— Я достигну того, к чему стремлюсь? — перестав иронизировать, напрямую спросил тот.
По его застывшему в ожидании лицу, девушка поняла, насколько для него важен ее ответ. Прежде чем ответить, она снова посмотрела на Олли, усиленно подсказывавшего ей, что нужно сказать. Но Скулда не смогла, побоялась или не захотела соврать.
— Нет, — ответила она и тут же вынуждена была опустить голову под тяжестью двух холодных взглядов.
Больше старик ни о чем не спрашивал. Он медленно встал со своего места и, не прощаясь, вышел из комнаты. Дядюшка Олли, потерянно махнув рукой, последовал за ним. Назад он уже не вернулся. Вместо него среди ночи явилась стража.
Только за день до назначенной казни, когда все самое страшное уже осталось позади, Скулда снова увидела своего толстого родственника. Даже в сырой темной камере и под тяжестью обстоятельств, приведших его в это ужасное место, Олли не вышел из своего излюбленного образа.
— Помнишь, я говорил тебе, что знаю твою судьбу? — буднично спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Так вот, завтра ты будешь спасена, и я заберу тебя из этого негостеприимного города.
— Вряд ли все будет именно так, — после некоторых раздумий ответила ему девушка.
— Ты не веришь мне? — толстяк изобразил обиду.
— Верю. Верю, что если мне и суждено сгореть в огне, то не завтра. Я сомневаюсь, что ты мне теперь нужен.
— Вот как. А я думал, что ты хочешь узнать тайну кристалла.
Ироничная улыбка появилась на измученном лице девушки, и дядюшка Олли прекрасно понял, что она означает. Изобразив для приличия досаду, он вышел из камеры.
В ЗАМКЕ ГЕНРИХА
Генрих последним проехал ворота своего замка. Как только он это сделал, позади него с оглушительным грохотом разорвалась шаровая молния. Всадникам стоило огромных усилий обуздать своих испуганных лошадей. Передав животных под присмотр прислуги, они толпой направились в обеденный зал, по дороге обмениваясь бравурными фразами, за которыми пытались скрыть свои тревожные предчувствия. Каждый стремился поскорее сменить мокрую одежду и оказаться за щедрым столом, чтобы снова вернуться в то хмельное состояние, в котором даже сегодняшняя выходка их вожака покажется очередной забавой. Кое–кто втайне надеялся уговорить Генриха пойти на попятную, пока церковь не спустила на него всех собак. Особые надежды в этом вопросе возлагались на Отто Визара, к мнению которого граф прислушивался чаще всего.
До сих пор все, кто был близко знаком с Генрихом и его друзьями, не переставали удивляться, каким образом в эту банду головорезов затесался Визар, внешне больше походивший на придворного чинушу или университетского профессора. Всегда спокойный и осмысленный взгляд, изысканная речь и манеры, умеренное отношение к различного рода наслаждениям делали Отто «белой вороной», на которую нельзя было не обратить внимания. Банда Генриха поначалу настороженно приняла его, не упуская случая высмеять его манеру поведения и худощавое телосложение, но хватило одного серьезного сражения, чтобы почувствовать в нем настоящего бойца, не оставляющего к тому же в беде своих соратников. В общем, вскоре все сошлись во мнении, что Визар удачно дополняет грубого и прямолинейного Вильштока, смягчая неприятные последствия некоторых его промахов, особенно на поприще дипломатии. Самым же ценным в этой непростой компании было такое достоинство Отто, как скромность. Он никогда не кичился своим привилегированным положением и не пытался навязывать свою точку зрения кому бы–то ни было.
Мужчины расселись по своим местам, но не спешили притрагиваться к еде и напиткам, дожидаясь появления своего главаря. Переодевшись в сухую одежду и отдав распоряжения по поводу своей гостьи, тот вскоре присоединился к компании. Как только Генрих оказался за столом, несколько рук тут же потянулись к кувшинам с вином. Визар и Вильшток, как и следовало ожидать, усердствовали меньше других. Когда хмель основательно ударил в головы и за столом начались громкие пьяные разговоры, Генрих неожиданно вернулся к прерванному в пути разговору. Отто хватило нескольких минут, чтобы понять, что граф рассчитывает на его помощь в решении возможных проблем, но, как всегда, не решается открыто попросить об этом. Визар не стал увиливать и прямо высказал свое мнение по этому поводу.
— Генрих, единственная неразрешимая проблема в этом мире — это смерть. Со всем остальным можно справиться. Главное не усугублять существующее положение. Неприятности будут непременно. Но, учитывая твое положение, нам следует ожидать компромиссных предложений. Поверь мне на слово, уже завтра кое–кто поспешит воспользоваться твоей выходкой. Не кипятись и не принимай скоропалительных решений, и мы все уладим. Раз эта ведьма тебе так нужна, значит, никуда она не денется. К тому же в ней действительно что–то есть.
