Председатель усиленно зазвонил.
Через несколько минут в зале водворилась та же невозмутимая тишина, как и пред прочтением ответа судей совести.
— В силу решения господ присяжных заседателей объявляю вас свободной от суда! — громко и отчетливо обратился председатель к подсудимой, все еще продолжавшей стоять около позорной скамьи неподвижно в прежней позе.
— Стража может удалиться.
Солдаты с шумом вышли из-за решетки.
Топот их ног, видимо, вывел из оцепенения оправданную: она подняла голову и обвела залу недоумевающим взглядом. Несчастная остановила его на своем защитнике — местном присяжном поверенном, назначенном ей от суда. Последний встал со своего стула, подошел к ней, что-то тихо сказал и подал ей руку.
Она крепко, с чувством пожала ее. На ее лице появилась горькая улыбка. Затем она наклонилась к своему ребенку и звучно поцеловала его. Разбуженный этим порывистым поцелуем, ребенок закричал.
Оправданная была молодая женщина замечательной красоты. Густые матово-черные волосы, выбившиеся из-под белого платка, которым она была повязана, окаймляли низкий, несколько выпуклый лоб, с темной линией тонких бровей над большими, красивыми черными бархатистыми глазами. Ее правильное овальное матово-бледное лицо было благородно, но холодно и, по временам, даже сурово.
Уродливый арестантский халат из тонкого серого сукна — преимущество арестантов "из привилегированных" — как-то особенно красиво, почти изящно облегал ее высокую, гибкую, грациозную фигуру.
На вид ей казалось не более восемнадцати лет. По обвинительному акту ей было, впрочем, двадцать два. В том же обвинительном акте значилось, что она варшавская жительница Анжелика Сигизмундовна Вацлавская и была предана суду по обвинению в предумышленном убийстве выстрелом из револьвера графа Владимира Николаевича Ладомирского.
Преступление было совершено при следующих обстоятельствах.
Владимир Николаевич был красивый мужчина, лет тридцати пяти, высокий, статный шатен с матовым цветом выразительного, правильного лица и густыми шелковистыми, выхоленными усами.
Большой руки ловелас, он стал в короткое время кумиром провинциальных дам и девиц, а со своей стороны начал усиленно ухаживать за хорошенькой дочкой одного из местных купцов-миллионеров.
Утром в Фомино воскресенье к Владимиру Николаевичу явилась прибывшая накануне в город и остановившаяся в гостинице молодая женщина. После довольно продолжительного громкого разговора в кабинете, как рассказал слуга графа, вдруг раздался выстрел. Перепуганный лакей вбежал туда и увидал графа лежащим на полу и истекающим кровью. Приезжая же барыня стояла посреди комнаты с еще дымящимся револьвером в руках.
— Я убила этого негодяя, беги за полицией! — повелительным голосом обратилась она к нему.
Явившаяся полиция застала убийцу спокойно сидящей в кабинете, с револьвером в руке над похолодевшим уже трупом.
— Это я убила его! — сказала она, подавая револьвер прибывшему полицейскому офицеру.
По произведенному следствию выяснилось, что покойный граф Ладомирский увез ее из Варшавы за границу, увлекши, обещал жениться, а затем бросил, несмотря на ее беременность.
Собрав наскоро небольшую сумму денег, она бросила все и поспешила в Рязань. Приехав ночью, она остановилась в гостинице, где и отдала свой паспорт, а утром отправилась к Владимиру Николаевичу, захватив с собой взятый из дому револьвер большого калибра, с твердым намерением убить Ладомирского в случае отказа его признать ребенка и жениться на ней.
Он сделал и то, и другое, и даже в очень резкой форме.
Она выстрелила ему в левую сторону груди почти в упор, стараясь попасть в сердце и, как выяснилось по вскрытии, попала в него.
По освидетельствовании обвиняемой, она оказалась на последнем месяце беременности.
При обыске у ней найдены пятьсот двадцать два рубля и пачка писем к ней убитого Ладомирского.
Заключенная в тюрьму, она вскоре разрешилась от бремени девочкой, названной при св. крещении, совершенном, по желанию матери, в тюремной церкви, по православному обряду, Иреной.
С этим-то "плодом несчастной любви" на руках она предстала на суд присяжных.
Присяжные, как мы уже знаем, ее оправдали.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ КУПЛЕННЫЙ МУЖ
I СВЕДЕНИЯ СОБРАНЫ
В то утро, когда Ирена в первый раз ждала князя Сергея Сергеевича, последний в первом часу дня еще лежал в постели, отдыхая после бала.
