететь с его уст.
— Так ты знал обо мне? — удивленно спросил он.
— А ты как думал? Разве я похож на человека, который так бессмысленно угробит свою жизнь, едва только почувствовав к ней вкус? — ответил вопросом на вопрос человек.
— Не похож, — нехотя согласился с ним гном. И эти слова стали единственными, которые позволило ему сказать уязвленное самолюбие. Он отвернулся к стене и так и просидел весь остаток ночи, утешая себя мыслью о том, что ему еще не раз представиться случай поквитаться с человеком, поступившим с ним столь подлым образом. Но к утру Гонза успел успокоиться, осознав, наконец, что не имел особого выбора.
Утром Захарий первым делом принялся разглядывать своего нового знакомого, а тот, недовольный таким бесцеремонным поведением человека, начал снова заводиться. Вид маленького существа с торчащей во все стороны копной жестких волос, огромными оттопыренными ушами и крючковатым носом, одетого в жалкое подобие сюртука серого цвета и короткие, но широкие темно–коричневые штаны, немного разочаровал человека, что тут же отразилось на его лице. Этого уже и без того уязвленное самолюбие Гонзы выдержать было не в силах, и он попытался навязать собственные условия дальнейшего сосуществования.
— То, что ты меня теперь видишь, ничего не меняет. Единственное, что я могу тебе позволить, это иногда испрашивать у меня совета. Если ты будешь вести себя подобающим образом, я, может быть, и соизволю помочь тебе избегать лишних глупостей. Хотя, глядя на твое глупое лицо, мне кажется, что это будет неимоверно трудно сделать. Сейчас же я не советую, а требую, чтобы ты прекратил издеваться над своим телом. Я даже готов посодействовать тебе в поисках пропитания и подходящего места для отдыха. — Внезапно гном умолк, заметив, наконец, что человек его не слушает, и вообще собрался уходить. Все тем же надменным тоном он окликнул Захария. — Куда ты собрался? Я еще не все сказал.
Ничего не ответив, Захарий вышел из дома и не спеша пошел прочь. Он успел отойти от своего ночного убежища на приличное расстояние, прежде чем Гонза неожиданно оказался у него на пути и зло уставился на его грязную и разбитую обувь, не желая встречаться взглядом.
— Чего ты от меня хочешь? — угрюмо спросил он, когда человек остановился.
— Ты был со мной в потайной комнате, значит, знаешь, чего я хочу.
— Я не читаю ваши глупые книги, — раздраженно возразил гном.
— Конечно, не читаешь, — с улыбкой на лице согласился с ним Захарий. — Зачем они тебе? Ведь ты и так знаешь больше, чем написано во всех книгах мира.
— Ладно, пускай будет по–твоему, — после мучительных раздумий сдался, наконец, Гонза. — Только нам в другую сторону.
ПОВОДЫРЬ
Гонза привел Захария на ни чем не приметную лесную поляну и уселся под старым дубом.
— Копай здесь, — невозмутимо скомандовал он, указывая коротким пальцем на землю в нескольких шагах от себя.
Человек еще долго смотрел на гнома недовольным взглядом, но так ничего и не сказал. Вместо этого он нашел подходящий кусок дерева и стал нехотя ковыряться в земле. С каждой минутой, проведенной за этим занятием, в нем все сильнее закипало возмущение, но когда деревяшка наткнулась на что–то твердое, молодой монах стал работать с неподдельным энтузиазмом. Вскоре Захарий смог достать из выкопанной неглубокой ямы тяжелый глиняный сосуд и, не придумав ничего лучше, разбил его. Внушительная груда золотых монет с тихим звоном выбралась из уничтоженной посуды. Изумление на лице человека очень быстро сменилось разочарованием, тогда как, пристально наблюдавший за его реакцией, Гонза всем своим видом демонстрировал непонимание и досаду. Гном ожидал чего угодно, вплоть до сумасшествия, но только не подобного пренебрежения к тому, ради чего, по его глубокому убеждению, все люди готовы совершать самые безумные поступки. Для гномов не было лучшего развлечения, чем, собравшись в компанию, наблюдать за очередным везучим кладоискателем. Вид выскакивающих из орбит глаз, трясущихся рук и самых немыслимых телодвижений доставлял им такое удовольствие, которое человеку неспособно доставить все золото мира.
— Ну и зачем мне все это? — равнодушно поинтересовался Захарий у своего спутника.
— Тебе же нужно что–то есть и где–то спать, пока мы будем искать твои побрякушки, — спокойным тоном ответил ему Гонза, успевший уже смириться с тем, что одними кладами не обойтись.
Человек по достоинству оценил логику замечания гнома, и стал не спеша ссыпать монеты в свой мешок.
— А ты чем питаешься? — поинтересовался он между делом.
— Нектаром полевых цветов, — ехидно скалясь, ответил ему гном и не удержался, чтобы не добавить. — Каждое утро я бегаю по цветочным полям и по капельке собираю этот напиток. А потом, ублаженный его чудесным вкусом, целый день ношусь как угорелый и совершаю добрые дела.