Вильшток остался вполне довольным услышанным и, дружески похлопав Отто по плечу, молча покинул застолье. Решив один вопрос, он поспешил решить и другой, занимавший его куда сильнее.
Генрих по–хозяйски без стука вошел в отведенную гостье комнату и молча расположился в кресле напротив грубо сколоченной кровати, на которой, поджав ноги, сидела спасенная им женщина и спокойно наблюдала за его движениями. Граф стал в свою очередь с интересом рассматривать ее. Горячая ванна, чистое платье и еда оказали благотворное влияние на внешность женщины, и она выглядела еще привлекательнее. Вильшток не относился к ценителям женской красоты, но, тем не менее, отдал должное увиденному, хотя больше ему импонировало то спокойствие, с которым держалась его гостья. В ней явно прослеживалась какая–то внутренняя сила, а силу граф ценил куда выше внешней красоты. В сочетании с женской хрупкостью эта сила сбивала с толку хозяина замка, не давая ему возможности собраться с мыслями и определиться со своим дальнейшим поведением.
— Кто ты? — в конце концов, начал он разговор с само собой напрашивавшегося вопроса.
— Скулда, — грудным голосом ответила ему женщина.
— Странное имя для здешних мест, — заметил граф.
— Я из деревни, что в горах недалеко от Хеба, — сказала гостья, как будто это могло объяснить происхождение ее имени. Но вдаваться в подробности ей не хотелось.
— Ты действительно ведьма?
— Не знаю.
— Это как? — с усмешкой поинтересовался Генрих.
— За то время, которое я провела в подземелье, мир для меня стал другим.
— Перед лицом смерти все становятся другими, — поддержал ее граф.
— Возможно, — совершенно без эмоций согласилась с ним Скулда.
— В чем тебя обвиняли?
— В гадании и в том, что я с помощью колдовства отправляла людей на тот свет, — ответила женщина, ничуть не смутившись, будто говорила о самых обыденных вещах.
— Странно, — улыбнулся Генрих, — я всю свою жизнь отправляю людей на тот свет, но никто и не подумал обвинить меня в колдовстве. Может быть потому, что я не гадаю.
— У тебя и не получится, — сказала Скулда, но граф пропустил ее замечание мимо ушей.
— Рада, что осталась жива? — задал он еще один банальный вопрос.
— А могло ли быть по–другому? — прозвучал совсем небанальный ответ, вызвавший изумление на лице Вильштока.
— Еще как могло, — заверил ее Вильшток, но вызвал лишь ответную грустную усмешку.
— Иногда люди похожи на овец. Чувство голода заставляет их искать сочную луговую траву, даже не подозревая, что их к ней ведут, и желание насытить овечьи утробы — далеко не главная цель.
— Что–то ты слишком умная для деревенской простушки, — с раздражением заметил Генрих.
— Моему отцу это тоже не нравилось. Всему виной он считал мое имя, которым сам же меня и нарек. Сначала он обвинял меня в смерти матери, а когда умирал сам, то уже просто ненавидел. Когда его не стало, его место заняли другие люди.
— И что означает твое имя?
— Так звали языческую богиню неотвратимой судьбы.
— Может, твоему отцу действительно стоило назвать тебя иначе. Глядишь, и пожил бы еще на этом свете, — попытался пошутить граф, но как–то неуверенно, вспомнив вдруг недавнюю беседу с Визаром.
— У него не было выбора, — снова озадачила его своим ответом Скулда.
— Выбор всегда есть, — неожиданно обозлился Вильшток, впервые в жизни сомневаясь в истинности этих слов.
На этот раз женщина предпочла не отвечать, спокойно выдерживая злой взгляд своего спасителя. Генриху очень скоро надоела эта немая сцена и, окончательно запутавшись, он встал и направился к двери.
— Я рада, что ты меня спас, — услышал он вслед слова, произнесенные виноватым тоном.
Граф повернулся и снова встретился взглядом с женщиной. В этот раз в ее глазах появилось что–то новое, но все также неподвластное его пониманию. Генрих окончательно потерял контроль над собой и бросился напролом. Старый воин решил подавить Скулду грубой и безжалостной силой, как делал почти всегда, когда не находил разумного решения. Вот только она и не думала сопротивляться, — несколько нежных прикосновений в ответ на причиненную боль, и дикий зверь уже готов был выполнить любое ее желание. Но женщина всего лишь позволила Генриху осуществить его собственные.
— Я рада, что ты меня спас, — услышал он вслед слова, произнесенные виноватым тоном.