Когда он проснулся, ему подали письмо Виктора Аркадьевича, заключавшее в себе извинение и объяснение его внезапного отъезда из Облонского.
Князь прочел письмо с некоторым удивлением, но не придал ему особенного значения.
Бобров был прекрасный молодой человек, очень честный, умный, князь любил его, но он все-таки был не из его общества — их интересы, склад их ума был различны.
Отсутствие его не могло быть очень заметно для князя среди гостей, наполнявших дом.
Письмо, написанное Виктором Аркадьевичем дрожощей рукой, со слезами на глазах и растерзанным сердцем, было забыто Сергеем Сергеевичем через несколько минут по прочтении.
Если бы князь взял на себя труд, то легко бы догадался о настоящей причине такого внезапного отъезда его "молодого друга", как он называл Боброва, так как был достаточно прозорлив, дальновиден и сведущ в сердечных делах, но, во-первых, после встречи с крайне заинтересовавшей его Иреной ему было не до того, а во вторых, он не мог допустить и мысли, чтобы сын дьячка мог полюбить кого-нибудь из рода Облонских, a особенно, чтобы какая-нибудь из Облонских могла полюбить сына дьячка, как бы красив, умен и знаменит он ни был.
Отъезд Виктора Аркадьевича произвел впечатление только на княжну Юлию и графиню Ратицыну, но впечатление совершенно различное.
Для Жюли это было первое, истинное, глубокое горе после испытанного ею при смерти матери.
Для Надежды Сергеевны этот отъезд представлялся грустной неизбежностью: она жалела и сестру, и Боброва, к которому питала искреннюю дружбу.
Княжна Юлия два дня не выходила из своей комнаты, никого не принимала, даже сестру, объясняя свое поведение усталостью после бала.
Наконец она решилась умыть свежей водой свои покрасневшие от слез и бессонницы глаза и выйти из своего добровольного заточения.
Когда Надежда Сергеевна подошла к ней, то была поражена холодностью ее обращения.
— Ты что-нибудь имеешь против меня? — спросила она ее.
Юлия пристально посмотрела на нее.
— Тебя это удивляет?
— Но что же я такого сделала?
— Ты выразила недоверие ко мне и к нему.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты выгнала отсюда Виктора Аркадьевича.
— Я его не выгоняла, — ласково отвечала графиня. — Я с ним говорила, считая это своим долгом. Я его предупредила, как предупреждала и тебя. Он понял меня лучше, чем ты, так как поблагодарил меня и не сомневается в моей дружбе к нему.
— Чего же ты боялась?
— Чтобы твое увлечение не кончилось бы серьезным чувством.
— Слишком поздно, — ответила княжна Юлия, — не разлуке излечить меня от любви к нему, да я и не хочу излечиваться…
— Это серьезнее, чем я думала! — прошептала Надежда Сергеевна, окидывая сестру тревожным взглядом.
Приход Сергея Сергеевича прервал этот разговор.
Он был в прекрасном расположении духа, так как получил хорошие известия, только что выслушав доклад своего камердинера.
— Ваше сиятельство, вероятно, изволили беспокоиться? — начал Степан, входя после обеда в кабинет. — Но я хотел принести только подробные и неоспоримые сведения.
— Хорошо, посмотрим. Что же это за девушка? — спросил князь, удобнее усаживаясь на диване.
— Ирена Владимировна Вацлавская привезена сюда ее нянькой, Ядвигой Викентьевной Залесской, годовалым ребенком. Ядвига купила ферму, на которой и поселилась со своей воспитанницей. Когда последняя подросла, ей была нанята гувернантка, тринадцати же лет ее отдали в один из московских пансионов, где она находится до сих пор.
— Знает ли она, кто ее мать?
— Не имеет ни малейшего понятия.
— Бывали ли у нее какие-нибудь любовные приключения?
— Никаких! Это образец высокой нравственности.
— Анжель, видимо, приготовила из нее роскошное блюдо, — заметил князь.
— Вы совершенно правы, ваше сиятельство!
— А не узнал ты или не угадал, кому она предназначена?
— Этого сказать не могу, да мне и нечего было об этом беспокоиться, так как ваше сиятельство здесь…
— Какой же способ приступа?
— Никакого… нянька следит неустанно и строго.
— Какой же способ приступа?