— Я думал нектаром питаются только эльфы и феи, — подыграл ему монах.
— Гонза, — обратился он к своему спутнику как можно приветливее. — Надеюсь, ты понимаешь, что на этом твоя миссия далеко не закончена?
— Теперь я понимаю это куда лучше, чем раньше, — грустно заметил гном. — Но, то, чего ты хочешь, это не какой–то горшок с золотом. Любой арлем старается держаться от подобных дел как можно дальше, так что цени мою помощь и не подгоняй. Если бы я не знал, что тебе уготована очень долгая жизнь, то ни за что не согласился бы принимать участие в твоей безумной затее. Я скорее добровольно отправился бы на Флар, не дожидаясь твоей скорой смерти.
Захарию понадобилось какое–то время, чтобы обдумать сказанное гномом и решить, как вести себя дальше. Почувствовав слабые проблески благодушия в настроение Гонзы, человек спрятал подальше свое высокомерие и, подойдя к гному, по–компанейски уселся подле него.
Захарию понадобилось какое–то время, чтобы обдумать сказанное гномом и решить, как вести себя дальше. Почувствовав слабые проблески благодушия в настроение Гонзы, человек спрятал подальше свое высокомерие и, подойдя к гному, по–компанейски уселся подле него.
— Гонза, я не успокоюсь, пока не найду то, что стоит дороже всего золота в мире. С тех пор, как я покинул стены монастыря, у меня просто не осталось другого выбора. Поэтому я готов следовать за тобой хоть на край света, прислушиваясь к каждому твоему совету, как слепой прислушивается к указывающему ему путь поводырю. Я буду благодарен тебе до конца моих дней, если смогу хоть на мгновение прикоснуться к самым загадочным символам высшей власти, из всех, когда–либо существовавших на земле.
— Не думаю, что довольствуешься лишь прикосновением. Да и не уверен, что это стоит делать, — по–дружески заметил Гонза, не привыкший к подобному обращению, и поднялся с земли. — Ладно, пошли. У нас впереди долгая дорога.
Захарий строго придерживался данного обещания, день за днем следуя за своим поводырем. Он стал усиленно питаться при каждом удобном случае, старался хорошо отсыпаться в теплых постелях, предоставляемых ему за достойное вознаграждение, беспрекословно выполнял все прочие указания Гонзы. Вскоре даже тяжелый мешок у него за спиной перестал вызывать вполне естественное и в более мирные времена беспокойство, настолько непринужденно странникам удавалось избегать неприятностей на своем пути. И только одно обстоятельство не совсем устраивало молодого монаха, — за все время ему ни разу не удалось разговорить своего спутника. Они обменивались лишь короткими фразами, непосредственно связанными с путешествием, а каждая попытка человека завязать более обстоятельный разговор всякий раз наталкивалась на стену молчания. Всем своим видом Гонза давал понять, что не намерен делать для человека больше, чем он пообещал. И только когда спустя много дней они повстречали на своем пути необычных пилигримов, гном занервничал и наконец–то посчитал нужным кое–что объяснить.
— Ты хорошо разглядел их? — спросил Захария Гонза, когда они достаточно далеко отошли от сурового вида мужчин, совершенно не походивших на измученных долгими странствиями паломников. Получив утвердительный ответ, гном продолжил. — Запомни их как следует и постарайся никогда не попадаться им на глаза. Это волуны.
— Я бы многое отдал, чтобы увидеть весь этот сброд, жующим одуванчики, — ляпнул Гонза, заслышав о своих соплеменниках, которых он презирал еще сильнее, чем людей. Захарий же отнесся к этим словам совершенно серьезно, восприняв их как еще одно неоспоримое подтверждение того, о чем он прочитал в книгах настоятеля. Он тут же поспешил вернуться к недавнему разговору, дабы у гнома не осталось никаких сомнений в том, что он не клюнул на столь примитивную уловку.
ГОСТЕПРИИМСТВО КОРОЛЕЙ
Король Фердинанд отличался от большинства своих коллег по ремеслу. И дело было не только в молодости. Он действительно обладал многими достоинствами, отличавшими настоящего правителя от временщика, заполняющего своим присутствием на сцене истории определенный временной промежуток, необходимый для появления более значимой фигуры. Когда кто–то высказывал свое мнение о нем, то практически всегда начинал со слов «он не…», вольно или невольно выделяя его из общей массы таких же вершителей судеб своих подданных и не только. Он был не глуп, не тщеславен, не жесток и так далее, в том же духе. Тем, что данный ему от природы ум использовался в достаточной степени и по прямому назначению Фердинанд был обязан своему наставнику Леону Боргу, опекавшего его с первых дней жизни, еще в те дни, когда в этом и не было никакой необходимости. «Этот мир создан именно для тебя. Но беда в том, что точно также думают еще тысячи людей. И у них есть на это такое же право, как и у тебя», — одна из первых фраз Борга, во многом определившая сознание будущего короля. Желание же противопоставить себя всем своим конкурентам в борьбе за обладание миром если когда–либо и присутствовало, то очень быстро было подавлено суровыми методами воспитания, практиковавшиеся по отношению к собственному сыну его коронованным отцом. Обычно подобные методы дают только один из двух результатов: в человеке развивается жестокость, как ответная реакция, или терпимость, основанная на осознании правомерности подобной методики воспитания. Наследному принцу повезло, — то, что пытался своими воспитательными мерами втолковать ему отец, очень скоро нашло свое подтверждение в реальной жизни. Устоявшиеся в нем привычки помогали Фердинанду достаточно легко справляться с возникающими проблемами, что не могло не понравиться юноше. Особенно, если учесть, что дети других знатных особ выглядели на его фоне совершенно беспомощно. Тут бы и зацвести во всей своей красе тщеславию, но парню опять же повезло, хотя в данном случае подобным утверждением можно было и поспорить. Долгое время Фердинанд выглядел физически слабее своих сверстников, и только поддержка Леона и собственное упорство позволили принцу изменить ситуацию. С тех самых пор он прекрасно понимал, что у всего есть своя цена.