Граф повернулся и снова встретился взглядом с женщиной. В этот раз в ее глазах появилось что–то новое, но все также неподвластное его пониманию. Генрих окончательно потерял контроль над собой и бросился напролом. Старый воин решил подавить Скулду грубой и безжалостной силой, как делал почти всегда, когда не находил разумного решения. Вот только она и не думала сопротивляться, — несколько нежных прикосновений в ответ на причиненную боль, и дикий зверь уже готов был выполнить любое ее желание. Но женщина всего лишь позволила Генриху осуществить его собственные.
В эту ночь Вильшток впервые в жизни остался спать в постели женщины. Вместо привычной холодной отчужденности к только что использованной самке, он почувствовал неимоверную усталость и умиротворенность. Когда Генрих проснулся утром, он не мог думать ни о чем другом, кроме своих ночных ощущений. А еще он ничуть не сомневался, что теперь никто не сможет отнять у него Скулду, даже если ради этого весь мир ополчится против него. Опытный воин, презиравший все чувства, мешавшие человеку выживать, потерпел молниеносное поражение от самого губительного из них.
— Генрих, теперь я вижу, что, подобно Ахиллу, и у тебя есть слабое место, — сказал ему в то утро Визар и почти обреченно добавил. — Будем надеяться, что в этом деле не окажется замешан какой–нибудь Парис, или того хуже, Аполлон.
В тот момент Отто еще не знал, что предсказанное им будущее, руками епископа Хеба, подъезжавшего к замку Вильштока, уже начало превращаться в настоящее.
«В этом мире нет ничего бесполезного, — любил повторять епископ Бруно, каждый раз добавляя, — для меня». Когда же особо въедливые собеседники критически интересовались, почему он к своим годам всего лишь епископ, он с иронией отвечал: «Если бы все знали степень полезности чего–либо, я, пожалуй, не был бы и епископом. А может, и епископов не было бы». Каждый собеседник понимал этот ответ по–своему, и только самому Бруно был известен истинный смысл сказанного. В общем, все знали, что он в отличие от многих своих коллег по ремеслу умен, но никто не мог определить насколько. «Я умен ровно настолько, чтобы не оценивать степень ума или глупости других», мог бы ответить им епископ, но и не подумал бы этого сделать. Он просто всегда руководствовался этим принципом, заглядывая в души людей, словно в открытую книгу. Вот и сейчас ему хватило получасового разговора с Вильштоком, чтобы выяснить для себя все, ради чего он к нему приехал. Все остальное времяпровождение в замке было обычной данью вежливости. Но и это время епископ потратил не совсем впустую, воспользовавшись им для того, чтобы усыпить бдительность графа и отвести от себя какие–либо подозрения на будущее. Бруно даже с благодарностью принял приглашение Вильштока отобедать с ним и насладиться обществом его головорезов. Впрочем, ничего нового за обедом он не узнал и всего лишь в очередной раз убедился в сплоченности и преданности друг другу и своему вожаку, царившими в этом узком кругу. Как всегда, Бруно выделил из общей массы Визара и, как всегда, почувствовал при этом какую–то неясную тревогу и раздражение. Он чувствовал, что присутствие Отто ему чем–то мешает, но никак не мог определить, чем именно. Вот и сейчас, попрощавшись с хозяином замка и усаживаясь в свою карету, епископ был занят решением все той же проблемы.
— Узнай все, что только можно, об Отто Визаре. Не люблю я загадок, — сказал епископ Хеба человеку, безвылазно дожидавшегося его в карете на протяжении нескольких часов.
Сидевший напротив толстяк согласно махнул головой и в свою очередь поинтересовался результатами визита.
— Все не так уж плохо, — поспешил сразу успокоить толстяка Олли епископ. — Вильшток несомненно уже успел увлечься Скулдой, чего и следовало ожидать. Но, я почти уверен, что он пока не догадывается о том, что она собой представляет. А значит, нет пока и оснований считать, что он сам является тем, кого мы ищем.
— Вы собираетесь дожидаться, пока все проясниться? Не будет ли тогда слишком поздно? — спросил Олли.
Бруно отрицательно покачал головой.
— Я собираюсь действовать. В любом случае мне хочется поскорее избавиться от Генриха и его банды, независимо от обстоятельств.
Смутная догадка появилась в голове епископа, и он пристально посмотрел на сидящего напротив него Олли.
— А почему бы вам самому все не выяснить, раз уж вы сумели найти ее?
— Если бы я был всесильным, на мне бы сейчас была бы точно такая же одежда, как на вас.
— Это было бы гнусное зрелище, — представив себе подобную картину, сказал священник.