— Никакого… нянька следит неустанно и строго.
— Черт возьми! — проворчал князь.
— Очень предана г-же Вацлавской… предупредила бы ее при первом подозрении, увезла бы молодую девушку или не пустила бы ее никуда от себя.
— Значит?..
— Значит, вашему сиятельству остается рассчитывать только на самого себя, но от этого, я полагаю, унывать вам нечего… Напротив…
— Ты в этом уверен?..
— Я наблюдал за барышней, не будучи ею замечен. Вот уже несколько дней, как она каждое утро ожидает ваше сиятельство…
— Ага!..
— Ваше сиятельство, как и следовало ожидать, очаровали ее, птичка поймана… вырваться не может.
— Ты думаешь?
— Уверен. Я видел ее сегодня возвращающуюся на ферму — она была так грустна, так печальна, что даже тронула меня…
— Тебя? — улыбнулся князь.
— Меня, ваше сиятельство!
— Это важно!
— Ваше сиятельство довольны мной?
— Совершенно!
Через несколько дней, как мы знаем, Ирена была уже на свидании не одна.
II ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ПЛАН
Прошло более двух месяцев. Каникулы подходили к концу. Через каких-нибудь две недели Ирена должна была вернуться в пансион.
Облонское, против обыкновения, в конце июля уже совершенно опустело.
Все гости разъехались.
Граф и графиня Ратицыны уехали последними и увезли с собой княжну Юлию.
Ее отец, внезапно и совершенно неожиданно для нее, решил взять ее из пансиона, где, по его мнению, ей было нечего делать, — доканчивать же свое светское воспитание она могла, по его словам, и в Петербурге, под руководством своей замужней сестры. Сергей Сергеевич переговорил об этом с графиней Надеждой Сергеевной и ее мужем, и они охотно согласились принять к себе в дом молодую девушку и руководить ее начинающеюся светскою жизнью.
— Мое положение вдовца лишает меня возможности исполнить всецело эту роль, — сказал князь старшей дочери, — ты же заменишь ей мать…
Юлия была в восторге.
Надо, впрочем, отдать ей справедливость, что не открывающаяся перспектива светских удовольствий шумной невской столицы была главною причиною этой ее радости — жизнь в доме сестры давала ей возможность снова видеться с любимым ею человеком.
Виктор Аркадьевич Бобров был друг дома Ратицыных.
Надежда Сергеевна угадывала существенную причину радостного настроения и шумного восторга своей сестры, и это сильно ее озабочивало.
Она боялась за будущее, но затаила эту боязнь в глубине своей души, дав себе слово быть настороже.
Разговора с сестрой на эту щекотливую тему она не возобновляла.
Сам князь Облонский, как, по крайней мере, говорил своему зятю и дочерям, а также и знакомым, должен был вскоре уехать по не терпящим отлагательства делам за границу и надеялся вернуться в Петербург лишь в половине зимнего сезона…
Этим объяснялся ранний отъезд его из Облонского, где в прежние годы пребывание его семьи обыкновенно продолжалось до половины сентября.
Он, видимо, с какою-то затаенною целью выпроваживал из замка и близких, и посторонних, и, лишь когда экипаж, увозивший его зятя и обеих дочерей, скрылся из глаз князя, стоявшего на террасе, он вздохнул полной грудью человека, сбросившего со своих плеч непосильную тяжесть.
Другая тяжесть, впрочем, осталась на его сердце.
Легкая летняя романтическая интрижка, начавшаяся встречей в лесу с дочерью Анжель, приняла совершенно неожиданные размеры и получила далеко не желательное для него направление.
Он день ото дня все более и более, к ужасу своему, видел и понимал, что увлечение этой наивной девочкой серьезно, что в его сердце, сердце старого ловеласа, привыкшего к легким победам, неразборчивого даже подчас в средствах к достижению этих побед, закралось какое-то не испытанное еще им чувство робости перед чистотой этого ребенка и не только борется, но даже побеждает в этом сердце грязные желания, пробужденные этой же чистотой.
Еженедельно два или три раза в продолжение двух месяцев он проводил с Иреной в лесу несколько часов; она не могла бывать чаще, не возбуждая подозрений Ядвиги, но эти свиданья не только не приближали его, но, напротив, казалось, отдаляли от намеченной им цели — обладания этим чистым, прелестным созданием.
Между тем жажда этого обладания увеличивалась прогрессивно вместе с возникающими нравственными преградами к его осуществлению.