В общем, казалось бы, у него есть все, чтобы спокойно унаследовать власть в двадцать три года и не согнуться под навалившимся бременем государственных забот. Беда в том, что вот тут то и кончалось его везение. Последние двадцать лет своего правления отец Фердинанда вел изнурительную войну, бравшую паузу лишь для коротких передышек и хотя бы частичного восстановления затраченных сил. Разоренное и наполовину истребленное население, пустая казна, потрепанная, голодная и, как следствие, недисциплинированная армия, — вот то, что досталось Фердинанду. Первым и вполне естественным желанием было тут же прекратить эту войну, смысла которой он никогда не мог понять, не смотря на все старания отца и его генералов. Но первым предложить мир, означало признать себя побежденным. А побежденных во все времена ожидала незавидная участь. Измотанные не меньше, а то и больше твоего, противники, приняв предложение мира за проявление слабости, назначат слишком высокую цену. Высокую, потому что теперь любая цена для Фердинанда была высокой, — вялотекущая война обойдется ему куда дешевле, чем желанный мир. Несмотря на все проблемы, молодой король и не думал опускать руки или, того хуже, сорваться. Каждый день, каждый час его жизни проходил в поисках выхода из сложившейся ситуации. В том, что этот выход существует, Фердинанд ни секунды не сомневался. Но вот то, каким образом король пришел к решению своей самой важной проблемы, явилось для него полной неожиданностью.
Точнее будет все–таки сказать, что решение пришло само по себе в один из обычных дней через главные ворота королевской столицы вместе с дюжиной загадочных пилигримов. Двенадцать мужчин, одетых в длинные серые плащи и скрывающих свои лица под наброшенными на головы капюшонами, неспешно шли по оживленным городским улицам. Казалось, что ничто окружающее их абсолютно не интересует, но вот они сами вскоре заимели целую толпу сопровождающих, нагло обсуждающих странников и пытающихся достать их всевозможными колкостями. Из всего этого многоголосого галдежа было невозможно понять, что же именно стало первоначальной причиной повышенного интереса к странникам. Возможно, необычность покроя и добротность их длинных темно–серых плащей, а может и несвойственная людям подобного рода уверенность. Но скорей всего, причиной было то ощущение чужеродности, которое появлялось у всякого остановившего на них взгляд. Никто бы не смог объяснить, в чем именно это выражалось, но никто и не собирался этого делать. Самые наглые и беззастенчивые из уличных зевак, беспардонно заглядывавшие под надвинутые на глаза капюшоны и тут же отскакивавшие в сторону при встрече с холодным и пронизывающим насквозь взглядом, могли бы многое добавить к их групповому портрету, если бы были способны на самые простые выводы.
Странники не делали ничего, что подогревало бы к ним интерес ротозеев, и все бы так и ограничилось обычными в таких случаях нелепыми слухами, которые, в конце концов, уступили бы свое место чему–то новому, но им не повезло в выборе постоялого двора. Всего лишь один изрядно выпивший церковный служка оказался гораздо хуже, чем целая толпа уличных зевак. Зарабатывая очередную кружку вина, он как раз распинался перед посетителями на тему истинности канонической веры и готовности пожертвовать ради нее всем, даже собственной жизнью. Так как благодарные слушатели не разделяли его склонности к самопожертвованию, то им приходилось вносить свою посильную лепту в общее дело в основном хмельными напитками, изредка, чем–нибудь съестным. Еду возвышенное существо с окороками вместо рук и ног, и вместительным бурдюком вместо внутренностей, громко икая, всякий раз отвергало, дополняя картину надменно–пьяным видом и грустными глазами. А вот ради вина иногда позволяло себе сделать паузу в эпохальной речи, каждый раз при этом упоминая свое пересохшее горло. Припав в очередной раз к кружке, служитель церкви и заметил необычных посетителей, дожидавшихся в сторонке появления хозяина заведения. Ни один из них при этом не высказывал ни малейшей заинтересованности к речам оратора. Этого оказалось достаточно, чтобы оказаться под прицелом грязного перста служки.