— Ну почему же сразу гнусное? Смешное, возможно, но не гнусное же, — возразил толстяк и звонко захохотал, но тут же демонстративно осекся и придал своему лицу смиренное выражение.
Вернувшись в Хеб, епископ потратил остаток дня на написание письма королю Фердинанду. Он приложил максимум усилий, чтобы оно не осталось незамеченным молодым монархом и одновременно не выдало личной заинтересованности епископа в этом деле. Всего лишь вопрос веры, не более того, но и не менее…
ПОДХОДЯЩИЙ СЛУЧАЙ
— Надо же, как вовремя, — удивился Фердинанд, прочитав до конца письмо из Хеба и протягивая его старику Боргу. — Вильшток влип в очень неприятную историю. Я думаю, чужеземец знал, о чем говорит. Вот только как он мог это предвидеть.
— В этом нет ничего удивительного. Неприятности и Генрих — это практически одно и тоже, — ответил ему наставник и углубился в чтение.
Но молодой король на этот раз с ним не согласился. Только что Борг докладывал ему о появлении армии севского короля Альфреда в Поморье. Один город за другим без малейшего сопротивления открывал перед ним ворота, а население видело в нем долгожданное спасение от военных бедствий. А если ко всему этому добавить, что у Альфреда была по–настоящему боеспособная и дисциплинированная армия, готовая идти за ним хоть на край света, то не трудно понять удрученное состояние Фердинанда, который о подобном мог только мечтать. Хотя к славе полководца он по большому счету никогда и не стремился. В будущем Фердинанд видел себя в числе самых успешных и могущественных правителей, сумевших создать безотказный и незыблемый механизм государственной власти, который станет достойным напоминанием потомкам о великом короле. Сейчас его вера в собственное величие достигла критической черты, ниже которой начинается опустошенность и апатия. Ему нечего было противопоставить Альфреду. Пограничные отряды уже были уничтожены, а тех сил, которые у него еще оставались, могло не хватить даже для обороны его столицы. Ситуацию могли спасти деньги, но их не было и не предвиделось.
Мысли Фердинанда снова вернулись к письму епископа, и он почувствовал себя картежником, на руках у которого неожиданно оказался джокер. И теперь он усиленно размышлял над тем, как же с наибольшей выгодой ввести его в игру. В том, что Вильшток вынужден будет войти в игру, король почти не сомневался. Генрих допустил ошибку, за которую просто обязан теперь заплатить. Даже в мирное время церковь не позволяла вмешиваться в свои дела, а теперь же, когда столько лет тянется кровавая бойня за веру, это вообще сродни самоубийству. Королю не нужно было даже самому принимать участие в наказании строптивого графа, достаточно было просто равнодушно отвернуться, и все остальное церковь сделает сама. Вот только отворачиваться Фердинанд как раз и не собирался. Другого такого случая спасти свое положение, да и еще чужими руками, уже не представится.
— Пожалуй, в этот раз Генрих действительно в наших руках, — изменил свою точку зрения Борг, прочитав послание. — Хотя, признаться, мне до сих пор не верится, что Вильшток способен на такую глупость из–за какой–то ведьмы. Насколько мне известно, женщины никогда не относились к его слабостям, если у него вообще есть слабости. Если бы я лично не был знаком с епископом Бруно, то решил бы, что это какой–то пьяный бред выжившего из ума старикашки, возомнившего себя спасителем истинной веры.
— Нет мужчины, способного устоять перед женщиной. Есть просто не те женщины, — заметил в свою очередь король.
Наставник искренне рассмеялся над изречением своего ученика.
— Вы еще слишком молоды, мой король, чтобы делать такие безапелляционные заявления. Хотя в целом, я с вами согласен. Но, поверьте мне на слово, для того и существует такой дар как мудрость, чтобы вовремя увиливать от встреч с «теми» женщинами.
— Давайте, вернемся к насущным делам, — перебил Борга Фердинанд, знавший его склонность к нравоучительным разговорам о любви. — Что вы посоветуете мне предпринять?
— Я думаю, вы и сами прекрасно знаете, что делать дальше. Что тут еще выдумывать? Нужно вызывать Вильштока в столицу и устроить ему аудиенцию. В послании непременно надо намекнуть на причину вызова, но сделать это как можно дипломатичнее. Генрих очень упрям и не потерпит открытых угроз. Дайте ему понять, что вопрос можно решить полюбовно к всеобщему удовлетворению. Но не раскрывайте в письме суть своего предложения, — пускай это станет для него неожиданностью. Граф умеет молниеносно отправлять на тот свет, но не мыслить. Не дайте ему времени на размышления, и он наверняка согласится. А данного им слова Вильшток еще ни разу не нарушал. В общем, нужно, чтобы он прибыл во дворец в более–менее спокойном состоянии.