Образ дочери Анжелики, этого честного, не тронутого растлевающим дыханием жизни существа, неотступно носился перед глазами влюбленного князя. Он не узнавал себя, насильственно зло смеялся над собой, составлял в уме планы, один другого решительнее, не доводил их до конца, чувствуя, что покорность, безусловное доверие к нему со стороны Ирены создали вокруг нее такую непроницаемую броню, разрушить которую не хватило сил даже в его развращенном сердце.
У него явилась потребность высказаться, спросить совета, помощи…
Сергей Сергеевич обратился к своему наперснику — Степану, призвав его в кабинет. С горячностью и задушевностью, достойными лучшего слушателя, высказал он ему свою серьезную тревогу.
В чуть дрогнувших мускулах бесстрастного лица лакея князь прочел осуждение своей слабости.
— Что же делать? Так тянуть далее невозможно!
— Мне ли учить ваше сиятельство! — уклончиво отвечал Степан.
— Говори, если тебя спрашивают! — крикнул Сергей Сергеевич.
— В домашней аптеке вашего сиятельства… — начал было Степан.
— Ни слова!.. — вскочил князь с кресла.
Вся кровь бросилась ему в голову. Степан почтительно отступил назад и смолк. Сергей Сергеевич быстрыми шагами стал ходить по кабинету.
— С ней… это невозможно… это подлость… она слишком чиста… — как бы про себя говорил он. — Я, наконец, хочу не бессознательной взаимности.
Во взгляде камердинера выразилось почтительное недоумение, вместе с неуловимым оттенком презрения к слабости решительного в прежнее время на этот счет барина.
— Ступай! — кинул князь Степану.
Тот вышел.
Сергей Сергеевич снова сел в кресло и задумался.
Вдруг он ударил себя по лбу и самодовольно улыбнулся.
"Обойдется и без аптечки… Экий дурак… — послал он по адресу своего верного слуги. — Конечно, придется дать ей слово, клятву, придется обмануть, но где и когда на пространстве всего земного шара, от сотворения мира до наших дней, происходили любовные истории без клятв и обмана?"
"Никогда и нигде!" — подсказал ему ответ его внутренний голос.
Откровенная, доверчивая Ирена подробно передала ему свой сон, разговор с матерью перед отъездом, свое несомненное убеждение в том, что виденный ею ее жених не кто иной, как он, князь Облонский — ее суженый, избранный ей в мужья самой Анжеликой Сигизмундовной.
Сергей Сергеевич полушутя, полусерьезно старался поддерживать в ней это заблуждение и теперь реши построить свой решительный ход на шахматной доске любви именно на этой слабой струнке души молодо девушки.
Он стал припоминать свои разговоры с ней на эту тему и с удовольствием убедился, что почва для решительного шага вполне подготовлена.
"Еще несколько слов, брошенных в ее доверчивую душу, и она поверит всему". Он решился сказать эти несколько слов в будущие свидания и объявил, как мы видели, домашним о необходимости заграничной поездки.
Прошло две недели. Ирена вполне поверила князю, что он тайно переписывается с ее матерью и что последняя очень довольна, что дочь любит ее избранника и всецело доверяется ему.
— Ты скоро с ней увидишься — я тебе готовлю сюрприз, — шепнул ей Сергей Сергеевич в последнее свидание перед отъездом зятя и дочерей из Облонского.
Наконец князь остался в деревенском доме один. Он мог теперь свободно, не стесняясь никем, приводить в исполнение задуманный план, некоторыми деталями которого он поделился со своим камердинером.
Когда экипаж, увозивший его зятя и дочерей, скрылся из виду и князь удалился в кабинет, перед ним как из земли вырос Степан.
— Прикажете мне ехать, ваше сиятельство?
— Да, да, поезжай и в ночь возвращайся обратно…
— Слушаю-с!
Камердинер направился к двери.
— А мои распоряжения на завтра исполнены? — остановил его князь.
— В точности, ваше сиятельство!
— Хорошо, ступай!
Степан вышел.
III ПОХИЩЕНИЕ
Было десять часов утра.
Князь Сергей Сергеевич, пришедший на этот раз первым, ждал на том самом перекрестке, где состояла его первая встреча с Иреной.
Никогда еще его взгляд не блестел таким живым огнем, тем огнем очей искусного генерала, когда последнему, после многих составленных и не приведенных в исполнение планов, удалось, наконец, привести врага на такую позицию, где победа является обеспеченной.